Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде) - Сэвидж Барбара - Страница 26

• Предыдущая
• 26/102
• Следующая

Когда мы вернулись в Дьюэтт, из церкви всё ещё слышалось пение. Мы натянули палатку за деревом рядом со школой. Темень и кусты скрывали нас от прихожан, которые после службы расселись по малолитражкам и пикапам и направились по домам. Утром мы поспешили убрать палатку и навьючить велосипеды ещё до рассвета; затем мы уныло побрели к столам для пикников за церковью и соорудили себе завтрак. Когда мы подкреплялись, подкатил мужчина в пикапе. Он выпрыгнул из кабины и прямиком двинулся к нам.

— Доброе утро,— улыбнулся он.

— Здравствуйте,— улыбаясь, ответила я.

— Откуда вы и куда?

— Из Калифорнии, на Кис.

Какое-то время все трое молчали. Незнакомец изучающе посмотрел на нас с Ларри, затем потупился и опять поднял глаза.

— А скажите-ка, где вы вчера ночевали? — спросил он.

Его глаза обшаривали лужайку за церковью, однако там не было и следа ночного пребывания палатки.

— Отсюда — на север по дороге, в точности там, куда послал нас преподобный. Знаете, на том сухом бугре с деревьями в трёх четвертях мили.— Мой ответ был столь же невинен, как и его вопрос.

— Ох ты!

Незнакомец снова опустил голову. Он быстро зашагал от нас прочь, заглянул в церковь, поискал в гостевой. Наконец, вынырнув наружу, он вернулся в свой пикап и уже на ходу прокричал:

— Всего вам доброго, слышите?

Мы с Ларри собрали вещи и тронулись в путь, в Форт-Мейерс, лежавший в восьмидесяти девяти милях от Дьюэтта. Мы продолжали двигаться на восток по 62-му шоссе, потом повернули на юг, через Ваучулу и Аркадию, следуя по шоссе № 17 и 31. На 17-м и 31-м, с их интенсивным движением, водители, похоже, относились к особой человеческой породе. Мы только и ждали что скорой гибели под колёсами. Основная философия, которой они придерживались, была весьма проста: раз все дороги построены исключительно для автотранспорта, то велосипедисты не имеют абсолютно никакого права пользоваться ими. Когда водители замечали нас, катящих впереди по самому краю «их» трассы, подавляющее большинство поступало одним из трёх способов. Они либо тащились за нами и сигналили, казалось, целую вечность, прежде чем взреветь мотором возле самого уха; либо держались с нами наравне, наполняя воздух яростной бранью; либо выбирали вариант тихого наступления, норовя нанести удар в спину. Что касается последней категории, то они всегда действовали без предупреждения. Они никогда не сигналили и не вопили; они просто летели во весь опор прямо на нас. К счастью, мы всегда вовремя различали шум моторов и «вспархивали» с дороги перед самым их носом. Разочарованные водители, как правило, обычно потрясали кулаками или крыли нас почём зря.

К сожалению, шоссе № 31 оказалось тридцатисемимильной трассой промышленных грузоперевозок, и лишь немногие дальнобойщики, мчавшиеся мимо нас один за другим, слегка сдавали влево и объезжали нас. Большинство же не утруждало себя этим даже при отсутствии встречного движения, поэтому мы спешно выработали свою тактику выживания. Ларри держался строго за мной и всякий раз, заметив надвигающуюся на нас машину, выкрикивал то, что, по его мнению, следовало делать. Двигаясь «во главе», я высматривала на дороге выбоины и камни, прислушиваясь к командам Ларри. Всякий раз при приближении тяжёлого грузовика у меня начинало сосать под ложечкой; и я ещё крепче впивалась в руль и молилась о том, чтобы Ларри верно оценил намерения водителя.

