Чужеземец - Каплан Виталий Маркович - Страница 32

Я глубоко вдохнула.

— Считай, я это и была, Аргминди-ри. Ты многого не знаешь. Тебе донесли, что Хаонари перед тем, как бунт поднять, приходил ко мне на двор и толковал о чём-то с Аалану. А ещё кто-то напел тебе, будто Аалану — это тот самый, кто по земле ходит и о Истинном Боге учит. Вот ты и вообразил, что Аалану всему виной. А на деле иначе было. Не впервые Хаонари в мой дом заявился. Я помогаю всем, кто ко мне приходит, будь то светлый держатель, будь то грязный раб. Ибо так велит наша вера. Для Бога все едины, и свободные, и рабы. Ну так вот, пришёл как-то ко мне Хаонари зубы лечить. У него что душа, что зубы — одинаково гнилые… И как раз я с Аалану беседовала, истины веры ему открывала. Хаонари велела во дворе ждать, когда позову. А он, поганец, в дом прокрался и разговор наш с Аалану подслушал.

Я так увлеклась, что поначалу и не заметила. Потом, конечно, наказала его — и больной зуб лечить не стала, и на здоровые боль напустила… Вот как всё на самом деле случилось. Услышал он краем уха божественные истины, да и перетолковал на свой лад.

— Но ведь видели люди, как он с этим твоим Аалану беседовал. Сразу как бунт вспыхнул.

— Может, и беседовал, — кивнула я. — Про то не ведаю, но допускаю. Видать, решил он, что нужен ему кто-то, кто поболе его об Истинном Боге знает. Меня нет, ну так и постоялец мой сгодится.

— Где же сейчас твой постоялец? — хитро прищурился Аргминди-ри. Наивный мальчик… Думает, будто тонко допрос ведёт. В Хиуссу бы его, к жрецам тамошним… быстро бы понял, как оно на самом деле бывает… Интересно, чем в столице он занимается? Судя по фигуре, и впрямь в войске. Но одно — караул нести да боевые приёмы оттачивать, а другое — искусством сыска владеть. Повезло мне, что не старого волка, прожженного хитреца какого послали, а мальчишку, зато государева родича. Увы, так оно в Высоком Доме принято. Родство превыше умения.

— Того не знаю. Как вернулась я из северных земель, так дом пустым нашла.

Сходила по соседям, поспрашивала. Не видели, говорят, не слышали. Есть у меня мысль одна… — понизила я голос. — Думаю, похитил его Хаонари, дабы силой заставить себе служить. Нужен ему человек, который бы красиво умел о божественных делах рассуждать. Своего-то умишка недостаточно… Ты пойми главное, господин. Та тьма, которую он за учение о Боге Истинном выдаёт, ничего общего со светом не имеет. Не того Триединый Бог от нас требует, чтобы рабы хозяев своих резали. Любит Бог в равной мере и тех, и других, но и от нас любви хочет, и к Себе, и друг ко другу. И не только друга любить полагается, но и врага. А какая ж то любовь, если резня?

Удивительно легко вспоминались сейчас слова Алана, в разное время сказанные.

Ложились на язык сами собой. И поразительное дело — я вроде как и сама в них поверила. С Аланом-то всё ругалась, насмехалась над безумным учением его, но сейчас не было Алана, одна я была с этим его Истинным Богом. Любит всех… и рабов, и держателей светлых, и добрых, и злых… Безумие? Но может, небесная истина и должна казаться нам безумием? Ведь сочти мы её мудростью, то была бы она чем-то таким, что мы привыкли умным полагать… но это значило бы, что нет в ней ничего нового, что это просто старые слова, красиво друг с другом сплетённые… земные слова, обычные… Что, если безумица как раз я, и по безумству своему так и не поняла Алана? Любит всех… выходит, и меня? Что ж тогда Он всегда от меня прятался? Или это я слишком ловко «нить» поймала, так поймала, что сама в ней запуталась?

— Скажи-ка, тётушка Саумари, а где ты была вчера весь день? — лукаво поинтересовался Аргминди-ри. — Соседи сказали, что как позавчера с полудня ты ускакала, так вчера на закате вернулась. И пешком. Как то понимать?

Как-как? Легко. Дурой я была бы, кабы не придумала загодя уловку.

