Дело земли - Кинн Екатерина - Страница 8

Впрочем, на стражников Райко почти не надеялся. Мало кто из них хотел встретиться с существом, которое ударом кулака ломает шеи быкам.

Время шло. Начался час Тигра, люди Райко, расставленные по всему кварталу, мерзли, изображая кто уличного торговца, кто бродягу. Остывала вода во фляге.

Трижды кто-то проходил либо проезжал мимо — но каждый раз это была ложная тревога: спешили на празднество ранние пташки. Райко, чувствуя, что начинает задремывать, сбросил ватную накидку — чтобы холод не давал уснуть.

— Несут паланкин, — сказал Цуна, докладывающий о любом движении на улице. — Очень странно — идут быстро, а фонарей не зажигают.

Может быть, привыкли. Или не хотят привлекать внимание?

— Задержи их. Спроси, что за люди.

Цуна вышел на середину улицы и, фонарем раскачивая, идущих окликнул. Носильщики остановили свой ровный, почти бесшумный бег. Изящный кавалер вышел из паланкина в тот же миг, как сквозь тучи на минуту проглянула луна. Подошел к повозке — и даже шелк одежды не зашелестел.

— Ах, что за приятная неожиданность! Только что я сожалел, что мне не с кем коротать часы ожидания — и вот боги послали мне прекрасную даму, которая тоже хотела бы развлечься беседой, — сказал он, глядя в занавешенное окно.

— А откуда почтенному господину знать, что госпожа красива? Может, она стара и седа? — спросил Цуна, не забыв толкнуть Кинтоки в плечо — мол, не спи.

Кавалер улыбнулся. Тень от шапки скрывала верхнюю часть его лица, но тонкие губы и подбородок с ямочкой было видно в свете фонаря. Отвечать слугам-простолюдинам он и не подумал.

— О чем же мы побеседуем? Не заняться ли нам составлением стихов по случаю?

— Для начала хотелось бы, — проговорил Райко как можно более тихим и высоким голосом, — узнать драгоценное имя кавалера, пожелавшего почтить несчастную своим вниманием.

— Мое имя слишком незначительно, чтобы дама из рода Фудзивара могла слышать о нем, — кавалер снова поклонился. — Друзья зовут меня Мангэцу.

«Полная луна», вот как? Ну что ж, поиграем и мы…

— Какое совпадение! — пискнул он. — Подруги зовут меня Фуюцукими — я люблю смотреть на луну. Вот говорят, что в зимней луне вовсе очарования нет. Хороша-де только осенняя луна. Однако если морозной ночью небо ясно, то воздух необыкновенно чист, и лунный свет придает невообразимое очарование даже вещам обыденным…

— Ваши суждения необычайно тонки, — улыбнулся кавалер. — Просто удивительно для дамы из провинции. Не подумайте, что я хочу вас оскорбить, но слуги ваши говорят с явным акцентом Адзума…

— Сия женщина родом из Сэтцу, — как можно более тоненьким голоском, то и дело срывающимся в шепот, проговорил Райко, — и слуги тоже. Ах, следовало знать, что блестящий столичный кавалер непременно посмеется над провинциалкой!

Кавалер приподнял занавеску.

В темной глубине повозки Райко осторожно высвободил руки из широких рукавов. От любезника веяло стылым ночным холодом.

Настоящая скромная девушка из Сэтцу, великой удачей попавшая в свиту супруги канцлера, непременно закрыла бы лицо рукавом. Придворная кокетка пустила бы в ход веер для той же цели. Райко не собирался делать ни того, ни другого — ему нужен был хороший обзор. Он только склонил голову ниже, чтобы волосы бросили тень на лицо, и пролепетал:

— Вы смущаете меня. Опустите занавеску, прошу вас…

— Что это у вас в руках? — полюбопытствовал кавалер.

— Моя флейта.

Райок почувствовал, как сводит лицо под слоем белил. Это был не утренний холод, это было что-то… хуже даже зимних морозов. И он стал плавно, бесшумно выдвигать меч из ножен, скрытых широкими рукавами. Не сделай он этого, ему бы не хватило именно того мгновения, за которое меч выходит из ножен.

Пока руки «дамы» и «сопровождающих» были заняты, кавалер и его слуги напали. Одновременно.

Вот только Райко был готов — и, обнажая меч, ударил кавалера рукоятью по зубам, после чего выпрыгнул из повозки. На него тут же бросился слуга — и отшатнулся с криком: Райко разрубил ему плечо.

