...И белые тени в лесу - Грипе Мария - Страница 9
- Предыдущая
- 9/73
- Следующая
Но я ошиблась. Каролина вовсе не думала сдаваться. Ночью она тихонько пробралась ко мне в комнату – бледная, с потемневшими от волнения глазами.
Она помахала белым конвертом.
– Как его зовут, Аксель Торсон? Оказывается, Каролина приготовила письмо и даже раздобыла адрес замка, но сомневалась в имени управляющего.
– Торсон, правильно?
– Да. Правильно. Аксель Торсон.
– Можно я посмотрю, что ты написала?
Но Каролина отдернула руку и спрятала письмо за спину.
– Как же так? Неужели мне нельзя его прочитать?
– Не сейчас! Только когда мы получим ответ.
– Что за глупости? Как можно прочесть письмо, которое уже отослано?
– У меня остался черновик – его ты и прочитаешь.
– Но почему я не могу прочесть письмо сразу? – В конце концов меня оно касалось не меньше, чем Каролины.
– Я знаю, что делаю! Ты должна мне доверять!
Каролина мотнула головой и уставилась мне прямо в глаза. Тут я вспылила.
– Ты не отправишь этого письма, понятно? Если ты сейчас же не покажешь мне его, я сама напишу в замок и расскажу, что ты обратилась к ним против моей воли.
И я действительно бы так и поступила. Каролина поняла, что я не шучу, и, подойдя ближе, мягко положила руку мне на плечо.
– Успокойся и выслушай! Конечно, ты узнаешь, что там написано, ты имеешь на это полное право.
– Неужели?
Я впилась в нее взглядом, но она не обратила на это внимания.
– Я прочитаю то, что касается тебя, а про себя читать не буду. Если мы получим место, ты сразу узнаешь все, а если не получим, то это будет уже неважно. Ну как, согласна?
Я кивнула. Но я была сердита на Каролину. Судя по всему, письмо содержало нечто такое, что ей хотелось от меня скрыть. И это меня оскорбило.
Но тут я подумала о бабушке. Оскорбилась бы она на моем месте? Нет, она бы смогла понять Каролину. Что ж, мне действительно достаточно знать то, что она написала обо мне. Проглотив обиду, я дружески улыбнулась.
– Хорошо, будь по-твоему.
Каролина взглянула на меня с благодарностью.
– Ты, конечно, думаешь, что письмо нам следовало бы писать вместе, – что ж, я согласна. Но, поскольку ты вообще настроена против этой затеи, я решила, что лучше тебя не вмешивать. Да и родители могут быть против – ведь никогда нельзя предугадать… А так дело целиком и полностью в моих руках. Я решаю, что рассказать о тебе в письме. И я отвечаю за все. Понятно?
Ее доводы были разумны. Каролина действительно знала, что делала.
– Отлично! Значит, мир. А теперь я прочитаю то, что я про тебя написала.
И вот она принялась читать:
«Моя сестра Берта в настоящее время ходит в школу для девочек и думает продолжить занятия, став студенткой; она удивительно одаренный человек. Мы так близки друг другу, я и Берта! Сколько часов мы с ней провели в насыщенных беседах – не только о литературе и искусстве, но и о тайнах природы и жизни, и о многом другом, о чем беседуют образованные люди. Берта – мягкосердечная, глубокая натура, но у нее также есть практическая жилка: если обстоятельства требуют, она, не колеблясь, берется за дело и трудится, не жалея себя. Несмотря на сравнительно юный возраст, Берту отличают рассудительность и зрелость, и надо признать, иногда она ведет себя даже более зрело, чем я».
Слушать это без смеха было невозможно, и своим весельем я заразила Каролину – она так прыскала во время чтения, что я едва могла разобрать слова. Едва справляясь с приступами смеха, Каролина продолжала:
«К тому же Берта – одаренная музыкантша. Она играет на пианино, постоянно совершенствуя свое мастерство. Сейчас ее вниманием завладел Эдвард Григ, и в эту минуту, когда я пишу эти строки, в тишине растворяются последние звуки „Песни Сольвейг“.
– Ох, прекрати, ради бога!
