Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 16
- Предыдущая
- 16/34
- Следующая
«Прошлой ночью я видел странный сон про тебя, Лайза. Ты разбогатела и купила себе машину, но самое скверное — ты оказалась очень плохим водителем, так что я был уверен: с тобой случится несчастье и ты снова попадешь в больницу, а я не буду знать, где ты. Я проснулся с чувством, что слишком ты от меня далеко, и решил написать тебе это письмо — никаких новостей, плохих или хороших, у меня нет, только этот эквилибристический сон, но, пожалуйста, не теряй надежды».
Это письмо было написано до того, которое пришло с испанской маркой. Я снова вынужден был полезть в словарь — посмотреть слово «эквилибристический». Капитан наверняка спутал его со словом «эротический», так как «эквилибрист», то есть канатоходец, от которого произведено это прилагательное, никак сюда не подходит. Не такой уж он, видно, был образованный, как считала Лайза.
Другое письмо начиналось так:
"Пожалуйста, пожалуйста, не волнуйся, а тебя наверняка взволновала сумма, на которую выписан чек. Когда-нибудь я наживу состояние, и ты разделишь его со мной. Только, может, для тебя будет спокойнее, если впредь я буду выписывать чеки на предъявителя: я не хочу, чтобы ты волновалась, так как к тебе ведь снова могут пристать с расспросами. На твоем месте я бы не стал открывать счет — всегда лучше иметь живые деньги, а твой жалкий подвал никто не станет грабить. Чеки теперь будут подписаны именем Карвер. Фамилия Кардиган никогда мне не нравилась — слишком почтенная, — а называться Виктором мне надоело. Даже Джиму не нравится это имя, и он прав. Но оснований для волнения никаких нет, все у меня здесь идет чин чином, вот только скучаю без тебя. Письмо получилось деловое и скучное, но ты прекрасно знаешь обо всем остальном, о чем я не хочу писать сегодня. Ты — моя жизнь, Лайза, запомни это. Человеку необходима цель в жизни, и ты — моя цель.
Твой Капитан.
P.S. Все-таки я бы хотел, чтоб ты уехала из этого подвала и не давала Сатане своего адреса — оставь его только на почте, чтоб тебе пересылали корреспонденцию. Не отвечай на это письмо, пока я не сообщу тебе, куда писать Карверу до востребования, так как я, наверно, снова буду какое-то время на ходу".
По-видимому это было последнее письмо, которое получила Лайза до того, как попасть в больницу; штемпель на нем был неразборчив, а марка — колумбийская.
Я взял наугад еще одно письмо. Я внушил себе, что стремлюсь познать истину, представляющую ценность почему-то только для меня одного; к тому же я вспомнил, что говорил отец о том, как умеет врать Капитан. Но, спрашивал я себя, какой смысл Капитану, находящемуся так далеко, врать Лайзе? Когда я жил вместе с одной девушкой, мне часто приходилось ей врать, чтобы подольше сохранить наши Отношения, но когда людей разделяют две тысячи миль, разве могут отношения оставаться прежними? Зачем играть такую комедию? Или, быть может, Капитан играл эту комедию для себя, чтобы избежать одиночества? Пожалуй, следующее письмо, написанное несколько раньше, могло в известной мере что-то прояснить.
«Ты — единственная, кроме меня самого, кому я, пожалуй, сумел немного помочь. А очень многим я причинял, похоже, одно только зло. Мне становится страшно при мысли, что когда-нибудь я могу и тебе причинить зло, как причинял его другим. Да лучше мне сейчас умереть, чем допустить, чтобы такое случилось; вот только моя смерть может причинить тебе еще большее зло, чем я сам при жизни. Милая Лайза, мне легче изъясняться на бумаге, чем с помощью языка. Может, мне следовало жить в соседней комнате и переписываться с тобой?»
Почему, недоумевал я, Капитан все время испытывал эту потребность находиться вдали от женщины, которую так любил? Неужели действительно боялся причинить ей зло?
«А когда тебе захочется поговорить со мной, повернешь ручку двери и войдешь — хотя бы для того, чтобы подать мне чаю. Как я следил бы за этой ручкой в надежде, что она повернется, несмотря на то что чай — не самое мое любимое питье. Я теперь пью только виски. Так лучше для желудка, а чай, напоминающий о тебе, представляется мне чем-то эквилибристическим».
