НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25 - Парнов Еремей Иудович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/55
• Следующая

Американцы на Марсе — а значит, у себя дома. Так они всегда и везде вели себя: как дома. Развертывали бойкую коммерцию на развалинах исторических памятников. Беззастенчиво галдели там, где правила приличия требуют благоговейной тишины, оскверняли мраморные плиты, простоявшие нетронутыми столетья. И всегда, везде непреодолимо и упрямо переделывали все по-своему, даже и не попытавшись понять чужое.

Эти в поколениях сложившиеся «гены» панамериканизма, заставляющие на всю Вселенную смотреть сквозь звездно-полосатые фильтры, хорошо понимает один из героев книги Джефф Спендер, вступившийся — единственным из землян — за древнюю марсианскую культуру:

Донкихотство Спендера, его попытка если и не отстоять Марс в неприкосновенности, то хотя бы отсрочить неизбежное вторжение, конечно, обречена на провал. Но и донкихоты нужны — одним тем, что подают пример. Спендер гибнет, однако остается капитан Уайлдер, а с ним — спендеровское сомнение.

Пока же ничего у Спендера не вышло, и — началось:

Все это уже было на памяти у американцев: Великое Заселение континента, суровый быт поселенцев, дух «фронтира». Немудрено, что голос Брэдбери прямо-таки дрожит от романтической приподнятости, когда он рассказывает о подвиге Дрисколла, взрастившего первое дерево на Марсе («Зеленое утро»), и другого американца, Хетауэя, своими руками воскресившего утерянных жену и детей, чтобы не пропасть в одиночестве («Долгие годы»), когда он говорит вообще обо всех рядовых пионерах, руками да смекалкой превращающих чуждый безжизненный мир в новый дом, теплый и уютный.

Но грех было бы не помнить и о том, что сопутствовало подобной романтике. Дрисколл и Хетауэй — настоящие американцы, такими бы гордились и наверняка воспели Уитмен и Мелвилл. Но и Сэм Паркхилл, открывший сосисочную на берегу древнего марсианского моря, — такой же национальный «герой», над ним не преминул бы зло поиздеваться Марк Твен. И хотя в последующих новеллах цикла так и не появятся марсиане — «индейцы», их почему-то подсознательно ожидаешь от рассказа к рассказу…

Брэдбери честен по отношению к соотечественникам, его пером водит история его страны. Вот почему «Марсианские хроники» — это как бы «воспоминание о будущем» наизнанку: предчувствие прошлого.

Только хочется писателю верить, что марсианская культура отстоит себя перед нашествием бескультурья и нового «машинного» варварства. И в книге о Марсе, этой удивительно полифонической вещи, в каждом «такте» мы слышим одну пронзительную ноту: упрямое сопротивление марсианского мира, противящегося насилию, тихо, подспудно отторгающего инородное. Как тут не пожалеть о том, что рассказ «Были они смуглые и золотоглазые» так и не был включен окончательно в текст «Хроник»! Здесь точно схвачено главное: можно сколько угодно переиначивать, переименовывать то, что уже имело имя, но покуда неизменной остается суть, имя ее также остается вместе с нею. Уйдут земляне, рассыпятся в прах их наспех сколоченные поселки, и тотчас же растают в марсианском воздухе без следа чужие слова и имена…

В самих же «Хрониках» об этом говорится вскользь, намеком, яснее всего, пожалуй, в новелле «Ночная встреча». Брэдбери так и не откроет секрета, кто из встретившихся этой ночью принадлежит будущему, а кто — прошлому. Это ведь как посмотреть: марсианин видит только свои мраморно-хрустальные города, американский паренек-шофер- лишь знакомые и привычные грубоватые поселки с домами, сработанными из досок и алюминия… Писатель буквально заворожен этим неконтактом времен и культур, а читатель начинает догадываться, что все не просто, что еще вернется марсианский мир на круги своя Или будет что-то иное? Зная наперед сюжет и финал «Хроник», можно ответить: да, что-то другое. Возвращение, но и переход на качественно иной цикл.

Марс — Земля, Земля — Марс. Эта игра двух противоположностей повторяется на всем протяжении «Хроник». Словно «инь» и «янь», две сопряженные в окружности, переходящие друг в друга запятые, изумившие древнекитайских философов совершенством символа, — Земля с Марсом отражаются, противостоят, но и продолжают друг друга. Стоило уйти со сцены марсианам, как все настойчивее, по нарастающей зазвучала тема «земных хроник».

Эта «контртема»[4] органично вписана в художественную ткань книги. Сначала как отзвук, затем все громче и, наконец, в финале достигает кульминации.

Увы, тема Земли у Брэдбери неразрывно связана с тревогой за Землю — годы, когда писались «Хроники», к иным настроениям и не располагали.

Уже в одной из первых новелл герой вскользь бросает, что о 2000 году разразится атомная война. И в другой миниатюре, «Берег», мелькает тревожное: «Мир был поглощен войной, или мыслями о войне…» Что конкретно назревает на Земле, Брэдбери поначалу не объясняет, хотя в отдельных новеллах «Хроник» выражает свою тревогу и гнев предельно конкретно. Не перечисляя всех симптомов болезни, он точно выделяет некоторые из них и ставит диагноз. Агрессивное неприятие чужого мира и чужой культуры («И по-прежнему лучами…»), расовая ненависть («Высоко в небеса» и не вошедший в «Хроники», но сюжетно примыкающий рассказ «Око за око?»), наконец, излюбленная мишень писателя — ханжество и бескультурье, прикрывающиеся именем науки и «заботой о нравственном климате» (брошенная в рассказе «Эшер 2» фраза о «Великом Костре 1975 года» — имеется в виду костер из книг! — разве не тема это грядущего романа Рэя Брэдбери «451° по Фаренгейту»!).

И опять мы видим: в основе болезни — неприятие чужого, чуждого. Чужих культуры и образа мыслей. Скудоумие, нравственная слепота в сочетании со злобой или равнодушием — все это, по мнению Брэдбери, семена. А семена когда-нибудь да дадут всходы.

По календарю «Хроник» это случилось в ноябре 2005 года.

В тревоге застыли лица поселенцев: они слушают безрадостные вести с Земли, где болезнь зашла слишком далеко и наступил кризис. Земля зовет своих детей домой, на войну, и все они, как один, собираются в дорогу — если и не победить в этой бессмысленной, затеянной помимо их воли бойне, то хоть умереть на родине.

Близок финал «Хроник». Марс снова пустеет. Лишь Сэм Паркхилл остается наедине с женой и сосисочной, в которой, похоже, не скоро появятся посетители («Мертвый сезон»). Да затерялся в одном из городов некто Уолтер Грипп, но тот не грустит: еды, товаров, брошенных в спешке, навалом, — живи не тужи! («Безмолвные города».) И, наконец, Хетауэй. Он проживет на Марсе двадцать лет — проживет, чтобы умереть в кругу любящей родни (не беда, что все это искусственное, воссозданное из небытия руками и разумом человека, испугавшегося одиночества), да старого друга по Четвертой экспедиции, капитана Уайлдера, к тому времени вернувшегося на опустевший Марс из дальнего рейса («Долгие годы»)…

Эти грустные новеллы — как предчувствие финала. А две последние, датированные августом и октябрем 2026 года, — это уже финал.

• Предыдущая
• 52/55
• Следующая