Я так смеялась, что даже вскрикнула, Каролина не отставала; мы повалились на кровать и корчились в пароксизме смеха. Еще бы, как подумаешь об уроках музыки, которой я занималась по настоянию мамы… И как раз сегодня я мучила несчастного Грига, все верно. Выходит, в это самое время – под мамин стон – Каролина писала в замок. Я думала, что умру от смеха.
– Мы так весь дом перебудим.
Каролина взяла себя в руки и немилосердно возобновила чтение: «Мне кажется, у нас с сестрой есть склонность к философии, в особенности это относится к моей сестре, которая вообще отличается медитативным, глубоким душевным складом. Мы вместе внимательно изучили труды великих немецких философов: Шопенгауэра, Канта, Ницше и многих других. Мне бы хотелось особенно подчеркнуть это обстоятельство, потому что, прочитав в юном возрасте великих философов, легко можно прийти к убеждению, что на земле не осталось ни одной неизвестной мысли. Однако мой опыт подсказывает, что к одним и тем же мыслям можно возвращаться вновь и вновь, передавая их от одного поколения к другому, – для меня мысль не существует до тех пор, пока я не пропущу ее через себя. Только сделав ее своей, я вполне могу понять ее».
Тут Каролина остановилась.
– Последнее, кстати, правда, хотя звучит напыщенно, – сказала она.
Я перевела дух.
– Это все?
Я совершенно обессилела от смеха.
– Про тебя – все. Или ты думаешь, что этого недостаточно?
Да уж куда больше… Мне стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться снова.
– Ты и вправду собираешься это отправить?
– Конечно. Ты же говорила, что мы должны быть образованными.
Мина у Каролины была самая комичная. Я заметила ей, что всем этим премудростям нам не научиться и за всю жизнь.
– А сами они, думаешь, научились?
Мы снова прыснули. Теперь я понимала, почему Каролина не хотела показывать мне той части письма, которая касалась ее. Если уж она так раззолотила мою незначительную персону, то как же она должна была украсить свою, и без того богатую красками!
О да, Каролина созналась, что читать это вслух было бы и впрямь неловко.
Итак, мы отправили письмо в замок.
Я надеялась, что его воспримут как шутку. Иначе бы им пришлось подумать, что Каролина страдает манией величия. Как бы там ни было, шансы у нас были невелики.
Мы с мамой продолжали изучать объявления о найме и ждать вестей от бабушки. Теперь, когда все было уже решено, мама старалась устроить нас как можно лучше.
Она заметно переменилась с тех пор, как от нас ушла Свея и Ловиса заняла ее место. Свея была необычайно властной женщиной, и мама слушалась ее, как маленькая. Связано это было с тем, что бабушка – мамина мать – умерла так рано, что мама едва ее помнила. Она носила в сердце неизбывную тоску по своей матери, и сама сознавала это. Именно поэтому перед сильной Свеей, которая к тому же была не прочь занять место бабушки, мама становилась безответным ребенком.
Но теперь она словно повзрослела. Ловиса была совсем не похожа на свою предшественницу. Пухлая, смешливая, она не имела ни малейшего желания повелевать и распоряжаться – все это она предоставила маме, в то время как Свея чувствовала себя хозяйкой в доме и оскорблялась, если какое-то решение принималось без ее участия.
Впрочем, нужно отдать ей должное. Свея была маминой надежной опорой: ее влияние было не только пагубным. С ней мама чувствовала себя более уверенно. Однако всему свой черед. Мама стала слишком зависеть от Свеи, и это мешало ей повзрослеть. В конце концов это увидела и сама Свея. Она знала, что слишком властолюбива, и на прощанье сказала маме:
– С Ловисой вам будет лучше!
Однако это было справедливо лишь отчасти. Каждая из них была хороша по-своему, и все же Свея правильно сделала, что ушла. Ловиса сменила ее как раз вовремя. К тому же именно Свея помогла найти новую прислугу, именно она привела к нам Ловису, и забывать об этом тоже нельзя.
Как уже говорилось, раньше мама предоставляла Свее управляться со всем домашним хозяйством, а сама предавалась мечтам, наигрывала печальные мелодии на пианино, вышивала по канве маленькими стежками и составляла изысканные композиции из цветов. В сущности, она жила в таком же замкнутом мире, как и наш папа.
- Предыдущая
- 9/73
- Следующая
