Правда о штрафбатах. - Пыльцын Александр Васильевич - Страница 21

Фрицы, думая, что это какой-то большой чин (погоны на солнце блестели, как генеральские), открывали огонь, часто даже минометный или артиллерийский, а наши наблюдатели засекали места, откуда велся огонь, определяли виды оружия и таким образом собирали материал для составления подробной схемы огневых точек вражеской обороны. И, как ни странно, ни одна пуля не трогала этого храбреца. Он был как заговоренный! Погиб он значительно позднее, так и не получив ни одного ранения. Но об этом в свое время.

Иногда удавалось вызвать огонь немцев и намеренным поддразниванием их пулеметчиков. Наши виртуозы наловчились на пулеметах «выбивать» дроби, деля пулеметную очередь на серии "та…та. та-тa-та". И на 5-6-й серии какой-нибудь разозлившийся фриц не выдерживал и запускал в нашу сторону длиннющую очередь. Как говорится, что и требовалось доказать!

Чаще, чем обычно, в эти дни наши окопы стали посещать комбат Осипов и начштаба Лозовой со своими помощниками, а также политработники. Кстати, за мою фронтовую жизнь и долгую армейскую службу я встретил немало смелых, умных, ответственных и добросовестных работников партполитаппарата.

В описываемый мною период чаще всех, почти не вылезая из окопов, бывал у нас майор Оленин, который сменил погибшего под Рогачевом Желтова. И, надо сказать, это была достойная замена. Был он таким же смелым, не отрывался от нас, агитировал своим личным примером.

И вообще, хорошо поставленная и умело проводимая в войсках политработа всегда имела огромное значение и поднимала дух. Так и мы, офицеры командного звена, вели свою политработу всеми воспитательными средствами: и беседами, и личным примером, как коммунисты.

В это время несколько попыток разведроты дивизии захватить немецкого «языка» оказались неудачными. Тогда задача добыть пленного была поставлена нашему батальону. Вначале была идея командира 38-й дивизии генерала Г. М. Соловьева провести силами штрафбата или хотя бы одной его роты разведку боем. Однако комбат нашел другое решение. Огневые средства противника в основном уже были выявлены ранее, а «языков» добыть решено было по-другому, так как разведка боем могла привести к ненужным потерям, особенно нежелательным перед наступлением. (Жалел штрафников наш "батя"!)

А вот что я прочел уже потом в книге генерала Горбатова:

Такой способ разведки я ненавидел всеми фибрами души — и не только потому, что батальоны несут при этом большие потери, но и потому, что подобные вылазки настораживают противника, побуждают его заранее принять меры против нашего возможного наступления.

Генерал упоминает и об указаниях маршала Рокоссовского, который предупреждал, что для сохранения внезапности и экономии боеприпасов разведки боем накануне наступления не предпринимать.

Видимо, наш комбат (к тому времени уже полковник) Осипов хорошо усвоил "науку побеждать", которой так уверенно владели и Рокоссовский, и Горбатов.

По замыслу комбата, наша 1-я рота и подразделения роты ПТР, которой тогда командовал капитан Василий Цигичко, на участке, где оборонялся мой взвод, должны были создать шумовую «видимость» (если можно так определить задуманное) строительства моста или переправы через реку. Особую инициативу и активность в этом проявлял плотно сбитый крепыш ниже среднего роста Вася Цигичко, отличавшийся удивительно пухлыми губами и обладавший негромким, но сочным басом. Болотистая местность и эти гиблые места, которые нашим войскам предстояло пройти с боями стремительно, почти безостановочно, предполагали необходимость строить хотя бы настилы или укладывать гати из жердей и бревен даже для легких орудий и нетяжелых автомобилей. Прикрывать наши действия было поручено соседней 2-й роте капитана Павла Тавлуя.

С этой целью на берег притащили несколько бревен (благо часть лесного завала уже была неопасна, мин там не было) и малыми саперными лопатками стали по ним стучать, имитируя то ли обтесывание бревен, то ли их сколачивание. А на противоположном берегу в прибрежных кустах, прямо напротив этого места, организовали мощную засаду, хорошо замаскированную.

