Приключения 1964 - Смирнов Виктор Васильевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/57
• Следующая

Ей было неловко сидеть на скрипучей тележке — сляйде, ворочать грубое, большое весло. Чемпион обхватил валек поверх её пальцев своими твердыми, как древесина, будто утратившими живую теплоту, но в то же время и внимательными руками. Прикосновения таких сильных рук, их руководящая надежность успокаивали Майку и как бы давали смысл её нелепому сидению в ящике. В сложности своих ощущений, в гордости и робости Майка не заметила, как причалил к бону Сережа Францев.

В этот раз он сам отнес весла в эллинг, а когда они шли с Майкой обыкновенным путем по асфальту Крестовского острова, он всё молчал и был хмур, чувствовал внутри себя нежданную большую опасность. И злился, потому что вся жизнь, которую он прожил: ремесленное училище, завод, институт и гребной клуб — ни разу не научили его бояться или поддаваться обиде. Эту свою жизнь он сам создал себе. Никто, ни один чемпион не мог его тут потеснить. Сережа сказал Майке:

— Ну что, приголубил тебя Слава Петров? Поучил гребле?…

Он говорил так и знал, что слова его несправедливы, а потому злился ещё больше, чтобы грубостью сразу пересилить свою неуверенность.

Майка поехала домой в этот раз на двенадцатом трамвае, а Сережа сел в сорок пятый автобус.

Вторым номером в парной двойке, в той, возле Лахты, был Станислав Петров, олимпийский чемпион по академической гребле. Бывший чемпион.

В первой своей триумфальной гонке на олимпиаде в Хельсинки Петров был силен молодостью. Победительная его сила копилась от лодки к лодке: с учебного плота в четверку, из четверки в клинкер, из клинкера в скиф. Он был яростен, и работа веслами на воде была для него, как для волка бег по лесам, счастливой необходимостью. Его молодость пролегала по Малой, по Большой Невке, по Большой Неве, по Крестовке и Ждановке, по взморью от Вольного острова до лахтинских камышей. Он был сильнее и яростнее австралийца Вуда, американца О'Келли, поляка Коцерки. Перед финишем он выигрывал у этих великих гребцов больше корпуса лодки. И он бросил тогда грести, столь велики были его сила, ярость и торжество. Он бросил тогда грести на финише. Он финишировал первым с брошенными веслами. Он даже подтабанил и улыбнулся трибунам…

Когда остыла его юная, уверенная в победе ярость, Петров не заметил, что это произошло. Мышцы его и навык не ослабели, а как нарастить характер и волю, он не знал и не думал, всегда утомленный и возбужденный тренировками на воде.

На европейском первенстве он рванул со старта. Полдистанции вёл гонку. Это была его тактика, его характер. Но тут его догнал югослав. За пятьсот метров до финиша подтянулся англичанин. Петров стал грести чаще, но югослав не отставал от него. И англичанин тоже не отставал. Они шли и шли рядом с ним, хотя он был сильнейший, первые весла мира. Петрову стало страшно и дурно, плохо от страха. Он испугался своего проигрыша. Он повернулся посмотреть на югослава. Он знал, что так нельзя делать. До финиша двести метров. Но он испугался.

Югослав ушел вперед. И англичанин ушел. Тогда Петров бросил весла. Не мог он финишировать в хвосте у победителей. «Вертлюг заело», — сказал он после гонки.

Долго потом не садился в лодку.

Однажды, совсем уже поздно, после сезона, пришел к себе в гребной клуб. Так, чтобы никто не увидел. Эллинг был заперт. Один парнишка на одиночке болтается.

— Слушай, — крикнул Петров парнишке, — боцмана не видал?

— Боцмана нет.

— А ключ от эллинга у тебя?

Парнишка подчалил одиночку к бону, вылез юный такой, в бедрах узенький, длинный, на щеках смуглота не пышет, но крепко живет, ещё разгорится, как октябрьский морозец. В плечах широкий, рубашка обтянута, черный трикотаж будто заодно с телом. Снисходительный.

— От твоего мастерского отделения у меня ключа нет. Мы кустари-одиночки.

Петров поглядел на парнишку. Не так уж часто юнцы говорят «ты» олимпийским чемпионам. Пусть даже экс-чемпионам.

— А я думал, в залив схожу, — сказал Петров.

Парнишка прибрал свою одиночку, протер её днище ветошью с керосином. Кончив всё, сказал:

— Может, на двойке пройдёмся? Тут есть одно такое корыто.

