И буду век ему верна? - Полякова Татьяна Викторовна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/50
- Следующая
– Ты чокнутая. Ты ведь даже кричать не будешь. Так ведь? Вижу, не будешь. Ты сама голову в петлю сунешь, я скажу, и ты сделаешь. Черт-те что. – Он тихо и зло смеется, резко выпрямляется. – Ладно, не знаю, что для тебя хуже.
Он идет к выходу, снимает куртку с вешалки, он уже открывает дверь, когда я, опомнившись, зову:
– Стас…
– Ну, что? – недовольно спрашивает он.
– Эти деньги… Скажи, найди ты их, ты был бы счастлив?
– Без дурацких вопросов никак нельзя?
– Я знаю, где они.
Он хмурится, стоя возле двери, а я поднимаюсь и иду в погреб. Слева, там, где полки, отсчитываю седьмой кирпич снизу, он легко поддается. Стас стоит наверху с фонариком в руках. Я вынимаю кирпич, второй, третий, зачем-то аккуратно складывая их возле ног, потом просовываю руку в образовавшуюся дыру и достаю спортивную сумку из плотной непромокаемой ткани. Протягиваю ее Стасу, глядя на него снизу вверх. Я думала, он сразу уйдет, но он протягивает мне руку, помогает выбраться из погреба. Мы возвращаемся в кухню. Сумка на столе, Стас расстегивает молнию. Проводит рукой по банкнотам, берет пачку, проверяет и улыбается.
– Значит, не зря. – Я сижу на лавке и смотрю на него. – Как ты узнала о тайнике?
– Вадим…
– А, письмо. – Стас качает головой. – Ты и вправду чокнутая. – Вынимает из сумки несколько пачек, бросает на стол. – Держи, я думаю, это будет справедливо.
Он подхватывает сумку и идет в сени, на ходу застегивая куртку. Дверь распахивается, а потом закрывается с глухим стуком. Я сижу и слушаю его шаги. Заработал мотор. Звук удаляется, становится тише, пока не исчезает совсем. Я поднимаюсь, оглядываюсь, с трудом понимая, что должна сделать. Я не знаю, зачем иду в чулан, зажигаю свет в коридоре и распахиваю узкую дверь. В полумраке с большого ржавого крюка свисает бельевая веревка. Вместо того чтобы бежать, я делаю шаг вперед. Дверь захлопнулась, хотя, может, это все-таки я ее закрыла. Крючок от удара соскальзывает, но я этого не замечаю, я молочу по двери кулаком, ору, а потом сползаю на пол и смотрю на веревку.
Когда в оконце медленно вползает рассвет, я поднимаюсь, отпираю дверь и иду в кухню. Заворачиваю доллары в старую газету.
Вернувшись в свою коммуналку, ложусь под одеяло и пытаюсь согреться. Я лежу так несколько дней. Добросердечные соседи пытаются вывести меня из транса. Заходят время от времени, ставят еду возле дивана. Она так и остается нетронутой. Должно быть, кто-то из них позвонил Агатке, потому что вскоре она появилась.
– Ты чего здесь? – спрашивает она хмуро.
– Дом Димкин, пришлось выметаться.
– А где Стас?
– Уехал.
Агатка садится рядом, молчит, потом спрашивает, с трудом выговаривая слова:
– Ты его убила?
Я поднимаю голову, поворачиваюсь к ней. Мысль о том, что я могла убить Стаса, кажется до того нелепой, что я начинаю смеяться.
– Фенька, у тебя башка седая, – говорит сестра. В комнате повисает тишина, пока Агатка не произносит: – Ты только из своей жизни публичного покаяния не устраивай. Никто не оценит. Подумай об отце.
Пачка сигарет давно опустела, язык жгло от горечи. Я зябко поежилась. Стемнело, дети, а вслед за ними и старушки-соседки покинули двор. Было тихо, только запоздавший трамвай прогрохотал по улице. Опершись на перила, я разглядывала звездное небо, пока в прихожей не зазвонил телефон. Я нехотя поплелась туда. Сняла трубку и послушала гудки. Пожала плечами и вернула трубку на место. А потом испугалась. В голову пришла совершенно нелепая мысль.
– Чушь, – осадила я себя. – Ему незачем мне звонить.
