Алтай – Гималаи - Рерих Николай Константинович - Страница 31

Переход большой. Шли быстро с 7 до 4 ½ часов, но говорят, что завтра путь будет еще длиннее. Стоит во фруктовом саду. Это лучше, чем в Санджу, где верблюды, ослы, лошади, петухи и собаки неумолчно вместе гремели хором всю ночь.

13 октября

От Пиалмы до Завы около 38 миль. Мы вышли еще до рассвета под знаком Ориона. Первый раз за весь путь увидели любимое созвездие. Опять пустыня. К 10 часам уже жаркая, рдеющая, опаляющая. Стремя обжигает ногу через сапог. А что же здесь делается летом? Недаром летом идут ночными переходами.

По правую руку голубеют взгорья Куэнь-Луня – они напоминают Санта-Фе. По левую руку розовеют пески Такла-Макана – вспоминаю пустыню Аризоны.

Сын амбаня поет китайские намтары – сказания о китайских богатырях, с выкриками, с высчитыванием какого-то непонятного темпа, с финальными каденциями. Трудно ассоциировать это с богатырским эпосом.

Под шеями коней звенят нити бубенцов. Качаются красные кисти под уздою. Так же гремели здесь великие орды.

Три голубя давно летели с нами. Откуда быть им в пустыне? Они – вестники, они довели нас до замечательного места, старого чтимого мазара и мечети. Здесь среди пустыни живут тысячи голубей, охраняемых преданием. Каждый путник бросит им пригоршню маиса. Это благое место очень почитаемо. Странной неожиданностью веет от этих несметных стай голубей. Это неожиданный – Сан Марко. Эти голуби – путевестники. Они указывают путь пустынным путникам. Рассказывают: «Один китаец убил и съел такого голубя и немедленно умер».

Кончился день золотою ковыльною степью с барханами в виде курганов. Это начало Хотанского оазиса. Похоже на Южную Украину. Вечером огорчение – погиб Амдонг. Горная лхасская собака не выдержала жара пустыни. Жаль, Амдонг так напоминал финских лаек; он был такой пушистый и проворный. Остался черный Тумбал. Свирепый и пугающий население. Чтобы не потерять и этого сторожа, завтра его понесут в паланкине.

14 октября

От Завы до Хотана весь путь идет оазисом. Непрерывные селения, маленькие базары и сады. Убирают маис и жито. Быки, ослы и лошади делают всякую домашнюю работу. Опять закрытые лица у женщин. У них маленькие боярские шапочки и белая фата, как на византийских миниатюрах. Постепенно, незаметно въезжаем на базары самого Хотана. Мало что осталось от древнего города. Хотан славился нефритом, коврами, пением. От всего этого ничего не осталось. Ковры – модернизированы; поделки из нефрита – грубы; пение осталось лишь в виде несложных мусульманских песен под игру длиннейшей двухструнной «гитары». Осталось производство шелка, хлопка, маиса и сушеных фруктов. Остались малопривлекательные тесные базары и пыльные закоулки глинобиток.

Древний Хотан лежал отсюда в 10 милях, там, где теперь деревня Яткан. Как часто бывает, наиболее интересные места застроены мечетями и мазарами. Приток древностей из Яткана почти прекратился.

Стоим пока в пыльном квадрате сада в центре города. Пытаемся отвоевать загородный дом. Это вовсе не легко, ибо, очевидно, встречаются чьи-то малопонятные нам противоположные интересы. Китайские власти вначале приличны. Предоставляют почетные караулы, стражу из солдат и беков.[186] Но осведомляются, долго ли будем жить здесь? Визиты к даотаю,[187] амбаню и военному губернатору. Всюду чай и тарелочки с нехитрыми сластями. У военного губернатора – карета зеленая с лиловой обшивкой. У даотая – парная карета, причем на каждой лошади по отдельной дуге. Упряжь вся русская.

Затем завтрак у даотая – продолжается от 2 часов до 6, более 40 блюд. Виктрола гремит китайские легенды и песни. Конечно, сложный ритм и разнообразие инструментов мало передается в трескучих пластинках. Под конец завтрака старый чиновник ямыня[188] напился и плаксиво бормотал что-то, должно быть, смешное.

