Давай постреляем? - Алтынов Сергей Евгеньевич - Страница 2

– Вам правда сорок лет? У вас потрясающая фигура! Можете играть семнадцатилетнюю обольстительницу…

Режиссер Грунцев на придурка не похож. Он им является… Даже не то чтобы придурком, скорее эдаким Сатиром во плоти. Он все время носит большие широконосые ботинки на толстой подошве. Неужели он прячет в них копыта?

– Идите в задницу, – говорю ему я, глядя в сторону.

Сатир умолкает. «Если в твою, дорогая Расма, то с удовольствием!» – мысленно произносит он.

– Давайте продолжим работу, – скучным голосом говорит мне Сатир.

И мы продолжаем.

– Вам хорошо, вы испытываете просто-таки райское наслаждение! – уже в который раз заводит он свою сатирову песнь.

– Адское, – одарив-таки режиссера взглядом, вношу я свою лепту в трактовку образа.

– Хорошо… Пусть адское! – соглашается Сатир. – Но наслаждение.

Растягиваю физиономию в улыбку, зажигаю бенгальскими огоньками глаза. Работа есть работа. Мне надо есть, мне надо пить. Кроме профессиональной демонстрации своей физиономии и задницы, я мало что умею.

– Пожалуйста, вот так! Вас снимают в полный рост… Вот-вот.

Я дергаю шеей, выгибаю спину. Я играю пантеру Багиру, кого-то успешно поймавшую и потому хорошо позавтракавшую.

– Да, да, очень хорошо! – кивает режиссер.

Оператор кивает в свою очередь, за ним остальные, последним кивает парень из продюсерской команды. Все хорошо, еще часа три этой дури, и я получу свои полторы тысячи у.е. за съемочный день. Это не кино, это реклама. И я даже не знаю, что рекламирую, должно быть, что-то «сатирское». Надо хоть для приличия поинтересоваться.

– Послушайте, отчего я здесь получаю наслаждение? – спрашиваю я девушку-ассистента.

– Вы разве не знаете? – та удивленно вскидывает бровки.

Она смущенно удаляется к реквизиторам. Вернувшись, робко протягивает мне…

– Вообще-то он хотел, – девушка заговорила полушепотом, – чтобы вы обмотались ЭТИМ. Ну вокруг себя.

– Что это? – во мне борются друг с другом хохот и русский мат-перемат.

– Это… А вы сами не видите?! Туалетная бумага! – весьма вовремя вставляет свое режиссерское слово Сатир.

Договор подписан, полторы тысячи у.е. ждут меня, а я их еще больше. Отступать некуда. Не «сатирское», а «сортирское».

– Ваша задача – счастливое лицо! – в который раз повторяет режиссер.

Лицо будет счастливым, шея будет выгибаться, как у пантеры. Затем будет произведен монтаж.

Чужие девичьи руки разматывают этот рулончик, затем отрывают. Крупным планом юные девичьи руки, не мои. А до этого белоснежный, просто-таки слепящий белизной унитаз. Ну а в финале счастливая физиономия заслуженной артистки из Прибалтики.

– Я буду счастлива, если вы мне окажете небольшую услугу, – говорю я Сатиру.

Бенгальский огонь еще только зажигается, а улыбка лишь в уголках губ.

– Да, я готов, – кивает тот.

Я беру из рук девушки рулончик, разматываю длинную мягкую ленту и быстрым движением, точно удавку, набрасываю ее на шею Сатира. Делаю это так быстро, что тот успевает лишь вздрогнуть.

– Истинное наслаждение мне доставит видеть вас в этом шарфе, – поясняю я. – Весь съемочный день.

Сатир не ропщет. Он тоже что-то подписал и тоже хочет у.е. Свита деликатно молчит. Всех ждет у.е. Звучит команда: «Приготовились!», затем: «Мотор».

Вечером я получаю-таки свои вожделенные полторы тысячи у.е., а Сатир избавляется от повязанного мною шарфа.

Возвращаюсь в гостиницу, по дороге покупаю мороженое. Дешевое, розового цвета. Через пару шагов отдаю его дворняге с янтарными глазами. Та съедает его, пару раз в знак благодарности машет мне хвостом. Ночью не сплю – поезд уходит ранним утром. Что-то читаю… Мобильный телефон звонит неожиданно, около трех ночи. Тема из фильма «Восемь с половиной» возвращает меня к реальности. А в телефоне звучит голос пана Ветра:

– Расма? Вы не забыли, что вас ждут на Празднике льда? Не задерживайтесь!

