Тень на каменной скамейке - Грипе Мария - Страница 32

• Предыдущая
• 32/51
• Следующая

Но брат Каролины сел на велосипед и поехал, не оборачиваясь. Похоже, он не был посвящен в нашу тайну. Он вел себя так, словно совсем не знает меня. Он остановился, когда я чуть не упала в воду, но это было чисто инстинктивное движение, он сделал бы так, будь на моем месте кто угодно.

Значит, Каролина взяла с Густава клятву молчать.

Странная она, эта Каролина; видимо, она решила установить между своими мирами водонепроницаемые переборки.

Каролина стала первым человеком, заставившим меня понять, как много в нашей домашней жизни нелепого и несуразного. Хотя, конечно, я начала негодовать и злиться не столько из-за самих нелепостей и несуразностей, сколько потому, что они раздражали Каролину. Завоевать ее благосклонность было важнее всего остального. И все же она на многое открыла мне глаза.

К примеру, эта вечная история с дверями. Закрывать за собой дверь считалось в нашем доме делом чрезвычайной важности. В особенности это касалось горничных.

Между кухней и столовой располагались буфетная и небольшая проходная комната, которая использовалась только для прохода из кухни в столовую и обратно. Двери между кухней и этими двумя комнатами всегда должны были быть плотно закрыты. Во-первых, чтобы чад из кухни не разносился по всему этажу, а во-вторых, чтобы нам не мешали разговаривать, когда мы обедаем. Перед мамой на столе стоял маленький колокольчик, в который она звонила, если понадобится прислуга.

Так вот, когда она звонила, горничным приходилось открывать и закрывать три двери. А ведь чаще всего руки у них были заняты. Если бы я служила горничной в нашем доме, меня бы выводил из себя этот нелепый порядок. И в особенности постоянно звенящий в ушах мамин голосочек, не устающий повторять: «Дверь, милочка… Не забудьте прикрыть за собой дверь!»

Каролина, которая в принципе не признавала никаких преград и барьеров между людьми, естественно, пренебрегала правилом о дверях. Но Свея тут как тут – с хлопотливым видом спешила закрывать за Каролиной дверь.

Во многом наша семейная жизнь была какой-то неестественной, это правда.

Если я хотела поговорить с мамой о чем-то важном, то не успею открыть рот, как она настораживается и просит меня говорить потише: «Не так громко, детка! Нужно учиться говорить тихо».

Потом следовало проверить, закрыты ли двери. И когда мне наконец позволялось говорить, я уже с трудом могла вспомнить, что собиралась сказать. Да, много раз я предпочитала вообще не заводить разговор, лишь бы избежать суеты с дверями.

Естественно, это касалось не только меня, правило было одинаково для всех. Даже для Нади.

Самая младшая в семье, она была вынуждена привыкать к тому, что ей все время затыкают рот.

Помню, например, один вечер, когда она спустилась в столовую к ужину с весьма таинственным видом. По ней было видно, что произошло нечто из ряда вон выходящее, о чем ей не терпится нам поведать. Но ей не позволили. Мы собирались пить чай. А детям в нашей семье не разрешалось высказываться за столом, прежде чем к ним обратятся с вопросом. «Когда я ем, я глух и нем» – вот как это называлось. Лишь иногда папа и мама разрешали нам нарушить это правило. Но чаще они бывали менее уступчивы. Как и в тот вечер.

Несколько раз Надя порывалась что-то сказать, но ее просили помолчать. Папа сидел с печальным видом. Он узнал о смерти Августа Стриндберга [5]. Помнится, это было четырнадцатого мая, через месяц после гибели «Титаника». Папа не был знаком со Стриндбергом лично, но высоко ценил его. У них был большой общий интерес. Стриндберг тоже был почитателем Эмануэля Сведенборга.

И вот Стриндберг умер. Мы заговорили о его тяжелой болезни, и все настроились на грустный лад. Наде так и не дали высказать, что у нее было на сердце, и вдруг она разразилась слезами и выбежала из комнаты, крикнув: «Неужели в этом доме никогда нельзя радоваться?»