— Тревога! — закричал Райко, нанося второй удар. — Тревога!

Изящный кавалер оказался на диво скор и почти без усилия увернулся, после чего выхватив свой меч, нанес удар. Мастерства в его движениях видно не было, но ему оно и не требовалось — так он был быстр и силен. Невероятно силен для такого хрупкого сложения. Следующий удар Райко чуть не пропустил, и, путаясь в многослойных одеждах, упал на колено.

Слуга изящного кавалера прыгнул Райко на спину, воин почувствовал на шее хватку холодных длинных пальцев. Он пригнулся и услышал над головой свист меча, а потом — резкий визг и звук падения. Встряхнулся, выпрямляясь — обезглавленное тело мешком обрушилось со спины. Кинтоки, рыча и бранясь, волтузил по земле первого, с рассеченным плечом.

Они обменялись с кавалером еще двумя ударами — и клинки не выдержали. У Райко в руках осталась рукоять, из которой торчал обломок длиной в две пяди — а меч противника сломался у самой цубы.[41] Райко сделал выпад своим обломком — но не достал. Ночной убийца, отшвырнув бесполезные останки меча, бросился наутек.

Изящный кавалер бежал — нет, летел по улице… как раз в ту сторону, откуда мчались переодетые монахами Садамицу и Суитакэ.

— Взять его! Взять живым! — закричал Райко.

Лже-монахи набросили на беглеца сети, что прятали под одеждой — но Райко не удивился, увидев, что тот, на бегу выпутываясь, поволок за собой обоих, почти не потеряв в скорости.

Райко одним движением сбросил заранее расшнурованные хитоэ[42] и помчался за преступником, проклиная красные «широкоротые» шаровары, путающиеся в ногах. Цуна, сопя, нагнал его и что-то сунул в руки:

— Ваш лук, господин!

…Ранним утром на проспекте Судзаку вельможи, богатые купцы и почтенные настоятели храмов, заблаговременно занимающие места в сопровождении свиты, чтобы посмотреть на праздничную процессию, вкусили иного, непредвиденного зрелища. Оно было не столь пышным, как новогоднее шествие, но оказалось по-своему не менее увлекательным. Некий изящно одетый господин — опутанный сетями и растерявший в драке половину своего изящества — с удивительной скоростью бежал к воротам Расёмон, волоча за собой двух отчаянно бранящихся монахов. Монахи же не оставляли попыток повалить его сетями. Господин на бегу рвал сети и уже совсем было стряхнул с себя монахов и путы — как из откуда ни возьмись появилась миловидная девица, совершенно непристойно одетая в одно только легкое нижнее платье да красные шаровары. Натянув малый лук, она хриплым мужским голосом вскричала, встала в позицию для стрельбы и выпустила в господина две стрелы сразу. Одна стрела прошила бегущему грудь, другая — шею. Это заставило господина слегка замешкаться, монахи снова попытались его повалить, красавица бросилась им на помощь, но тут запуталась в своих шароварах и — ах! — упала прямо в стылую грязь.

Размахивая мечом, её мальчишка-слуга ринулся прямо на изящного господина. Тот как раз вынул стрелу из шеи, обломав наконечник — а из спины вынуть не сумел: видать, наконечник застрял в грудине; понял, что времени на это нет — и вновь бросился бежать, мальчишка только воздух мечом рубанул. Ан нет! Не только воздух: в сторону отлетел белый парчовый рукав господина вместе с рукой.

Тут господин в белом припустил так, что ни монахи, ни мальчишка, ни красавица, на лице которой грязь мешалась с пудрой и кровью, уже не могли его догнать. Как будто и не стрела в спине торчала, а так, колючка за одежду зацепилась. Подбежал к вратам Расёмон и — чудо из чудес! — запрыгнул на самый верх, ну вот разве чуть-чуть помог себе руками, зацепившись за крышу. Девица, вся в грязи, пустила в него еще одну стрелу — но господин, одной рукой поймав стрелу ту, о колено сломал и швырнул обломки вниз, после чего с другой стороны спрыгнул — и был таков.

Цуна пробежал еще немного и остановился — беглец скрылся из виду, оставив свою руку валяться в мерзлой грязи. Странно, из руки почти не текла кровь. Уж Цуна-то знал, что бывает, когда отрубишь человеку руку, кровища так и хлещет. А тут так, чуть-чуть.