…А сам уже двадцать километров намотал. Петроградскую обошел. Прямо со смены — в гребной клуб. Сережа Францев. Он себе увеличил нагрузку с тех пор, как вышла размолвка с Майкой. Раньше вокруг Елагина острова ходил, а теперь — вдвое.

— Давай, — сказал Петров. — Только ты уже выходился. Заметно. Зачем тебе сейчас такая нагрузка? Сезон кончился. Над техникой работай понемножку.

— Ладно, надо и о судьбах советского спорта подумать. Петров не тянет, а смены ему нет. Вот и вкалываем как можем.

— Ну тогда вкалывай.

В лодке они молчали. Только один раз Серёжа не удержался.

— Вальки, вальки не держи, — крикнул он, — живее выбрасывай!

Он глядел на чемпионскую спину. Очень ещё сильная спина. И руки и шея. Все работает ровно, и, кажется, никогда не кончиться этой работе. Станок. Сереже стало даже немного жаль чемпиона. Он чувствовал сейчас свое полное превосходство над этим человеком. Жестокое превосходство юности над старением.

«Перевернуть бы лодку, — подумал вдруг Францев. — Пусть искупается чемпион. Пускай. Это ему полезно. Так, чтобы не очень плыть до берега… Я ему устрою ванночку».

Против стрелки Елагина острова они положили весла на воду. Тут уже не речка была, но ещё не море.

— Будешь ещё выступать? — спросил Сережа.

— Не знаю.

Петров сказал это неожиданно для себя. Какие же без него настоящие гонки? Только ему захотелось вдруг, чтобы этот парнишка, чужой, молоденький и злобный звереныш, чтобы он сказал ему что-нибудь в поддержку. Или в укор. Пусть обидно скажет. Надоело Петрову это молчание. Все они молчат — тренеры, друзья и девицы. В утешение молчат. Пониманием утешают. Бережным отношением. А что думает этот мальчишка? Тоже молчит.

Сережа думал сейчас не об этом. Как раз такое место было, где можно лодку перевернуть. А дальше — море. Он быстро давнул на валек, лодка сыграла набок…

Петров тотчас сбалансировал. Этого не перевернешь. Реакция у него электронная. Обернулся.

— Не шали!

— Да вот вертлюг заедает.

— Не приучайся свою дурость на вертлюги сваливать. Это тебе не поможет.

— Ну что, до Лахты дойдем?

— Пошли.

Когда схлынула волна от торпедного катера, они выругались в адрес этого шалуна-морехода. Перевалили волну, не заметили сразу, что корма отяжелела, что зыбью хлещет прямо в дырявый фальшборт. Лодка вдруг присела на корму, подержалась минуту, задравши нос, и скользнула под воду, вниз, всё круче…

Море, то самое море, что вот плескалось вокруг, безобидно рябило, — это море вдруг оказалось огромным, леденящим и беспощадным. Оно вовсе не было тихим. Бегущие по нему крохотные остроголовые бугорки шипели, кидались в лицо.

У Сережи были крепко зашнурованы ремни на подножках. Он не смог сразу высвободить ноги и ушел вместе с лодкой под воду. Вынырнул без шапки. Первая его мысль была о шапке… Но ударил холод и вместе с ним страх. Сковало руки, и плечи, и сердце. Стало слышно, как пульсирует кровь в виске. Набухает и лопается. Мысли будто тоже приходят и лопаются вместе с кровью: «Не доплыть. Замерзну. Лодка пропала. Что скажет боцман? Майка ждет на скамейке. Надо выиграть у Петрова. А что, если Петров потонет? Как я без шапки?»

Низкий берег был еле виден, далеко-далеко. Чужая земля. Другая планета. Вот электричка. «Мы здесь тонем, а всем наплевать».

Казалось, это длится уже давно, уже обо всём успел подумать. На самом деле секунды прошли с тех пор, как нырнула лодка.

Она всплыла, но не вся, только нос показался. Петров ухватился и толкает её перед собой туда, к берегу.

Вначале Сережа не видел Петрова. Он только слышал свои мысли. Теперь он глядел, как сильно бьет Петров ногами по воде, как уверенно он плывет и толкает лодку. Сережа обрадовался и быстро догнал Петрова.

— Ничего, — сказал Петров, — я Неву в декабре переплывал.

— Лодку брось. На моторке за ней потом сходим. — Сережа сказал так и вдруг подумал, что эти слова: «потом», «сходим» — теперь не имеют смысла. Берег не приближался. Электричка всё ползла там. Сейчас уползет…

• Предыдущая
• 11/57
• Следующая