Огненные времена - Калогридис Джинн - Страница 20

Но она ничем не могла помочь. Ей оставалось только сидеть и молча смотреть, как старуха медленно, спотыкаясь, идет по площади. Но вот она упала, рухнула на кандалы. Тут же к ней подбежал стражник и попытался поднять ее на ноги, но это оказалось невозможно. Тогда он просто понес ее к месту казни. Все остальные тоже приблизились к насыпи и встали перед ней.

Когда заключенные и их стражники остановились, на высокую насыпь поднялась другая группа.

«Два ворона и два павлина», – с отвращением подумала Анна Магдалена.

Она знала, впрочем, что это два инквизитора из Парижа и два викария местного архиепископа.

Старший инквизитор – человек с резкими чертами лица, густыми черными бровями и короткой стрижкой на римский манер – взошел на трибуну первым и встал лицом к толпе, намереваясь, вероятно, к ней обратиться. Другие же подошли к мягким сиденьям, приготовленным специально для них. Как и его высокий помощник, старший инквизитор был худощав и аскетичен; оба были одеты в простые черные монашеские рясы. Вдвоем они составляли резкий контраст с упитанными викариями, втиснутыми, как сосиски, в яркие пурпурные шелковые сутаны.

Коротко пропели фанфары, а затем на трибуну взошел сеньор Тулузы со своей свитой, включавшей и его единственного сына, мальчика с морковно-рыжими волосами, в небесно-голубой тунике и белых лосинах. Прижимаясь к отцовской руке, он по-совиному пялился на толпу.

Сибилль тут же соскочила с бабушкиных колен и села прямо, хмуро уставившись на мальчика. Анна Магдалена заметила это. Это было не просто детское любопытство. Неужели она знала его раньше?

Анна Магдалена и ее внучка смотрели, как гран-сеньор и его свита рассаживаются в креслах. Затем уселись вороны и павлины, за исключением старшего инквизитора. Тот замер в ожидании, точно змея, готовая наброситься на жертву.

Его помощник вышел вперед и с удивительным самообладанием начал зачитывать имена приговоренных вкупе с вменяемыми им преступлениями.

– Анн-Мари де Жоржель, за колдовство против соседей, поклонение дьяволу, присутствие на его шабаше и соитие с ним. Катрин Делор, за колдовство против соседей, поклонение дьяволу, присутствие на его шабаше и соитие с ним. Жан де Гиен, за колдовство против соседей…

Шесть раз прозвучал приговор, и всякий раз одинаково. Даже несчастную старушку, недвижно лежавшую в кандалах, обвиняли в том же. Плачущий старик, услышав свое имя, упал на колени и закричал:

– Я сознаюсь! Сознаюсь во всех преступлениях и прошу прощения у суда и Бога. Только помилуйте меня!

Инквизитор поднял руку, приказывая ему замолчать.

– Суд очень огорчен тем, – громко, но очень спокойно произнес он, – что ему не удалось выполнить его первостепенную миссию, заключающуюся в возвращении всех еретиков к Богу. Но, так или иначе, само слово «еретик» означает «выбор», и эти несчастные сделали свой выбор, отрицая Бога. Поэтому мы передали их вашим местным властям, которые и приговорили их к смертной казни за совершенные ими злодеяния. Теперь эти добрые жандармы приведут приговор в исполнение, а сеньор засвидетельствует это от имени правительства. Я призываю вас, добрые граждане Тулузы, воздержаться от проявления враждебности к осужденным. Не проклинайте их, а жалейте и молитесь о том, чтобы их пример привел вас к истинной вере. Ибо боль, которая их сейчас ожидает, является лишь бледным подобием вечной пытки, которая ожидает их через час.

Сказав это, ворон наконец уселся.

Анне Магдалене тут же показалось, что она сидит не в переполненной телеге рядом с четырехлетней внучкой, а там, на трибуне, и так близко к сеньору, что может к нему прикоснуться, нет, даже так близко, лицом к лицу, нос к носу, что может чувствовать на щеках его теплое дыхание, может видеть каждую морщинку на его лбу и между бровями, может видеть кадык, выпячивающийся при сглатывании слюны, может видеть, как ходят желваки на скулах, когда он стискивает челюсть и выдвигает гладковыбритый подбородок.