Опять это слово.
В конце, как всегда, стояло P.S., словно Капитан медлил, оттягивая минуту, когда надо сложить исписанный лист и сунуть в конверт.
«Не бойся, Лайза. Я только шучу. Всего-навсего выпиваю в шесть часов порцию. Я не превращаюсь в пьяницу. Не могу себе это позволить. Для того дела, которым я занимаюсь, мне надо иметь ясную голову и быть как стеклышко».
Какое же это дело? — недоумевал я. Слово «недоумевал» что-то слишком часто приходит мне на ум.
Мне эти письма представлялись весьма странными любовными посланиями, если считать их любовными посланиями, а не просто изъявлениями глубокой и сентиментальной привязанности. Они возбудили мое любопытство. Читая их, я познакомился с половиной жизни этих двух людей и хотел знать другую половину. Какого рода ответы получал Капитан на том конце света? Возможно, давнее стремление стать «настоящим писателем», все еще теплившееся во мне, и любопытство писаки побудили меня обратиться к нашему семейному Сатане, моему отцу, чтобы потолковать с ним. Мне хочется продолжить этот рассказ и закончить его не словами «я всегда недоумевал», а чем-то получше.
У меня был вполне благовидный предлог для встречи с Сатаной: в конце концов, его все-таки следовало поставить в известность, что Лайза находится в тяжелом состоянии. Но даже если б она умерла, я бы не видел необходимости предпринимать что-то большее, чем сообщить отцу об ее похоронах, если можно назвать похоронами те полчаса, которые мне пришлось бы провести в крематории, по всей вероятности, с двумя лавочниками и кем-то из жильцов, кто время от времени нанимал Лайзу для уборки.
И вот я написал отцу, но ни словом не обмолвился о состоянии Лайзы, так как это могло лишить меня единственного повода для встречи. Я просто предложил повидаться, когда Сатана в следующий раз приедет в Лондон. Была у меня для этого, конечно, и другая причина. Деньги подходили к концу. Если Лайза умрет, я ведь не смогу претендовать на ее «имущество» (сказал я себе с иронией) — на этот неизвестный мне счет, куда она, вопреки совету Капитана, наверно, положила содержимое не одного чека, выписанного на предъявителя. Ведь если бы она послушалась Капитана, в ящичке в ее спальне, безусловно, лежали бы не те несколько фунтов, что я нашел. Однако никакой чековой книжки — если, конечно, она не прихватила ее с собой в больницу — нигде не было.
До того как пришел ответ от отца, я еще раз ходил в подвал и обнаружил там письмо с панамской маркой, сунутое под дверь. Капитан писал:
«Прилагаю еще один чек от Карвера на предъявителя. На сей раз — на полторы тысячи фунтов. Я собирался послать больше, но не вышло, а этой суммы как раз хватит на билет в Панама-Сити, так что упакуй свои вещички и прилетай. Самолеты из Лондона летают сюда два раза в неделю, но надо пересаживаться в Нью-Йорке, а мысль, что тебе придется быть в Нью-Йорке, тем более одной, — не очень мне нравится. Есть достаточно оснований этого не делать. Так что лети лучше в Амстердам и оттуда прямиком сюда. Путь будет долгий, так что, пожалуйста, лети первым классом и выпей бокал-другой шампанского, чтобы заснуть. Сообщи Карверу телеграммой на апартамент 361, Панама-Сити, день и время прилета, и старик будет с нетерпением ждать, когда приземлится твой самолет. Не волнуйся за Джима. Ему не плохо какое-то время побыть одному, а скоро и он сможет к нам присоединиться. Мы уж оба об этом позаботимся. Думается, недельки через две-три я сумею добыть ему здесь работу. Скажи ему, что мулы тяжело нагружены и находятся совсем близко, но я не могу до тех пор ждать — так мне хочется поскорее увидеть тебя. Я скоро буду богатым, Лайза, клянусь, и все, что я имею, будет принадлежать тебе и ему. Я так взволнован твоим приездом — даже спать не могу. Приезжай скорее, будь для Карвера насладительной».
- Предыдущая
- 16/34
- Следующая
