Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой - Грин Грэм - Страница 3

• Предыдущая
• 3/23
• Следующая

— А! — сказала она. — Никогда ее не видела. Она держится особняком. На вечерах у доктора Фишера не бывает. А жаль. Нам всем хотелось поближе с ней познакомиться.

Человек в белой куртке вернулся и произнес тоном, который показался мне довольно наглым:

— Мадам, доктор Фишер немного температурит и сожалеет, что не может вас принять.

— Спросите у него, не нужно ли ему чего-нибудь, я сейчас же схожу и достану. Хорошего винограда?

— У доктора Фишера есть хороший виноград.

— Я это сказала к примеру. Спросите, не могу ли я чем-нибудь ему помочь, все равно чем.

Раздался звонок у входной двери, и слуга, не удостоив даму ответом, пошел открывать. Он снова поднялся по ступенькам в переднюю в сопровождении тощего старика в темном костюме, который шел, согнувшись чуть ли не вдвое. Голова у него была вытянута вперед, и мне показалось, что она очень напоминает семерку. Согнутую левую руку он прижимал к бедру, чем еще больше напоминал эту цифру.

— Он простудился, — сказала миссис Монтгомери, — и не может нас принять.

— Мистеру Кипсу назначен прием, — отозвался слуга и, больше не обращая на нее внимания, повел старика вверх по мраморной лестнице.

Я крикнул ему вдогонку:

— Передайте доктору Фишеру, что у меня к нему поручение от его дочери!

— Температурит! — воскликнула миссис Монтгомери. — Вот уж не верьте. Они пошли вовсе не в спальню. Они пошли в кабинет. Но вы, конечно, знаете расположение комнат.

— Я здесь впервые.

— Ах так. Теперь понятно — вы не из наших.

— Я живу с его дочерью.

— В самом деле? — сказала она. — Как интересно и как откровенно. Я слышала, она — хорошенькая девушка. Но я никогда ее не видела. Я ведь уже говорила, что она не любит общества. — Миссис Монтгомери подняла руку, чтобы поправить прическу, звякнув золотым браслетом. — Знаете, на мне лежит большая ответственность. Когда доктор Фишер устраивает приемы, приходится быть за хозяйку. Я единственная женщина, которую он теперь приглашает. Это, конечно, большая честь, но в то же время… Генерал Крюгер обычно выбирает вино… Когда бывает вино, — загадочно добавила она. — Генерал большой знаток вин.

— Разве там, на ужинах, вино подают не всегда? — спросил я.

Она молча на меня посмотрела, словно я задал дерзкий вопрос. Потом немного смягчилась.

— У доктора Фишера, — сказала она, — замечательное чувство юмора. Как странно, что он ни разу не пригласил вас на один из своих ужинов, но, может быть, при таких обстоятельствах это было бы не совсем удобно. У нас очень тесная компания, — добавила она. — Мы все хорошо друг друга знаем и все так любим, просто обожаем доктора Фишера. Но вы, конечно, знакомы хотя бы с мсье Бельмоном — мсье Анри Бельмоном? Он может решить любую налоговую проблему.

— У меня нет налоговых проблем, — признался я.

Сидя на другом диване под большой хрустальной люстрой, я понял, что сказал что-то не совсем приличное. Миссис Монтгомери, явно шокированная моим признанием, отвела глаза.

Несмотря на скромный титул моего отца, обеспечивший ему на время местечко в справочнике «Кто есть кто», я почувствовал себя в обществе миссис Монтгомери парией, а тут еще, к моему вящему стыду, слуга, сбегая с лестницы и не удостаивая меня даже взглядом, объявил:

— Доктор Фишер примет мистера Джонса в четверг, в пять часов, — и удалился в потайные просторы большого дома, который — странно подумать — был еще недавно обиталищем Анны-Луизы.

— Что ж, мистер Джонс, — ведь вас так зовут? Приятно было познакомиться. Я немножко задержусь: хочу узнать у мистера Кипса, как здоровье нашего друга. Мы обязаны заботиться об этом милейшем человеке.

Лишь позднее я сообразил, что встретил первых двух жаб.

— Перестань, — советовала мне Анна-Луиза. — Ничем ты ему не обязан. Ты ведь не из этих жаб. Он отлично знает, где я теперь нахожусь.

— Он знает, что ты находишься у какого-то Джонса — вот и все.

