Издержки богемной жизни - Данилова Анна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая

– Ты не мог бы найти чистое полотенце, намочить его и принести мне, чтобы я протерла им лицо, шею, плечи. Такая жара! Уф…

Он поднялся с готовностью пылкого любовника исполнить любое желание своей возлюбленной, помчался в спальню, открыл комод, достал полотенце, потом в ванной комнате намочил его холодной водой.

Когда он вернулся, она сидела на диване, такая близкая ему, дорогая, с покорным выражением нежного и давно родного ему лица, и тени, тянувшиеся из зеленых – от замершего за окном долгого тополя – распахнутых окон, переливались на ее голых плечах.

Он подошел, протянул полотенце.

– Сам, – сказала она каким-то незнакомым ему тоном, словно предлагала ему не прикоснуться мокрым полотенцем к ее разгоряченному жарой телу, а раздеть ее, уложить на диван, как будто она только что позволила ему сделать с ней все, что ему хочется.

Он присел рядом с ней и принялся гладить полотенцем (а оно, шершавое, мокрое, с трудом двигалось по горячей коже) по ее плечам.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она, сомлевшая от этой сладкой тишины, от этого любовного молчания.

– Оля… Ты же знаешь… – сказал он, горло его пересохло, он с трудом глотал, дышал. Он изнемогал от желания.

Она после его слов как-то сразу выпрямилась, подставила ему лицо, приподняв голову, совсем близко к его лицу, и томно закрыла глаза. Как для поцелуя.

Он не мог не охватить ее лицо своими дрожащими руками, как людоед, собирающийся с аппетитом полакомиться ее нежной кожей, не мог не поцеловать ее в пылающие жаркие губы. Она не ответила, только часто задышала, а он уже не мог остановиться и продолжал целовать ее, придерживая ладонями теплый шелковый затылок, скользя пальцами по волосам.

– Послушай, – задыхаясь, прошептала она, мягко пытаясь оттолкнуть его от себя. – Послушай, Максим… Что мы делаем?

– Сиди спокойно, – произнес он между поцелуями. – Ну?

Наконец он отпустил ее. Она машинально вытерла тыльной стороной руки распухшие и влажные от поцелуя губы и отвернулась.

– Мы не должны были этого делать.

– Мы никому и ничего не должны, – возразил он.

– Ты – мой крестный. Папин друг. У нас с тобой ничего не может быть.

– Почему ты так решила? Я слишком стар для тебя?

– Не в этом дело. Думаю, мои этого не поймут. А скрываться я не собираюсь. Я не преступница, понимаешь?

– Но тебе же хорошо со мной?

– Да… Но понимаешь, хорошо – и как-то страшно.

– Со мной?

– Нет, вообще страшно. Я не знаю, что со мной творится.

– Просто ты испытала сильное чувство. Это нормально, это хорошо, это просто волшебно! Мы же знаем друг друга так давно. Ты видишь меня очень часто, ты все обо мне знаешь.

– Да. Это так. Ты был для меня хорошим крестным. Но я не знаю, как перешагнуть эту грань. Я боюсь.

– Разве ты еще не перешагнула в своей жизни ту самую грань, о которой говоришь? – Он затаил дыхание, словно сейчас ему представилась редкая возможность заглянуть внутрь ее женской жизни. Он отчего-то заволновался.

– Что ты имеешь в виду? – Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Ничего. – Он слегка качнул головой, делая вид, что ответ его не особо-то и интересует.

– А… Ты об этом… Да, перешагнула. Ты же видел его. Его зовут Женя. Он очень хороший и любит меня. И вообще, мы решили пожениться. Не сейчас, правда.

Вот, собственно, и все, подумал Юдин. У нее есть жених, а он тут со своими мужскими желаниями, страстью, планами! Картинка – спящая нагишом Оля на его постели – вместо того чтобы потускнеть, стала, однако, ярче. Может, она хочет, чтобы они были просто любовниками?

– Ты любишь его?

– Не знаю. Но он – мой первый мужчина.

Она покраснела, вздохнула, как девчонка, расстроившаяся из-за порванного чулка. Никакой вселенской грусти или сожаления.

– Я бы хотел быть с тобой… – Ему было трудно выговорить эти простые и такие важные слова. – Но не в качестве любовника, понимаешь? Я хотел бы всегда быть с тобой… Ты могла бы стать моей женой?