– Да… – киваю я. – А почему вы решили мне об этом напомнить?

– Вы поймете… Потом. Главное, не задерживайтесь на вокзале. Берите первую попутную машину и отправляйтесь в деревню.

Да-да, конечно. Не задержусь. Пан Ветр все знает и все предвидит. Как хорошо, когда рядом есть такой человек. С ним меня познакомил бывший директор нашей республиканской киностудии. «Он не психоаналитик и даже не экстрасенс! Он нечто большее, ты сама в этом убедишься», – так был отрекомендован мне пан Ветр.

На вокзале я не задержалась. Остановила первую попутную машину и…

Пан Ветр и в самом деле оказался «нечто большее».

Праздник немыслим без аккордеона! Особенно, если это Праздник тающего льда, Праздник весны в нашей деревне! И играет на аккордеоне всегда большой такой дяденька с огромными ручищами и не менее впечатляющими усами. Причем это не один и тот же музыкант, а почти всегда другой – специально приглашенный из города, так как своего аккордеониста у нас не было. В детстве меня пытались выучить игре на аккордеоне, но… Разве похожа маленькая беленькая девочка на большого усатого дядю?! В итоге с помощью старшей сестры я овладела гитарой, а с помощью дальнего маминого родственника я получила сносные уроки игры на флейте. Итак, большой усатый дядя играет на аккордеоне, а маленькая беленькая девочка – на флейте.

Но на сегодняшнем празднике я без флейты, маленькой девочкой меня назвать трудно, а в прическе рано появились седые пряди. Я стараюсь незаметно пристроиться в четвертом ряду с краю, рядом со старшей сестрой Ингой. Однако руководитель оркестра дядя Томас все-таки углядел меня. Вот он делает взмах рукой – аккордеонист в последний раз выводит очередное музыкальное кружево, переходящее в коду, и оркестр замолкает.

– Расма! – громко окликает меня бородатый Томас. – Просим! – Он делает рукой приглашающий жест рядом с собой, впереди оркестра, и начинает негромко, но выразительно хлопать в ладоши.

Слушатели-зрители начинают оборачиваться или вытягивать шеи в мою сторону. Эх, дядюшка Томас! Я так хотела просто посидеть хотя бы минут двадцать рядом с Ингой. Послушать оркестр… Не дал! Поэтому ничего другого не остается, как быстренько подняться с места и двигать на эстраду, сколоченную из крепких, покрытых лаком осиновых досок. Улыбаюсь, кланяюсь. Пытаюсь что-то произнести, но мой голос тонет в аплодисментах и воплях поддержки. Томас протягивает мне акустическую гитару, позаимствованную у ритм-гитариста. Что же, петь все-таки придется! Ну ничего, дорогие соотечественники… У меня припасен для вас сюрприз, сегодня я вас удивлю по-настоящему. Посмотрю, какие у вас будут физиономии. Такие же наверное, как у меня два часа назад. Но сначала песня! Моя песня!

– Праздник Льда! – взяв первый аккорд, выкрикнула я, перекричав-таки не на шутку разошедшихся сельчан. Впрочем, это им простительно: целых четыре года они встречали весну без меня, с одним оркестром дяди Томаса.

«Наступает весна! Лед тает и стекает ручейками в реки и озера! Так же и вся жизнь наша – сегодня мы тверды, несокрушимы, завтра превращаемся в воду и течем, течем, превращаясь в большие озера, реки и моря, сливаясь с другими ручейками. Потом опять приходит зима, и мы вновь тверды и холодны…» Таково содержание этой бесхитростной песенки, которую я сочинила двадцать лет назад, за три дня до своего совершеннолетия. Все привыкли к ней и уже считают народной. Оркестранты без труда подыгрывают мне – песенка бесхитростная, состоящая из четырех аккордов.

Уф, ну вот и все! Лед растаял, ручейки утекли – теперь жди зимы. Я перевожу дух и откидываю сбившиеся на лоб волосы.

– А теперь… – произношу я и делаю паузу. Публика должна замолкнуть, сосредоточиться. – Внимание! Сейчас я хочу пригласить сюда гостя нашего праздника! А он, в свою очередь, подарит нам свои песни, свою музыку.

Сельчане притихли. Они-то надеялись, что Расма, их Расма будет петь для них до самого рассвета. А тут какой-то гость…