Прорыв осады - Огай Игорь - Страница 78

– Сбоку.

Ага… Павел прикинул расположение кресел. Летатель, похоже, остановился так же, как и катился, – на ребре. Значит, мертвый интай должен находиться… Все правильно, вот он, можно дотянуться. Скованные руки не помешали сделать шейный захват, зато вот нога соскользнула в пустоту. С чертыханьем Павел повис на мертвеце, пару раз дрыгнул ногами, дождался хруста позвонков и только тогда разжал захват. Лететь пришлось недолго, «тарелочка» была не такой уж широкой. Слава богу, что не крейсер, которым инки пользовались на земле.

– Вот теперь это я его убил, – прокомментировал он.

В руке остался выкорчеванный из раны стилет. Удобная, кстати, игрушка, если вот так зажать в ладони и подальше протолкнуть в рукав…

– Дай сюда, они скоро придут, – горячо прошептала Анна. – Помнишь свою легенду? Ты из Сибирской резервации. Нашего языка не знаешь, потому что…

– Ерунда, – перебил Павел. – Если я не знаю языка, кто меня спросит почему?

– Да мало ли кто? Думаешь, в цитадели не найдется никого, знающего русский?

Павел пожал плечами. Может, и найдется. От его поведения все равно будет зависеть только одно – шлепнут сразу или перенесут на завтра с устроением показательной казни на страх местным, пока еще покорным такинэ. Все остальное в руках Анны. В этих маленьких и хрупких, но таких цепких ручонках…

Обшивка где-то над головой взвыла, словно в металл впился диск «болгарки». Чушь, конечно, этот инструмент был куда серьезнее. Ворвавшийся внутрь летателя сноп искр почти ослепил после совершенной тьмы. Раскаленная ниточка разреза быстро замкнулась эллипсом и, здоровенный кусок провалился в кабину.

Откатиться Павел не успел. Успел лишь прошипеть что-то нецензурное, когда в летателе вдруг вспыхнул свет.

Анна выкрикнула несколько слов, ей ответили снаружи. Потом в проеме одна за другой промелькнула пара теней. Павел выставил вперед скованные руки, стараясь быть как можно более жалким и испуганным.

– Не стреляй!.. Сдаюсь, не стреляй!..

Его не слушали, но и стрелять не стали. Подхватили под руки, подтолкнули наверх. Покорно цепляясь за кресла, он дотянулся до края проема, получил пинок под зад и поспешно подтянулся. Снаружи ждали. Еще пара интаев быстро и профессионально блокировали любые его возможные попытки сопротивления, заломили руки, вставив под локти какую-то палку, поставили на колени, носом в землю… Вернее, в засыпанный щебнем и еще каким-то мусором пол…

Вот, значит, что. Летатель, оказывается, затормозил об жилой дом в конце улицы, проломив стену из каменных блоков, разрезав пополам перекрытие между этажами. Через наружный пролом частично просматривался шагающий танк, пара еще каких-то механизмов помельче, редкое оцепление из интаев. Штатских за оцеплением видно не было, ни белых, ни красных. Осадное положение города не способствовало праздному любопытству.

Анна показалась из отверстия в обшивке летателя, ей подали руку, помогли сойти на камни. Презрение и ненависть во взгляде, которым она наградила землянина, невозможно было сыграть, для этого нужно иметь в роду несколько колен высокорожденных предков.

Властный жест. Несколько слов. Ближайший интай коротко салютовал в ответ на приказанье и, подняв лучемет, тоже повернулся к Павлу.

Которому оставалось только гадать, какую кнопку на оружии выберет его палач.

Дежавю – очень странное явление. Возникает само собой на пустом месте, заставляет усомниться в реальности текущей минуты либо начать лихорадочно вспоминать, когда же и с кем ты уже бывал здесь в предыдущий раз… А когда вот так отчаянно хочется, чтобы происходящее действительно оказалось всего лишь дежавю, получается совсем наоборот. Даже если история повторяется в малейших деталях.

Жесткий и холодный каменный пол. Одинокий тлеющий факел в ржавой подставке, неведомо как приколоченной к стене из грубых каменных блоков. Вторая подставка пустая. Тяжелая, окованная медью дверь и неизменные цепи на руках. Все правильно. Все так и должно быть. И никакого дежавю, черт бы его побрал… Религия в империи Сапа Инки играла слишком большую роль, чтобы в столице не оказалось ни одного храма солнечного бога. А темницы храмов, конечно, похожи друг на друга как две капли воды.

