Дело земли - Кинн Екатерина - Страница 46

Юный Тихару напился столь безобразно, во-первых, оттого что совсем недавно узнал вкус сакэ, а во-вторых, оттого что господин Тада-Мандзю под предлогом примирения все угощал и угощал его.

Хотя Тихару и носил фамилию Фудзивара, он не принадлежал к числу потомков Великого Министра Мотоцунэ, а стало быть — не мог рассчитывать на высокие посты при дворе. Покойный отец его, Фудзивара Хидэсато, был воином и боевым товарищем деда Райко. Размолвка между Тихару и господином Тада-Мандзю вышла из-за должности главы Палаты Умиротворения. Должность эту передавали, как водится, по наследству — а поскольку она требовала человека военного, то передавали в воинской ветви рода Фудзивара. Однако так случилось, что старик Хидэсато умер раньше, чем его сын вошел в возраст. Господин Тада-Мандзю, доселе занимавший только малопочтенные губернаторские должности, ухватился за эту возможность, и хотел выхлопотать должность себе.

Много денег перешло из рукава в рукав, но цели своей господин Минамото-но Мицунака добился лишь наполовину: Татибана Сигэнобу назначил его временно замещающим пост начальника Палаты Умиротворения — до того, как в возраст войдет Тихару.

И вот шестнадцатилетний сын Хидэсато вернулся из Исэ, чтобы вступить в наследство — а господин Левый Министр умиротворил Мицунаку другой должностью, не менее почетной: смотрителя Правых конюшен.

Казалось бы, можно успокоиться — еще одной враждой меньше. Но Райко слишком хорошо знал отца. Мицунака напоил юношу не затем, чтобы примириться с ним окончательно — а чтобы унизить его в глазах старших.

Да он и сам был хорош. Сакэ плескалось в его светлых почти до желтизны глазах; сакэ пило сакэ — и сакэ вывесило язык в сторону хорошенькой танцовщицы. Человек не знал, что она — любовница сына. А если бы человек и знал — сакэ не стало бы с этим считаться.

Трезвый, отец не перешел бы Райко дорогу из-за певчей птички. Ниже достоинства. Пьяный, он не помнил ни о чем, кроме своих желаний. И разве может сын противоречить отцу, чего бы тот ни пожелал? Даже если вместо отца там — сколько-то кувшинов теплого рисового напитка…

Тидори ничего не сказала, когда хозяин вечера велел ей идти после танцев в покои господина Минамото и ждать его там. Даже не посмотрела в сторону Райко. Нечего было говорить и незачем смотреть: сабурико, девушка для развлечений, прекрасно знала свое место.

Бумажные стены сжимались, сжимались… Но бумажные стены могут задавить разве что гусеницу бескостную! А человеку достаточно расставить в стороны локти — и вот уже бамбуковые планки гнутся, трещат, сыплется пыль, рвется бумага — и мир становится много, много просторнее…

Райко забыл, зачем он здесь. Забыл о даме Снежок, о Хиромасе, стерегущем покой Государя, о заговоре, о Богине — обо всем, кроме Тидори, покорно дожидающейся, пока высокий господин соизволит облегчить желудок.

Райко вышел в задние комнаты — якобы в поисках ящика для нечистот. Заглянул в одни покои, в другие — везде стелили постели, служанки дома и приглашенные девицы готовили себя для гостей… Наконец какой-то слуга провел его в покои, отведенные ему и отцу.

Тидори ждала там.

— Тидори, — Райко закрыл за собой фусума. — Уходим.

— Ничтожная предназначена вашему отцу, — ответила девушка, не поднимая головы. — Прошу вас, идите в свою постель.

Не говоря больше ни слова, Райко распахнул сёдзи (бумага порвалась в нескольких местах, планки треснули), снял с петель ставни — а потом подхватил Тидори на руки и вышел на энгаву. Бедро горело огнем, но он не замедлил шага и не опустил своей ноши, пока шел через темный сад. Лишь во дворе, возле своей повозки, он остановился и перевел дыхание.