— Дело в том, господин, что больной мой из Ноллагара, которого я лечила, в долгом уходе нуждается. Я из лап смерти его вытащила, но теперь надо разные снадобья ему давать. И в том числе сушеные листья плакун-травы заваривать, трижды в день пить. А не водится близ Ноллагара плакун-трава. Здесь у нас редко, да встречается. Потому условились мы с родными больного, что как вернусь я домой, наберу листьев достаточно, а они человека пришлют. Тот листья возьмёт и заплатит мне дополнительно. Вот и поехала я на коне дарёном. А листья те собирать только ночью надо, и только при восходе луны. Всю ночь и собирала, вечером на чердаке сушиться разложила…

Проверяй, проверяй, мальчик. Много чего у меня на чердаке сушится, ты или твои люди разве поймут, плакун ли то трава?

— А конь где?

— А не нужен он боле мне был, — хохотнула я. — Ну сам посуди, люди меня позвали не шибко богатые, за лечение конём могли заплатить, а серебра у них не больно-то водилось. Ну и взяла я. А дале-то зачем его держать? Как возвращалась я, близ Огхойи, гляжу, на восток табун гонят. Подошла я к табунщикам, предложила им коняшку свою, Гиуми. На пятнадцати докко сторговались. Зачем он мне дома-то?

Одна живу, некогда за конём ухаживать. Да и не дело это — вечно лошадь в стойле держать. Конь на то и конь, чтобы скакали на нём или запрягали…

— Тётушка, — поморщился Аргминди-ри, — ну нельзя же так! Сдаётся мне, что укрываешь ты этого своего Аалану, собою выгораживаешь. Не пойму я, зачем тебе то нужно? Ты ведь пожилая женщина, мне в бабки годишься. Неужели так страстью к нему воспылала?

— Ты глупостей-то не говори! — топнула я ногой. — Даром что ты светлый держатель да племянник государев! А всё одно не смеешь меня, почтенную женщину, в таком подозревать. Надо же выдумать… Воспылала… Ты мне, Аргминди-ри, отчего не веришь? Оттого, что безумием почитаешь веру в Истинного Бога. А меня безумицей счесть не можешь, я же не визжу, пеной не брызгаю, по полу не катаюсь, говорю здраво. Только хочешь ты или не хочешь, а придётся тебе понять, что вера моя — правильная, и не отрекусь я перед нею ни за что. Ибо сказал Бог вестникам своим, что кто отречётся от Него перед людьми, от того и Он отречётся в небесном царстве Своём.

— Что же мне делать? — протянул он с грустью, и на мгновение увидела я в нём того прежнего мальчишку, нервного, избалованного, но с неиспачканной ещё душой.

— Государь послал меня изловить вдохновителя смуты и как можно скорее в столицу доставить, для жестокой казни. Я верен своему дяде и государю. Хорошо бы Хаонари поймать, да это дело долгое и трудное. А надо быстро. Да и мало одного Хаонари, в столицу уже весть ушла, что исполнитель он, но никак не вдохновитель, не источник зловерия. Аалану этого твоего искать надо, а ты помочь следствию не хочешь. Тебя, что ли, в деревянной клетке везти в столицу? Надо мной же смеяться будут — бабку дряхлую притащил.

— Не бабку дряхлую, — оборвала я его, — а вестницу Бога Единого, Бога Истинного, Спасителя мира. И уж будь уверен, я в столице о Боге возвещу всем, до кого голос мой долетит.

— Опомнись, тётушка, — терпеливо заговорил он. — Ну зачем тебе это? Ладно, могу понять, кто-то давно соблазнил тебя этой странной верой, и ты отвергла наших богов… В столице, знаешь, тоже многие над богами смеются… но не в открытую же! Наедине с друзьями… но чтобы народу возвещать? Сама подумай, даже если и нет на самом деле их — светлого Хаалгина, Хозяина Молний, Господина Бурь… если это только, как говорит мудрец Имиагон, символы природных стихий… всё равно ведь народу они нужны. Они дают надежду, удерживают от ропота и волнений… а как красивы торжества в их честь… сколько высечено прекрасных статуй, какие восхитительные сочинены о них стихи и гимны… так зачем, возвещая этого самого твоего неведомого Бога, разрушать народную веру? Веришь сама — ну и верь за стенами своего дома. Ты ведь раньше и сама это понимала…

Я судорожно вздохнула. Он, этот мальчик, во многом прав. Конечно, не сам до того додумался — в столице у него умные учителя, лучшие мудрецы Внутреннего Дома… И всё же… Веяло от его речей какой-то гнильцой… словно от покойника, который ещё вполне ничего на вид, и мухи ещё не кружат возле тела, но стоишь рядом понимаешь: это уже не человек, а только его пустое тело… Повторяет черноокий юноша слова трусливых и умных стариков… сам-то, интересно, верит ли?