Так близко, что она может чувствовать боль у него в сердце – страшную боль, соизмеримую с ее собственной. Как и он, она знала, что все они невиновны, все до одного, и что все их признания – это ложь, порожденная тайными мечтаниями инквизиторов. И оба они знали, что некоторые из них, а особенно пятнадцатилетняя девушка, матушка Делор и седой как лунь плачущий старик, были одарены внутренним зрением и просто по глупости или по неосторожности не сумели скрыть свой дар от людей.

Анна Магдалена посмотрела на красивое, сильное лицо сеньора, глянула в его глаза и перевела взгляд на замершую внучку. Она поняла: «Ничего удивительного в том, что она уставилась на него. Ибо сеньор – один из нас».

Но тут ее внимание отвлекло иное зрелище: жандармы поволокли к столбу молодого парня, сумасшедшего. Тот сопротивлялся как мог, хотя кандалы сковывали и его ноги, и ставшие бесполезными руки. С необычайной силой, часто встречающейся у сумасшедших, он откинулся назад, а потом боднул первого, а затем и второго жандарма. Но и это было не все. Подскочил третий жандарм и нанес парню мощный удар в челюсть. У того тут же подогнулись колени. Под веселое улюлюканье толпы первые два жандарма подхватили его под руки и поволокли к столбу. Там они поставили его на колени и привязали к столбу.

Когда же они начали раскладывать вокруг него дрова и щепу, он собрал последние силы и плюнул им в лицо.

Между тем двое других жандармов подтащили ко второму столбу находившуюся без сознания старушку, кое-как поставили ее на колени и привязали к столбу. Голова ее свесилась, и можно было видеть лишь белые остриженные волосы и розовый череп под ними.

Затем к столбам привязали остальных женщин. Едва жандармы покончили с этим делом, колокола зазвонили к обедне. Видя, что все готово и все приговоренные на местах, один из жандармов достал огниво и высек искру, второй поднес к искре палку, конец которой был обмотан пропитанной смолой тряпкой. Тряпка мгновенно вспыхнула, и жандарм первым делом поднес ее к куче дров, щепы и соломы, окружавшей молодого сумасшедшего.

Анна Магдалена отвела взгляд и закрыла лицо руками. Отвести взгляд она могла, но не могла не услышать голос сумасшедшего, вскричавшего с яростным гневом:

– Будьте вы все прокляты! Гореть вам всем в аду!

Когда ветерок начал доносить запах дыма и горящей плоти, сердце Анны Магдалены дрогнуло и она забыла о решении, которого придерживалась все пять лет. Она задрожала при воспоминании о боли, которую испытала в оливковой роще в ту ночь, когда родилась внучка. И хотя то пламя было лишь видением, вызванная им физическая боль была абсолютно реальной, а еще более ужасным мучением был страх, гнездившийся в душе Анны Магдалены. С самого раннего детства, проведенного в Тоскане, она больше всего на свете боялась, что способности, данные ей богиней, когда-нибудь будут обнаружены Церковью и она окончит свои дни на костре.

И сейчас, при воспоминании о том видении, страх снова овладел ею. Она медленно растопырила пальцы, чувствуя, как взгляд волей-неволей перемещается на место казни и на тех людей, что сидели там, на трибуне: и не на сеньора и его сына, не на павлинов и даже не на главного инквизитора… а на его высокого, широколицего помощника. Со сверхъестественной ясностью она увидела его и, дрожа, наблюдала за тем, как он медленно поворачивает голову и обращает лицо к ней, а потом встречается с нею глазами. Его губы слегка искривились – это подобие улыбки явно означало триумф.

В его глазах блеснул свет – желто-зеленый, предательский. У Анны Магдалены перехватило дыхание.

Это было зло. И в тот же самый миг она поняла, как внезапное откровение, что человек, который воплощает зло, родился в тот же самый день, что и она. Ему было суждено быть ее единомышленником, ее возлюбленным и господином, вождем их расы – но самодовольство превратило его в нечто прямо противоположное тому, что задумывала богиня. Врожденную магическую силу он использовал теперь для того, чтобы выслеживать собственных соплеменников и уничтожать их. Делая это, он с каждым днем становился сильнее, отчего угрожавшая им опасность все более возрастала…