Европа, тюрки, Великая Степь - Аджи Мурад - Страница 70

Его могилу я впервые увидел ночью, в Москве — явился сон, и голос указал, где искать. Я не знал, как она выглядит, но знал, что она существует… Вещий сон не был случайностью. Ему предшествовала работа, в которой архивный поиск подчинил себе все мои силы, время и воображение: сотни страниц книг, тысячи километров дорог, долгие часы бессонных раздумий не проходят бесследно. Тогда, видимо, и стали замыкаться разрозненные линии поиска, позже прорисовавшие во сне ту картину.

Казалось бы, умер человек, значит, есть и его могила. Однако для святого Георгия это утверждение потеряло смысл: на сегодняшний день известны шесть его захоронений. Или больше? Впрочем, можно назвать еще тридцать шесть — ни одно из них не связано с биографией святого, ни одно не согласуется с историческими документами. Просто кому-то захотелось, чтобы было так.

Исторический курьез? Нет! В христианских храмах хранятся примерно десять голов Иоанна Крестителя. И каждый храм настаивает на подлинности своей реликвии. Шесть могил одного человека — это не предел. Но историки Церкви сложившееся даже не называют курьезами, они ссылаются на несовершенство человеческого ума, для которого непостижимо многое… Возможно.[89]

Для обозначения своей позиции скажу, я считаю, Георгий — реальное историческое лицо, совершившее поступок, за который его признали святым. Это значит, и Георгий, и его деяние интересны только такими, какими были замечены Богом. В них ничего нельзя менять! Иначе они не будут святыми и потеряют божественность.

Образ Георгия меня поразил все-таки не своей многогранностью, а гнетущей неизученностью: примитивные шаблоны чередуются с высокой поэзией, вульгарный вымысел — с серьезными исследованиями. Свою работу я начинал не с изучения его жизни. Только Великая Степь манила меня, как неоткрытый остров влечет путешественника. Так бы и продолжалось, пока однажды на степной дороге я не увидел путника, пошел к нему — он и оказался святым Георгием… Неоткрытые острова, видимо, для того и существуют, чтобы их открывали. Желая восстановить забытые события, я написал две книги о своем народе — о кипчаках.[90] После каждой поездки Степь все глубже проникала в сознание, будила генетическую память. Увлеченный деяниями предков, я по крупицам вылавливал в реке Времени наше драгоценное прошлое — нашу рассыпавшуюся память: Азербайджан, Башкирия, Казахстан, Северный Кавказ, Сибирь, Украина, Донская Россия.

Мой поиск не знал границ. Но как-то раз в руки попали записки древнего восточного летописца Фавста Бузанда.[91] Живя в V веке, он застал эпоху Великого переселения народов — степная культура тогда становилась достоянием Европы. В те годы предводители кипчаков уверенно сидели на коне. Монархи искали расположения царя кипчаков, под пятой которого был мир.

Об империи Аттилы написано немало — вся черная краска излита на бумагу, чтобы унизить степной народ, опорочить его… Но задумывался ли кто, какие «дикие орды»?! Какие «кочевники»?! Кипчаки возвели сотни городов и станиц, проложили тысячи километров дорог, навели переправы через крупнейшие реки. Владея секретами выплавки железа, они уже в I веке обрабатывали землю чугунными сошниками, а урожай убирали железными серпами.[92] Европейским историкам о степняках разрешалось писать любую глупость. Но только не об их высокой культуре, которая позволила тюркам покорить и освоить необозримые пространства.

…Записки Фавста Бузанда охватывали период, когда степняки заявили о себе на Кавказе. Начиналось IV столетие. Кавказ превращался в театр грандиозных по своим последствиям действий. Конечно, не весь Кавказ, а лишь восточные его земли — те, что были ближе к Степи и позже получили название «Гуннский проход». Эту узкую полоску степи между морем и горами природа оставила в нынешнем Дагестане, оставила для сотворения чуда. И чудо там свершилось! О чем и сообщил летописец.