Местный купец предлагает: «Вместо найма прислуги, купите дюжину барышень на всю жизнь. Цена хорошей барышни – тридцать рупий». Но мы покупать барышень не намерены, хотя выслушиваем все серьезно, ибо привыкли ничему не удивляться. Хотя продаже людей позволительно и удивиться.

Началось! Приставленный к нам Керим-бек оказался негодяем. Амбань, тупо улыбаясь, говорит: «В доме писать картины можно, а вне дома нельзя». Спрашиваем причины; он опять улыбается еще тупее и повторяет то же самое. Просим его письменно подтвердить его заявление, но он наотрез отказывается. Указываем, что экспедиция послана именно с целью художественной работы и что в паспорте нашем это сказано. Амбань трижды глупо улыбается и повторяет свое необоснованное запрещение.

Самым ярким пятном нашего вступления в Хотан был въезд Тумбала на паланкине. Ладакцы внесли «его мохнатое величество» на базар с громкими песнями. Черное существо насупилось и сидело очень важно. Толпа хлынула к паланкину, но тотчас понеслась по базару с воплями: «Русский медведь!» Все власти, приезжая к нам, считали долгом осведомиться о страшном звере. А военный губернатор, желая осмотреть наше тибетское животное, для верности даже взял Юрия за руку. Отличные сторожа эти тибетские волкодавы.

24 октября

Едем домой от даотая вечером. Вороные кони «почетного эскорта» пугаются и тревожат наших коней. При луне молчаливо стоят вышки с гонгами при конфуцианском храме. За все время эти гонги молчали.

Дорога лежит на север. Прямо впереди, низко над горизонтом, ярко стоит Большая Медведица.

Наши верные ладакцы собирались идти с нами в самые далекие края. В Хотане они скоро как-то приуныли. Ходили по базарам, жаловались, что их хватают за косы, плакались на китайские власти. Уверяли, что китайский даотай будет их бить. Говорили, что даотай сам человека убил. Наконец, вся сермяжная ватага ладакцев пришла, улыбалась, топталась, теснилась, повторяла, какие мы добрые юм-кушо (госпожа), яб-кушо (большой господин), и наконец слезно просили отпустить их. Намекали, что, если бы немедленно идти дальше, они останутся, но в Хотане жить невозможно. Очень трогательно ушли, спеша через снежные перевалы. К началу ноября они уже были задержаны на Санджу, где путь стал непроходим. Мы оценили тогда совет идти как можно раньше, ибо именно после нашего прохода началась сплошная вьюга и сильнейший мороз.

Намеки ладакцев на невозможность жить в Хотане мы не приняли к сведению, но скоро начали приходить к убеждению, что наши простые друзья, храбро шедшие через все скелеты Каракорума, загрустили в Хотане не зря.

Начались самые странные симптомы. Нам не только не хотели дать подходящий дом, но уверяли, что мы должны поместиться на базаре, где даотаю удобнее следить за нами. Когда мы сами устремились к подходящему дому за городом, то нашлась масса препятствий, которые мы должны были неустрашимо лично преодолеть. Наш доброжелатель Худай Берди-бай и афганский аксакал много помогли в получении дома, но амбань разрешил сделать условие лишь на месяц. Дал этим понять, что жильцы мы нежелательные, но и уехать не разрешил. Разрешение писать этюды не дано. Приставлен отвратительный бек. Наконец приехал новый амбань, и дело пошло еще сложнее.

У даотая заболел ребенок. Просили Е. И. приехать и помочь. Лечение оказалось удачным, и все три правителя приехали якобы благодарить, но вели себя возмутительно. Хохотали, махали руками, плевались, заявили, что наш паспорт вообще недействителен. Предложили за выдачу такого паспорта ругать г. Чен Ло (китайского посланника в Париже). Все приняло поистине безобразный характер. Но это были цветки – ягоды показались на следующий день. Приехал амбань и заявил, что получена телеграмма из Урумчи от губернатора области с требованием выслать нашу экспедицию и непременно через Санджу, то есть через закрытый зимой снежный перевал.