Павел поджал ноги и с трудом перекатился набок. Тело слушалось плохо, но, кажется, его все-таки не били. Просто приволокли и бросили… в ледяной каменный мешок. Как давно? Час? Два?..

Звеня цепью, Павел подтянул руки к лицу, пытаясь дыханием согреть пальцы. Штурмовой комбинезон с него, конечно, сняли, а нательная подстежка почти не грела. Вовремя очнулся. Еще бы минут тридцать такой неподвижности, и можно было не проснуться вовсе. Оно, конечно, может, не так уж и плохо – во всяком случае, не чувствовал бы этой тупой боли во всех скованных холодом и парализующим зарядом мышцах. Но если все же очнулся – не обессудь…

Новый перекат и подъем на четвереньки дались непросто. Слишком крупной была дрожь – того и гляди, снова опрокинет на пол. Дрожь? Павел в надежде прислушался к себе. Нет, не то. Не боевая гиперборейская вибрация, всего лишь крупный озноб.

Так, теперь на колени… Стоять! Минутку на пережидание судорожных подергиваний. Стоять, сказал!.. Ну ладно, хотя бы об стенку… А теперь дальше, на ноги… Да, можно опереться, можно… Лишь бы не свалиться с первого же шага. И со второго тоже… А третий уже почти твердо, если бы только не подгибались так колени…

Камера была совершенно квадратной. Хуже была бы только круглая. Уже после третьего угла Павел потерял счет кругам, вспоминая и мысленно увеличивая их количество на произвольное число, только когда под руки вместо шершавых камней в очередной раз попадалась гладкая медь.

Впрочем, к черту счет, главное, что в один прекрасный миг удалось оторваться от опоры. Угол… Угол… Угол… А там, глядишь, и судороги уже почти прошли, и даже стало вроде бы теплее…

– Паша!

Он споткнулся на всем ходу и точно загремел бы на пол, если б не готовился снова повернуть у очередного угла. А так лишь выставил вперед руки…

– Паша, не останавливайся!.. Градобор случайно поймал тебя… Говорит, наступило подходящее состояние психики…

– Ага, – буркнул тот. – Называется шизофрения…

И все-таки остановился, пораженный контрастом. Его собственный голос – грубо материальный – был куда менее уместен в этом каменном кубе, чем тот, что звучал в его голове. Несмотря на полную абсурдность последнего.

– Филиппыч? – позвал Павел в пространство перед собой. – Какого хрена ты здесь?..

– Некогда! Паша, некогда! Градобор долго не сможет… Продолжай бежать и говори на ходу – нужно насыщение твоего мозга кислородом… Где ты находишься?

– В тюрьме, – не колеблясь, отозвался тот, послушно начиная переставлять ноги. – Холодно… Бегаю…

– Значит, уже в Куско? – Голос Филиппыча едва не сорвался на отчаяние. – Поздно, черт!.. Можешь оттуда выбраться?

– Могу? – Павел даже усмехнулся. – Вперед ногами… Особенно если Анна забудет про свой план…

– К черту план! Забудь про девчонку с ее гребаной революцией! Выбирайся оттуда, Паша, любыми способами… Под купол мы не пробьемся, но в джунглях Леваков сможет организовать прокол где укажешь!..

– Семен! – Павел снова почти забыл, что нужно бежать, но тут же спохватился. – Семен, ты сбрендил?.. Я в двух шагах от репликатора, Семен!.. Не то чтобы особо рвусь, просто теперь уже по-другому отсюда не выйти!.. Только по плану Анны!

– Это не ее план, балда!.. Это ящера был план! Он тебя, дурака, на убой послал, а мы все уши развесили, как последние лохи!.. Гиперборей тоже!

Павел все-таки сбавил шаг. Слишком велик был риск после какой-нибудь новой фразы Филиппыча оказаться на полу с разбитым носом.

– Семен… Погоди… Вы там все сбрендили? Чщахт ведь и не скрывал…

– Скрывал! Скрывал он, черт!.. Как ему объяснить, Градобор?.. Ну, скажи ему!

Голос в голове сменился без перехода и даже без паузы. Бред. Шизофрения чистой воды.