Правда о штрафбатах. - Пыльцын Александр Васильевич - Страница 33

Наше соседство было приятным еще и тем, что «поляки» часто устраивали вечера танцев, а у них было много солдат-женщин, так что танцевать было с кем. Многих из нас эти танцы как-то не интересовали, хотя некоторых все-таки влекло туда наличие девушек в польской военной форме. Однако их командиры строго пресекали романтические отношения с нашими офицерами и бойцами, хотя это им не всегда удавалось.

У наших соседей в это время шло интенсивное пополнение рядов за счет призываемых из освобожденных районов ("гмин" и "воеводств") и обучение вновь призванных «жолнежев». У нас тоже шло формирование одной роты и взводов усиления за счет нового пополнения, правда, не массового, как раньше. Хорошо, что большинство бойцов было с богатым боевым опытом, и они использовались нами в роли инструкторов. И делали это с охотой, с увлечением, каждый по своей собственной методике.

Немного освоившись после долгой разлуки с батальоном, я с горечью узнал о гибели некоторых моих друзей-офицеров, моих заместителей-штрафников и части командиров отделений и сожалел о том, что многие из моего взвода еще не вернулись после госпиталей. Как мне сообщили, погиб и славный командир отделения Пузырей. Он и сейчас, более полувека спустя, стоит перед моими глазами — худощавый, подтянутый, тонкие губы, острый взгляд, собранность во всем, весь в движении.

Встретили меня в батальоне тепло, «обмыли» и возвращение, и медаль. Командир роты Иван Матвиенко, получивший недавно из рук прежнего комбата за предыдущие бои под Брестом орден Суворова III степени, почему-то вновь формировал роту, тогда как некоторые вновь прибывшие на такие же должности офицеры находились в резерве. Может, я тенденциозен, но мне показалось, что Батурину мозолил глаза полководческий орден ротного.

Матвиенко настоял, чтобы я снова был зачислен в его роту, чему я был рад. Познакомили меня с некоторыми вновь поступившими в батальон офицерами. Среди них какой-то особой молчаливостью, суровостью и твердым характером выделялся командир пулеметного взвода неторопливый и, как оказалось вскоре, расчетливый и отважный старший лейтенант Жора Сергеев, уже много повидавший на фронте судя по огромному, во всю левую щеку шраму на лице. К тому времени наши пулеметчики, вернее, взвод, который формировал Сергеев, получили новые станковые пулеметы системы Горюнова. Они были почти вдвое легче прежних «максимов» (всего 40 кг вместо 70!). Лента, как и у «максима», вмещала 250 патронов.

Вместо Феди Усманова, еще не вернувшегося из госпиталя, временно (комроты почему-то был уверен, что Федя скоро вернется) в роту был зачислен младший лейтенант Иван Карасев, высокого роста, крепкого телосложения, удивительно спокойный человек.

В общем, формировались мы под наблюдением нового комбата и его штаба, а также под влиянием складывающихся обстоятельств весьма энергично. В это время в связи с редко поступающим пополнением формировали в первую очередь одну из стрелковых рот, а не одновременно все, как раньше, и этой роте придавали взводы — пулеметный, минометный и противотанковых ружей, предполагая, что теперь батальон будет вступать в бои не в полном составе, а поротно. И, конечно же, постоянно находился в стадии готовности взвод связи при штабе батальона, обеспечивающий связь воюющей роты со штабом в любых боевых условиях. Целыми днями с утра занятия, а после обеда — прием пополнения, изучение приговоров и определение места в боевом расчете взвода. Ни о каких 17 сутках, да еще и санаторного лечения не могло быть и речи, хотя капитан медслужбы Степан Петрович Бузун специально прикрепил ко мне своего фельдшера, лейтенанта медслужбы Ваню Деменкова, делавшего мне и перевязки еще не совсем зажившей раны, и ежедневные массажи, методику которых ему показал тот же доктор Бузун (этой методикой я пользовался еще долгие годы после войны, до полной нормализации чувствительности раненой ноги).