От слова «жена» повеяло немыслимым счастьем и умиротворением.

– Мне страшно. – Оля вдруг обняла его, прижалась к нему крепко, словно боялась, что он уйдет. – Мне страшно!

Ее слова утонули в нем, проникли в глубину души, ее непонятный страх передался ему, и он вдруг понял, что она пришла к нему не просто так, чтобы выпить лимонада или соблазнить его, довести до поцелуя. С ней что-то происходит, и она пришла к нему не за любовью, а за защитой, она, вероятно, хочет ему что-то сказать. Может, она беременна от этого своего Жени? И так напугана, что не может признаться в этом родителям? И что тогда ему, влюбленному в нее, делать? Советовать оставить (разумеется!) ребенка и выходить замуж за этого парня? А что еще? Настоящий любящий крестный только так и поступил бы. Но он, Юдин, мог бы предложить ей и другой вариант, тоже с сохранением ребенка, скажем – жениться на ней, беременной, и признать этого ребенка своим. Тем более что он никогда не понимал мужчин, считающих находящегося в чреве любимой женщины ребенка, зачатого от другого мужчины, ребенком именно этого мужчины. Этот ребенок принадлежит женщине! И если она пожелает, то сделает отцом ребенка того, кто захочет, или они этого захотят вместе. И он с радостью заберет ее к себе, беременную, они будут ждать рождения ребенка, и он знал, будет любить ее дитя, которое, появившись на свет, станет и его ребенком.

– Ты беременна? – Он решил помочь ей разродиться – пока что признанием.

Брови ее взлетели вверх, она слабо улыбнулась и замотала головой.

– Нет. Все в порядке. Я не знаю, почему мне так страшно. Может, такое случается со всеми?

– Что-нибудь произошло?

– Нет, абсолютно ничего. Говорю же, это нервное. Может, тому виной жара?

– Ты можешь рассказать мне все, Оля. Ты знаешь: я всегда на твоей стороне. Если у тебя что-то не ладится с этим… Женей и тебе некому рассказать, я выслушаю тебя.

– Разве ты не влюблен в меня? – тихо спросила она, словно боясь ошибиться.

– В том-то и дело, что – да. – Он почему-то не посмел употребить это изношенное, но такое верное слово «люблю». Быть может, потому, что еще не нашелся человек, придумавший точный синоним этому слову? Память и жизненный опыт с проворностью компьютера услужливо подкинули ему пачку слабоватых, хилых синонимов: боготворю, обожаю, души не чаю, сохну, питаю нежные чувства, страдаю, я без ума от тебя… Все так, но любовь – это нечто большее, нечто самое драгоценное…

– Но если ты любишь меня, зачем вообще говоришь о Жене? – Это сказано было едва ли не капризным тоном. Видно было, что с Олей происходит нечто сложное и опасное. Иначе она не пришла бы. А что, вдруг озарило Юдина, если она пришла к нему именно для того, чтобы услышать слова о любви и дать ему понять, что она согласна на все?! Может, в душе она уже давно принадлежит только ему, а он, идиот, ничего не понял? Но, с другой стороны, если завалить ее сейчас на диван, грубовато, но с любовью и страстью, так, как он сделал бы это, будь она его любовницей или женой, какой реакции можно ждать от нее? А если она пришла вовсе и не за этим?

Он испугался воображаемой картины: Оля со слезами на глазах, полуголая, бросается вон из комнаты, истерично бормоча на ходу – она все расскажет родителям, он изнасиловал ее, он грубый, такой же, как все… Этих женщин не поймешь!

Но зачем-то все же она пришла!

– Извини, но мне надо идти. – Оля поднялась и поправила растрепанные волосы, потом, словно вдруг вспомнив о ней, достала из сумки щетку и принялась причесываться.

Юдин, глядя на нее, продолжал себя спрашивать: правильно ли он поступил, что не воспользовался ее приходом и теми обстоятельствами, располагающими к любви? Эта ее просьба – принести мокрое полотенце… Бедная девочка, она, быть может, и сама изнемогала от желания, да только не знала, как и что сделать, чтобы он понял ее правильно?

Он настиг ее уже в передней, крепко обнял и принялся целовать.

– Максим, не сегодня…

Она сама подала ему надежду!

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая