Клава Назарова - Мусатов Алексей Иванович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/66
• Следующая

В жаркий июльский полдень к платформе Псковского вокзала подошёл товаро-пассажирский поезд.

Из тамбура обшарпанной теплушки с рюкзаком за плечами, в помятом костюме выскочил Федя Сушков и оглянулся по сторонам. Все пути были забиты беженцами, всюду сновали военные, на платформы грузили пушки и ящики с боеприпасами.

Около левого крыла вокзала, огороженная шаткой изгородью, зияла глубокая воронка от бомбы, угол вокзала был разрушен, из кирпичной стены торчали железные балки, свисали рваные провода.

«Бомбят и здесь», — подумал Федя, протискиваясь сквозь толпу.

Неожиданно перед ним мелькнула знакомая долговязая фигура Борьки Капелюхина.

В первое мгновение Федя хотел было податься в сторону: ему совсем не хотелось встречаться с приятелем и объяснять тому, почему он вместо Ленинграда оказался на Псковском вокзале. Но потом, сообразив, что Борька и сам, видимо, оказался в таком же положении, что и он, Федя решительно бросился догонять приятеля.

— А-а! Сушков-Суворов! — обрадованно закричал Капелюхин, когда Федя ухватил его за плечо. — Какими судьбами? Не подошёл, значит, в училище? От ворот поворот?

— Не подошёл, — хмуро сказал Федя, недовольно оглядываясь по сторонам. — Ну, чего ты горланишь? Говори тише!

Но их никто не слышал.

— Засыпался? Да? — громким шёпотом допытывался Капелюхин. — Я, понимаешь, по математике срезался. Такая каверзная задача досталась: намертво застопорило. Ну, меня, понятно, к дальнейшим экзаменам не допустили. Можете, сказали, домой ехать. Вот я и пробираюсь третьи сутки. А ты на чём срезался?

— Да нет… у меня другое… По здоровью не подошёл, — признался Федя и тяжело вздохнул, — нехорошо всё как-то получилось.

…Добравшись до Ленинграда и разыскав военно-артиллерийское училище, Федя как-то сразу успокоился. Что бы там ни было, но он теперь военный человек. Островские приятели наверно, бьются над тем, как бы попасть в армию, очутиться на фронте, а его судьба уже решена: он станет курсантом военного училища и по первому зову готов оказаться на фронте.

Каково же было огорчение Феди, когда на второй же день на медицинской отборочной комиссии ему заявили, что по зрению он не может быть принят в училище!

Федя не мог этому поверить. Он принялся обивать пороги начальства, добился вторичного медицинского осмотра, всюду горячо доказывал, что если он и видит немного хуже других, так это совсем не мешает ему люто ненавидеть фашистов и стать военным человеком.

«Ничего не можем поделать, — отвечали ему. — Артиллерии нужны физически полноценные офицеры. Возвращайтесь домой или обратитесь в военкомат».

Ленинград между тем жил суровой, сосредоточенной жизнью. У военкоматов толпились очереди добровольцев, по улицам маршировали отряды народного ополчения, на окраинах строились укрепления, надолбы, противотанковые рвы, витрины магазинов закладывались мешками с песком.

Федя толкнулся в один районный военкомат, в другой, попытался примкнуть к ополчению, но всюду, узнав о том, что Сушков не ленинградец, ему советовали ехать домой.

И Федя понял, что ему нечего здесь делать. Забрав в училище документы и простившись с Ленинградом, он направился на Варшавский вокзал.

А в это время в училище после многодневных мытарств заявился Матвей Сергеевич Сушков.

Проводив Федю в Ленинград, он с нетерпением ждал о него письма или открытки. Но ни того, ни другого не было. Началась эвакуация Острова. Матвей Сергеевич доехал до Чудова и отсюда добрался до Ленинграда, чтобы узнать о судьбе сына.

Дежурный по училищу, заглянув в журнал, сообщил Матвею Сергеевичу, что Сушков Ф. М. выбыл в неизвестном на правлении.

Отец побродил по городу в надежде случайно встретить сына. Но найти иголку в стоге сена было невозможно. Матвей Сергеевич вернулся в Чудово. Так и разошлись дороги отца и сына, чтобы никогда больше не встретиться…

Сейчас, выбравшись из вокзальной сутолоки, Федя и Капелюхин пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее на Остров и Пушкинские горы.

— Слушай, Федя! Не в службу, а в дружбу… — попросил Капелюхин. — Говори дома, что и я по здоровью в училище не попал. Ну, почки у меня там, печёнки-селезёнки… А то мне ребята проходу не дадут из-за этой математики.

Федя сделал вид, что не расслышал.

— Да нет… Куда тебе, правдолюбу… — махнул рукой Капелюхин. — Всё равно не смолчишь…

У автобусной остановки, обычно шумной и оживлённой, никого не было. Ребята подождали минут пятнадцать, потом спросили проходящего мимо пожилого мужчину, ходят ли автобусы на Остров?

— Да вы в себе? — удивился тот. — В Острове немцы третий день. Гляди, и здесь вот-вот будут. Чего вам в Остров-то приспичило?

— Родители у нас там.

— Наверное, уехали всё давно. Смотрите, сколько народу идёт! — Мужчина кивнул на дорогу, по которой тянулись беженцы.

Люди шли семьями и в одиночку, шли налегке и нагружённые вещами. Вещи везли в детских колясочках, на велосипедах, несли на носилках.

Федя и Борька растерянно переглянулись. В самом деле, зачем они пробираются домой, если в Острове уже фашисты? Может быть, им повернуть обратно и уйти вместе со всеми подальше в тыл?

Федя вспомнил наказ отца немедленно вернуться домой, если не поступит в училище.

— Всё же пойдём… Там видно будет, — вслух подумал он.

И ребята зашагали по шоссе.

Перед сумерками, поднявшись на увал, они заметили фашистских мотоциклистов. За ними двигалась колонна грузовиков с солдатами.

Федя потянул Капелюхина в придорожную канаву.

— Переждём лучше…

Борька отмахнулся и, помахивая чемоданчиком, продолжал шагать по дороге.

— Чего ты хорохоришься, Капелюха? — с досадой спросил Федя.

— А что нам, малярам… Идём себе и идём… Не по чьей-нибудь, по своей дороге шагаем.

— Они тебе покажут «свою дорогу».

— Объясним, на худой конец. Были, мол, в гостях, идём домой.

— Ты же ни в зуб ногой по-немецки.

— Ничего, как-нибудь объяснимся… в пределах школьной программы.

Федя зло посмотрел на приятеля. Кому не известно, что Борька был большой любитель пофорсить и пустить пыль в глаза! Поспорив с ребятами, он мог пройти по карнизу второго этажа, взбирался по водосточной трубе на крышу, прыгал «солдатиком» с цепного моста в Великую.

Чаще всего его ухарство кончалось плачевно. Борька срывался, падал, расшибался и неделями лежал в постели или ходил в повязках.

Мотоциклы приближались.

Федя схватил Капелюхина за руку и потащил в канаву.

— Балда! Фанфарон! Лежи здесь!

Прижавшись к прохладной земле, ребята долго лежали в канаве, пропуская мимо себя мотоциклы и машины с солдатами.

— Это да, это сила! — блестя глазами, шепнул Капелюхин. — Будто на пикник едут… Гогочут, веселятся, вон жуют что-то… — Он нашарил в траве округлый булыжник. — Так бы и запустил!

Федя ударил Капелюхина по руке.

— Не смей!

Пропустив мотоциклы и грузовики, Федя вылез из канавы и, подав знак Капелюхину, свернул с шоссе на просёлочную дорогу.

— По шоссе не пойдём. Будем пробираться окольным путём.

— Ещё чего! — заныл Капелюхин. — Ноги же не казённые. — Но, зная непреклонный характер Феди, скоро замолчал.

Ребята углубились в льняное поле, словно обрызганное голубыми каплями: лён зацветал. Вскоре они догнали скрипучую телегу, гружённую только что скошенным клевером. Рядом с телегой шагал высокий сутулый старик с жёлтыми прокуренными усами.

Остановив подводу, он подозрительно оглядел ребят, их новенькие, хотя и изрядно помятые костюмы, светлые кепки с начёсом, рюкзаки, чемодан с блестящим замочком в руках у Капелюхина.

— Чего это разгуливаете, молодые люди? — хмуро спросил старик. — Вроде не время сейчас.

— В гостях задержались. Домой идём, в Остров, — пояснил Федя и спросил, что происходит в деревне и можно ли через неё пройти.

— Не советовал бы… — Старик рассказал, что в деревне полно немецких солдат, над мужиками поставили старосту, появились полицаи. Колхоз распустили, землю разделили, как в старое время, по душам, артельных лошадей, что получше, немцы забрали себе, а всяких кляч и больных роздали мужику — на шесть домов лошадь.

• Предыдущая
• 36/66
• Следующая