В эти дни мы узнали, что в Варшаве началось восстание. Уже тогда даже мы, еще малоопытные командиры, сожалели, что уж очень не вовремя поднялись повстанцы: ни наши войска им были практически не в состоянии помочь, ни они нам. Ведь войска нашего 1-го Белорусского фронта преодолели к тому времени с боями более 250 километров сильно укрепленной вражеской обороны, с развитой системой полевых укреплений, на сложной местности с естественными, трудно преодолимыми рубежами. Тылы и базы снабжения сильно отстали. Это и мы чувствовали, не ведя уже боев. Артиллерия, естественно, почти полностью израсходовала созданный перед началом операции «Багратион» боезапас, а большинство танков и другая техника нуждались в ремонте. Что же касается солдат и их командиров — они были измотаны до предела…

А то восстание, как мы узнали потом, началось еще 1 августа по сигналу польского эмигрантского правительства из Лондона, когда мы в составе нашей 70-й армии, как и многие другие войска фронта, еще только завершали очищение района окружения немцев, армия захватила Бяла Подляску и вела бои в районе Седлеца, что почти в 100 километрах от Варшавы.

И хотя передовые армии фронта к тому времени захватили Магнушевский плацдарм на Висле, южнее Варшавы, сил для дальнейшего наступления не оставалось, противник еще яростно сопротивлялся и ему даже удавалось наносить чувствительные удары по флангам войск фронта на других подступах к Висле.

Сколько было потом истрачено чернил и исписано бумаги, чтобы обвинить советское командование и лично Верховного Главнокомандующего Сталина в якобы умышленном нежелании помочь повстанцам! Однако организаторы этого восстания, руководители так называемой Армии Крайовой (в том числе генерал Бур-Комаровский), толкнувшие варшавян на опасную авантюру, вовсе не хотели этой помощи. Они боялись, что Красная Армия, войдя в Варшаву, не даст им захватить там власть, поэтому старались не допустить даже контактов повстанцев с командованием Красной Армии.

Нам из района нашей дислокации было хорошо видно, как над Варшавой появилась армада американских бомбардировщиков — "летающих крепостей" (их было, оказывается, 80, не считая истребителей сопровождения). Это было странное зрелище, когда они начали сбрасывать на парашютах грузы для восставших. Чтобы не попасть в зону зенитного огня немцев, самолеты летели на высоте более четырех с половиной километров! Естественно, с такой высоты грузы рассеивались далеко за пределы повстанческих районов — [email protected] часть грузов попадала либо в воды Вислы, либо даже к немцам. И все-таки немецким зениткам удалось сбить два самолета из этой армады, и больше «крепости» в небе над Варшавой не появлялись.

Уже с 13 сентября по запоздалой просьбе руководителей восстания, наконец-то вышедших на связь со штабом маршала Рокоссовского, наша авиация начала снабжение повстанцев. И уже 18 сентября генерал Бур-Комаровский, руководивший восстанием из Лондона, сообщил по английскому радио, что налажена связь с командованием фронта и что советские самолеты непрерывно сбрасывают восставшим боеприпасы и продовольствие. Кроме того, наши самолеты штурмовали и бомбили немецкие позиции по заявкам повстанцев. Однако эта помощь по вине руководства АК пришла слишком поздно. Но, стремясь все-таки помочь повстанцам, маршал Рокоссовский развернул операцию по высадке десанта на противоположный берег Вислы в районы, указанные связными от АК. И когда подразделения Первой Польской Армии, несмотря на большие потери, переправились через Вислу, они попали в лапы к гитлеровцам. Оказывается, к моменту их высадки по приказу АК из этих районов срочно отвели и восставших, и подразделения АК. Как это назвать?..

В таких условиях, как вспоминает маршал, смысла в продолжении десантной операции не было. Пришлось все прекратить.

А руководство АК стало готовиться к капитуляции.

Как отмечал генерал С. М. Штеменко в своей второй книге "Генеральный штаб в годы войны" (Москва, Воениздат, 1974), "задуманная с холодной политической расчетливостью скоротечная акция Армии Крайовой превратилась в восстание народных масс Варшавы против гитлеровских захватчиков. Однако оно не было обеспечено и удары немцко-фашистского командования, в конце концов, привели к его полному разгрому".