В первую ночь «улова» не было. Зато во вторую, выдавшуюся светлой, наши наблюдатели заметили группу немцев, ползком пробиравшихся по болотистому берегу к месту «строительства». Тихо, без шума, накрыла их наша засада. Закололи штык-ножами от СВТ (самозарядные винтовки Токарева) гитлеровцев, сопротивлявшихся и пытавшихся подать сигнал своим. А троих с кляпами во рту, связанными доставили на этот берег, а потом, после беглого допроса, который провел мой писарь-переводчик Виноградов, отправили дальше — в штаб батальона.

Сразу три языка, и один из них офицер! И пошел на 8 штрафников, участвовавших в засаде, материал на полную досрочную реабилитацию (и тоже без "искупления кровью") и на награждение, пусть не орденами, а только медалями. После удачного захвата вражеских «языков», чувствуя какой-то необычайный душевный подъем перед нашим переходом в наступление, я написал заявление о приеме в члены партии.

В партию тогда принимали прежде всего воинов, отличившихся в боях. Быть коммунистом считалось не столько почетным, сколько ответственным. И не только за себя, но и за порученное тебе дело, доверенных тебе людей и за выполнение боевых задач.

Одна привилегия была у тех, кто по-настоящему дорожил этим званием первым вставать в атаку, первым идти под пули врага.

А заявления писали немногословные:

Это уже потом, значительно позднее, я стал отличать коммунистов реальных, истинных от тех, кто вступал в ВКП(б), а потом и в КПСС, чтобы сделать карьеру или пролезть хоть и в небольшие (батальонные, полковые, а на гражданке — в районные), но руководящие партийные органы и более или менее высокие должности. Особенно они стали наглеть, эти псевдокоммунисты, во времена Брежнева — Горбачева, но и там, на фронте часть их выделялась своей неискренностью и лицемерием.

Примеры этому многим из нас были видны уже тогда, разгадывали мы их без особого труда, и были они, эти люди, откровенно чужеродными в среде боевых офицеров, над ними открыто подтрунивали, их сторонились, но с них — как с гуся вода. Хотя кандидатом в члены ВКП(б) я был с осени 1943 года, но только теперь, когда мне присвоили очередное воинское звание, а на моей груди красовался боевой орден, я решил, что мне не стыдно вступать в члены большевистской партии. И даже спустя очень много лет после тех огненных дней и ночей, я и теперь, в начале XXI века, горжусь тем, что именно тогда, перед решительными боями, за один день до перехода в наступление в политотделе 38-й Гвардейской Лозовской стрелковой дивизии мне вручили новенький партбилет. Это было для меня равноценно самой высокой правительственной награде.

Партия тогда для всех нас была партией Ленина-Сталина, и мы твердо верили, что Сталин — это Ленин сегодня. Эта вера поднимала нас, умножала наши силы и, в конечном счете, ускоряла приближение Победы. Три миллиона коммунистов отдали свои жизни в боях за Родину в годы Великой Отечественной. За эти же годы были приняты в члены партии около 3,5 миллиона, а в кандидаты — более 5 миллионов, причем две трети из них вступили в партию на фронте. И я считаю: те, кто теперь говорят о том, что тогда, вставая в атаку, не кричали "За Родину, за Сталина!", а если эти слова и произносились, то только политруками, — лукавят. Или им не приходилось личным примером поднимать взводы или роты в атаку. Не часто звучали эти слова, не всегда для них были подходящие обстоятельства, но я, например, не раз произносил их, хотя и не был политработником по должности. Наверное, каждый боевой офицер-коммунист считал себя немного комиссаром в лучшем смысле этого слова. Так было. И не стоит корректировать свои тогдашние чувства во времени, как делали и делают, ставя это себе в заслугу, многие наши политики и историки, вроде одного из главных в прошлом коммунистических идеологов, академика Александра Яковлева и не менее главного (тоже в прошлом) политработника Советской Армии генерала Дмитрия Волкогонова.