— Запрягай! — скомандовал он слуге, сажая Тидори в повозку.

— Но господин Минамото…

— Запрягай, или я тебя запрягу!

…Да. Господин Минамото. Тидори, разве тебе было сказано, кто именно из господ Минамото будет ждать? Было сказано только — где. Так что все сделали точно то, что приказано. А уж что выйдет дальше — дело самих Минамото.

— Куда прикажете ехать? — спросил слуга, покончив с запряжкой.

— К Шести Полям!

На лице погонщика изобразился страх.

— Но это далеко, господин!

— Это ближе, чем в ад, — еще грознее сказал Райко.

В Шести Полях господин Хиромаса снимал усадьбу, куда уезжал порой в поисках уединения весной и прохлады — летом. В одной из задушевных бесед он назвал Райко точное расположение усадьбы и намекнул, что, когда Хиромаса во дворце, Райко может посетить это место со своей возлюбленной, когда созреет до любовного приключения по всем правилам. Он явно не имел в виду похищение девицы для веселья у собственного отца — но больше Райко было некуда деваться.

Обнимая Тидори в тесноте повозки, укрывая ее ватной накидкой, купая лицо и руки в ее белых одеждах и черных волосах, он чувствовал себя как поэт Аривара, похитивший будущую императрицу Мэйси. Словно уловив его мысли, Тидори прошептала:

Наши мысли об одном, мы дышим в одно дыхание — зачем я искал себе кого-то другого? Как я мог быть таким дураком? — подумал Райко.

Но оттуда же, из «Повести об Исэ» пришло ощущение беды. Плохо закончилась для поэта прогулка в полях Мусаси. Ни «Повесть об Исэ», ни «Собрание старых и новых песен» не говорят, что сделали с Ариварой слуги сводного брата похищенной девы, господина Фудзивара-но Мотоцунэ. Но вряд ли Аривара ушел невредимым — не таков был будущий Великий Министр Хорикава, чтобы попытка украсть сестру, которую семья намеревалась подложить под императора, так просто сошла дерзкому поэту с рук. Даже если вспомнить, что сестру эту они сами бы и погубили… и как раз для этого и подожгли траву. Верней, особенно если вспомнить. И что тут прикажешь делать — горевать о несовершенстве мира и жестокосердии людей? Молиться, чтобы огонь с неба поразил весь этот гнилой муравейник? Сделать это самому — это в силах даже одного человека, если он будет помнить, что стены — бумажные? Или просто уйти с дороги и дать одному злу пожрать другое?

Беда в том, что зло пожрет не только зло. Оно по дороге пожрет еще и множество таких, как Тидори. Это если соизволит обратить на них внимание, а не растопчет походя.

Вдруг вспомнилось: а ведь этот самый Хорикава, будучи уже не дайнагоном, а Великим Министром, приказал сжечь дочь художника Ёсихидэ. И еще вспомнилось: на его сорокалетии тот же Аривара прочел уже другие стихи:

Прекрасные строки. Да, что-то такое сделали с поэтом… Храните меня, боги и будды, чтобы этого не сделали со мной. Ведь и отец мой… может быть, жестоким он стал без своей на то воли, просто потому что такова была его доля, определенная в прошлых жизнях. Но ведь свой долг он помнит, значит, знает, что вещи могут быть лучше или хуже. А между тем, до других живых ему нет никакого дела, как будто и он не человек, а они. Чем отличается он от богини? А Великий Министр Хорикава? Нет, этот третий уступает им обоим, потому что и отец, и богиня все же стоят за своих, способствуют их благоденствию и почитают это долгом и доблестью, а Великий Министр…

Да что же это я?

А что если и правда сбилась? Нет-нет, тот Хорикава умер и был погребен, и Содзу Сёэн с Камицукэ-но Минэо в стихах оплакали его смерть. Но ведь в круговороте сансары души обретают новое рождение. Мог ли тот Хорикава возродиться в новом Хорикаве, своем правнуке?