В ту первую зиму я добилась свидания с Лешкой. После того как уехал Стас, единственным моим желанием было отправиться к следователю. Но с этим вышла незадача. Признаться в убийстве, ничего не рассказав о Стасе, было бесперспективной затеей. Я буду иметь дело с профессионалами, и из меня быстренько все вытряхнут. А рассказать о Стасе я не могла. Или не хотела, бог знает. Вряд ли он рассчитывал на мое молчание, скорее всего, просто в нем не нуждался. Вот я и потащилась к Лешке со смутными намерениями и еще более смутной надеждой. Лешка вошел осунувшийся, похудевший, но смотрел твердо. Может, оттого и выглядел непривычно. Он улыбнулся и сказал:
– Привет. Знал, что приедешь.
– Куда ж мне деться? Как ты здесь?
– Нормально. Дотяну.
Я смотрела на него, собираясь с силами.
– Лешка…
– Молчи, – перебил он. – Ничего я знать не хочу. И мысли, что ты мне чем-то обязана, из головы выбрось. Я тебя любил и сейчас люблю.
– Зря, наверное.
– А в жизни, Фенька, все зря. Больше не приезжай. И глупостей не делай.
– Лешка…
– Молчи, я сказал. Не знаю, кого ты защищала, а я защищаю тебя. И ни в чьем сочувствии не нуждаюсь. Поняла?
Мне оставалось только кивнуть в ответ. Я его понимала. В общем, наша встреча мало что изменила в моей жизни. Временами мне казалось: время остановилось там, в деревенском доме, и я все еще сижу в чулане с низким потолком и бельевой веревкой. Стас был прав, когда сказал: неизвестно, что для меня хуже. Стас… я покачала головой. Поверить в то, что он сейчас где-то рядом, было почти невозможно… Я прошла в кухню, включила свет. И огляделась с удивлением, словно впервые заметила окружающие меня предметы: обшарпанную мебель, кухонную плиту, холодильник Мин херца с наклейкой на дверце: «Пусть лучше брюхо растет от пива, чем горб от работы».
Уже несколько месяцев я жила одна. Дуська наконец-то вышла замуж. Избранник ее был немолод, не особенно хорош собой и не то чтобы умен. Зато пил в меру. В глазах Дуськи это перевешивало его незначительные недостатки. От внезапно обрушившегося счастья соседка до сих пор не пришла в сознание, ей было не до сдачи комнаты жильцам. Мин херц тоже нашел себе даму сердца, но свою комнату не сдавал из иных соображений. Предполагаемая спутница жизни пустила его на свою жилплощадь с испытательным сроком, очень сомневаясь, что симпатия к ней пересилит страстную любовь Петра Алексеевича к зеленому змию. Если честно, я тоже в этом сомневалась. Однако третий месяц подходит к концу, а Мин херц так и не вернулся к пагубным привычкам. Иногда он заглядывал, но вовсе не за тем, чтобы выпросить денег на опохмелку. Он пил со мной зеленый чай, который считал теперь исключительно полезным, и с грустью рассказывал о больной печени и погубленных пороком годах. Один раз денег все-таки занял, но, как выяснилось позднее, на цветы даме сердца, у которой в ту пору случился день рождения. В общем, вряд ли нам с Мин херцем доведется еще пожить под одной крышей.
Я перевела взгляд на часы и неожиданно вспомнила, по какой надобности заглянула на кухню. Взяла из холодильника приготовленный пакет и направилась к входной двери. Пересекла двор, вышла в соседний переулок и немного поразвлекалась художественным свистом. На мой призыв вскоре явился рыжий пес с белой мордой. За ним подтянулись другие. Я вытряхнула кости из пакета и устроилась в сторонке, дав собачкам возможность спокойно поужинать, а потом побрела по ночным улицам в компании белоголового, которого звала Васькой, и еще одного пса, имя которому так и не удосужилась придумать. По улицам я обычно болтаюсь до утра, до тех самых пор, пока не придет время приступать к работе.
Однако в эту ночь прогулка вышла короткой. Не успели мы свернуть в переулок, выходивший к троллейбусной остановке, как я заметила компанию подростков, окруживших высокого парня в бейсболке. Не надо было обладать даром предвидения, чтобы понять: парню сейчас наваляют, отобрав как ценные, так и не очень ценные вещи. Надо сказать, с местной шпаной у меня сложились добрососедские отношения. В ту пору, когда я только начинала свои странствия по ночным улицам, как-то ближе к утру довелось мне познакомиться с одной такой компанией. Я кормила собак, пристроившись на тротуаре, тут их нелегкая и принесла. Подошли и замерли рядом.
- Предыдущая
- 25/50
- Следующая