Степняки, как известно, были конным народом. Конь прекрасно их пронес по степи, был незаменим в городах и станицах, в горах же преимущества коня терялись. Поэтому кипчакское воинство не пошло в горы Кавказа, а остановилось у города Дербента, на степном берегу Каспийского моря, точнее, в «Гуннском проходе».

Дербент был для них не просто городом, который преградой встал на пути Великого переселения народов: у его стен степняки столкнулись с цивилизацией, не ведомой им прежде. Здесь начинались (или заканчивались) Персия и Римская империя. От Дербента шли дороги в глубь Ближнего Востока и Европы… Это был единственный на всем Кавказе удобный сухопутный проход из Азии в Европу, будущее сердце Шелкового пути. Здесь, на этой полоске земли, сходились Восток и Запад!..

Чем больше узнавал я о Дербенте, тем сильнее ощущал, что в истории Европы есть «белое дербентское пятно». Сообщение Фавста Бузанда как раз и проливало свет на эту тайну. Историк писал о Григорисе, молодом христианском проповеднике из Армении, который первым дерзнул прийти сюда, к нагрянувшим степнякам.

Конечно, Фавста Бузанда читали многие исследователи. Его текст перевели на русский… В общем, он хорошо известен, подлинность его вне сомнений. Однако никто из читавших, кажется, не заметил, что человека, который первым принес идеи христианства в Степь, летописец называл Григорисом, в то время как сами степняки звали его Джарган или Гюрджи. На русском языке его имя звучит Георгий или Егорий.

Что это, разноголосица имен или что-то другое?.. Она относится к одному и тому же человеку, совершившему поступок, который никто, кроме него, не совершал! Все происходило в одно время и в одном месте — у стен восточного города, как говорит легенда. Так на горизонте моих поисков и появилось конкретное историческое лицо. Я знал о нем немного — он не был всадником, как мои предки, но был первым среди них проповедником христианства, иначе говоря, носителем западной культуры.

Поначалу смутная догадка лишь обожгла и исчезла, потом вернулась болью. Я оказался в плену у святого Георгия. Правда, ясным было лишь малое — святой Георгий (вернее, Григорис) первым из европейцев пришел в стан к кипчакам с миром, без оружия, все последующие события требовали серьезной проверки. А вместе с ними проверялась бы и вся моя гипотеза о Великой Степи… В науке, как известно, есть правило, если гипотеза позволяет предсказывать результат, то она уже называется теорией. (1500-летие Киева, отмеченное недавно на Украине, было первым приятным результатом такой проверки.)

Начал я конечно же с Георгиевского креста! Он — копия крестов, известных на Алтае до новой эры. И — посыпались вопросы. А почему он «Георгиевский»? Когда появился в христианстве? Где? При каких обстоятельствах? Пытаясь отыскать ответы, я понял, история креста, как привычно думалось поначалу, совсем не простая.

Да, мы знаем, сегодня крест — символ христианства. Но так было не всегда. До IV века — то есть до прихода кипчаков! — христиане вообще не знали креста и избегали его изображений (об этом я впервые прочитал в словаре Брокгауза и Ефрона).

Вновь процитирую видного христианского автора III века Феликса Минуция: «Что касается крестов, то мы их совсем не почитаем, нам не нужны они, нам, христианам, это вы, язычники, вы, для которых священны деревянные идолы, вы почитаете деревянные кресты, быть может, как части ваших божеств, и ваши знамена, стяги, военные значки, что другое из себя представляют, как не кресты, золоченные и изукрашенные?»[93]

Как согласовать его слова с известным? Но главное в них сомнений не вызывало — христиане не признавали крест до IV века. Вот, оказывается, когда и от кого получила Европа свой крест — от тюрков, тех самых степняков, которых позже называла и «дикими», и «погаными».[94]