Куда она пошла, я не знаю. Возможно, позже она вернулась. Помню только, что никто из нас не вышел вслед за ней. Папа, который обычно умел быть таким внимательным, если кому-то из нас было плохо, думал только о смерти Стриндберга, и ужин превратился в вечер памяти великого писателя.

О Наде никто и не вспомнил. Мы уже забыли, как она переживала гибель «Титаника». И хотя она больше не заговаривала о катастрофе, в последнее время у нее часто бывал не по-детски серьезный вид. И вот, когда она наконец чему-то обрадовалась и спешила с нами поделиться, ей так безжалостно заткнули рот. Это было жестоко.

Как-то раз Надя в своей наивно-рассудительной манере сказала Каролине, что чем старше она становится, тем больше понимает, как ужасно на самом деле устроен мир. В нем постоянно происходят такие страшные вещи.

Когда я была ребенком, временами тоже случались катастрофы, о которых все говорили. Мое первое воспоминание – наступление нового века. Родители уверяют, что я была слишком маленькой, чтобы что-то запомнить, но я помню. Была полночь, огоньки свечей и занавески трепетали на ветру. Я сидела на руках у папы, и воздух дрожал от колокольного звона.

В первые годы нового столетия многие со страхом ожидали, что же принесет нам двадцатый век. Один год все ждали, что комета столкнется с Землей и наступит конец света. Слухи ходили жуткие, но комета пролетела мимо. Папа же с самого начала говорил, что все обойдется. Он был всегда прав, и поэтому я верила, что наша семья выживет при любых обстоятельствах. Что бы ни случилось.

Потом, помнится, было землетрясение в Сан-Франциско. Многоэтажные дома рушились, заживо погребая под собой невинные жертвы стихии. Земля трескалась под ногами, в ней образовывались огромные провалы, и люди навсегда исчезали в разверзнувшейся бездне.

Да, конечно, случались катастрофы и в годы моего детства. Люди, которые, казалось бы, должны жить вечно, внезапно умирали. Умерли мамина тетя и один дядя по имени Нильс. Даже король Оскар умер. Тогда тоже звонили все церковные колокола, только это было днем.

Поэтому я прекрасно знала, что чувствует Надя. Почему я ей не помогла? Как стало известно позже, вместо меня это сделала Каролина. Она утешила Надю и выслушала ее. «Не знаю, что бы я делала без Каролины!» – сказала Надя.

Но вот как-то вечером Надя потихоньку прошмыгнула ко мне в комнату. Она прибежала в одной ночной рубашке, и глаза у нее были большие, как блюдца. Я читала, лежа в постели, и, честно говоря, не хотела, чтобы мне мешали, но в то же время обрадовалась, что Надя пришла именно ко мне, а не к Каролине.

Я отложила книгу в сторону и предложила Наде забраться ко мне в постель, чтобы она не мерзла и мы могли спокойно поговорить.

Она придвинулась поближе ко мне. Но сначала лежала тихо, как мышка. Я повернулась на бок и, опершись на локоть, наблюдала за ней. Вид у нее был чудной. Не испуганный, а сильно удивленный. Что-то произошло, но она, видимо, никак не могла решиться заговорить об этом. Я осторожно погладила ее по волосам.

– Какие у тебя красивые волосы, Надя! – сказала я.

Тогда она взглянула на меня, и в глазах у нее появилось странное выражение.

– У Каролины тоже были красивые волосы! – проговорила она.

Были? Что она хочет этим сказать?

– Обещай сделать вид, что ничего не знаешь! И никому ничего не говорить!

Я пообещала, и тогда Надя села на кровати и рассказала странную историю.

Вчера вечером, то есть не сегодня, а вчера, Надя по обыкновению поднялась к Каролине выпить чашку чая. Вообще-то Каролина в тот вечер была свободна, но Надя слышала, что она дома. Когда Надя поднялась на чердак, дверь в комнату Каролины была приоткрыта, и Наде вдруг взбрело в голову тихонечко подкрасться к Каролине и напугать ее. Но, войдя в дверь, она остановилась. Каролина неподвижно стояла перед зеркалом и разглядывала свое лицо. Вдруг она достала из комода большие ножницы и отрезала себе косы. Не раздумывая. Сначала одну! Потом другую! На все ушло две секунды.

• Предыдущая
• 32/51
• Следующая