— Если захочет, он легко может выяснить твое имя, профессию, место работы и все подробности. Ты же постоянно проживающий здесь иностранец. Ему надо только справиться.

— Это сведения секретные.

— Не думай, что для моего отца существуют какие-либо секреты. Наверно, и в полиции у него есть своя жаба.

— По-твоему, он вроде нашего господа бога — да исполнится воля его на земле, как и на небесах.

— Вроде этого.

— Ты разжигаешь мое любопытство.

— Ладно, встречайся с ним, если уж тебе неймется, — бросила она. — Но будь осторожен. Пожалуйста, будь осторожен. И особенно осторожен, если он вздумает улыбаться.

— Улыбкой Зуболюба, — отшутился я.

Впрочем мы оба пользовались именно этой пастой. Ее рекомендовал мой зубной врач. Может быть, он тоже был жабой.

— Никогда не упоминай при нем «Букет Зуболюба», — сказала она. — Он не любит, чтобы ему тыкали в нос, как он сколотил свое состояние.

— Разве он сам этой пастой не пользуется?

— Нет. Он пользуется штукой, которая называется водяной зубочисткой. Вообще не упоминай при нем о зубах, не то он подумает, что ты над ним потешаешься. Он издевается над другими, но над ним не издевается никто. У него на это монополия.

В четверг, в четыре часа, когда я отпросился с работы, я не испытывал той храбрости, которую внушало мне присутствие Анны-Луизы. Я просто был человеком по имени Альфред Джонс, пятидесяти лет с хвостиком, работающим в шоколадной фирме за три тысячи франков в месяц. Я оставил свой «фиат» и поехал в Женеву поездом, а от вокзала пошел к стоянке такси. Поблизости от нее находилось заведение, которое швейцарцы зовут Английской пивной и которое, как и следовало ожидать, окрестили «Уинстон Черчилль», снабдив невразумительной вывеской, деревянными панелями, окнами с цветными стеклами (почему-то в белых и алых розах Йорка и Ланкастера) и английским баром с фаянсовыми пивными кружками, пожалуй единственными здесь подлинными вещами — ведь нельзя же считать ими резные деревянные скамьи, фальшивые бочки вместо столов и прессованный белый хлеб. Рад заметить, что питейное заведение открывалось не в обычное для англичан время, и я решил немножко подбодриться, прежде чем взять такси.

Поскольку пиво из бочки стоило почти так же дорого, как виски, я заказал виски. Мне хотелось поболтать, чтобы как-то отвлечься, и я встал у бара, пытаясь втянуть в беседу хозяина.

— Много английских клиентов? — осведомился я.

— Нет, — ответил он.

— Почему? Казалось бы.

— У них нет денег.

Он был швейцарцем и человеком не очень общительным.

Он был французским швейцарцем и человеком более общительным, чем бармен.

Я выпил еще одно виски и вышел. Таксиста я спросил:

— Вы знаете дом доктора Фишера в Версуа?

— Хотите повидать доктора? — спросил он.

— Да.

— Будьте осторожны.

— Почему? Разве он такой страшный?

— Un peu farfelu [с маленькими странностями (фр.)], — сказал он.

— В каком смысле?

— А вы не слыхали о его приемах?

— Да, ходят всякие слухи. Никто никогда не рассказывал мне подробностей.

— Ну да, все они поклялись молчать.

— Кто?

— Люди, которых он приглашает.

— Тогда откуда же знают о его приемах?

— Никто ничего не знает, — сказал он.

Все тот же наглый слуга открыл мне дверь.

— Вам назначено? — спросил он.

— Да.

— Фамилия?

— Джонс.

— Не знаю, сможет ли он вас принять.

— Я же сказал, я договорился о своем визите.

— Подумаешь, договорился, — произнес он пренебрежительно. — Вы все заявляете, что договорились.

— Ступайте и доложите, что я пришел.

Он скорчил гримасу и удалился, оставив меня на этот раз на пороге. Его не было довольно долго, и я чуть было не ушел. Я заподозрил, что он Медлит нарочно. Наконец он вернулся и объявил:

— Он вас примет. — И повел меня через прихожую вверх по мраморной лестнице.

Там висела картина: женщина в развевающихся одеждах очень нежно держала в руках череп; я не знаток, но картина выглядела как подлинник семнадцатого века, а не копия.

• Предыдущая
• 3/23
• Следующая