Если грузовик, казалось, забирал влево, идя на обгон, Ларри обычно кричал мне не съезжать с асфальта, при этом мы оба как можно ближе жались к бровке дороги, надеясь на лучшее. Если же грузовик «нацеливался» на нас, Ларри истошно вопил: «Ныряй!» Потом, в зависимости от близости момента возможного столкновения, за «Ныряй!» следовало или «Живо!», или «Есть время». «Ныряй! Живо!» — означало «без промедления сворачивай на песок», ну а «Ныряй! Есть время» — «сперва притормози и уже потом поворачивай руль». Если у нас оказывалось достаточно времени для торможения, то при «нырянии» нам обычно удавалось сохранить равновесие, частенько мы даже умудрялись вырулить назад на асфальт ещё до того, как песок тормозил нас до полной остановки. Но порой, когда нам приходилось «нырять» в грязь на полном ходу, мы неизменно превращались в живые метательные снаряды.

Иногда Ларри истолковывал намерения водителя превратно. Случалось, оглянувшись назад и решив, что грузовик вроде бы идёт на обгон, он командовал мне не дёргаться. Когда же он мельком озирался назад во второй раз и замечал: монстр вернулся на прежнюю линию и опять дышит нам в затылок, а мы как никогда близки к тому, чтобы облобызать его шасси, Ларри вопил своё: «Ныряй! Живо!» — таким истерическим тоном, что я молниеносно слетала с велосипеда ещё до того, как переднее колесо утыкалось в песок.

К концу дня, когда мы въехали в Форт-Мейерс после шестидесяти миль сплошного маневрирования и почти непрерывного потока изливаемой на нас брани, нам потребовался целый час, чтобы успокоиться и унять дрожь во всём теле. Ночью нас терзали кошмары. На следующий день того хуже: ещё больше криков, гудков, ревущих моторов, счастливых «осечек» и сокрушительных приземлений в песок. Так мы прорывались на юг в Эверглейдс по 41-му шоссе. В одном месте за каких-нибудь полчаса нам пришлось прыгать в песок раз пять. Только на следующий день, четвёртый после отъезда из Нью-Порт-Ричи, нашим издёрганным нервам выпала передышка. Мы добрались до Эверглейдс, поток движения поиссяк до тонкого ручейка, автомобилисты же согласились на «мирное сосуществование». Впервые со времени отъезда из Нью-Порт-Ричи можно было оторвать взгляд от дороги и обозреть окрестности. Мы с удовольствием наблюдали за серыми и белыми цаплями, канадскими журавлями, змеешейками, канюками, ястребами, орлами и крокодилами в болотах, с обеих сторон окаймлявших дорогу. Не слыша нашего приближения, они частенько подпускали нас на расстояние всего нескольких футов, прежде чем в испуге сорваться с места.

В конце первого дня в Эверглейдс мы на хорошей скорости въехали в Монро-Стейшен, один из двух посёлков на болотах, вдоль 41-го шоссе. Монро-Стейшен оказался островком суши, на котором ютилось кафе и горстка из двадцати индейцев племени семинолов. В кафе я спросила, не найдётся ли здесь места и для нашей палатки, и официантка направила нас в сторону лесничества, что расположилось в четверти мили в глубь болот, по дороге, на фут скрытой тёмной мутной водой, кишащей крокодилами и водяными щитомордниками.

В усадьбе лесничества не было ни души, зато из-за соседнего забора с вывеской «ОХОТНИЧИЙ КЛУБ ЭВЕРГЛЕЙДС» доносились какие-то голоса. Постучавшись в калитку, Ларри спросил у открывшего ему мужчины, можно ли нам поставить палатку на территории заказника.

— Конечно. Но послушайте, какой смысл ночевать там, под открытым небом, когда можно разместиться и здесь,— приветливо сказал незнакомец.— После езды по жаре вам наверняка захочется принять душ, у нас-то он есть, а вот в заказнике — увы. Ах да, я не представился. Батч, Батч Демпси, а это — моя жена Элли. Присматриваем здесь за клубом. Давайте к нам, ставьте вашу палатку на траве возле дома. Когда закончите, приглашаем глотнуть чего-нибудь прохладительного — и на экскурсию по окрестностям.

Пропуская мимо ушей наши благодарности, Батч решительно повёл нас к сухому пятачку, который, на его взгляд, как нельзя лучше подходил для разбивки палатки. Ему и Элли на вид было чуть больше тридцати; оба в джинсах и форменных рубашках.

— Ну а теперь — об одном правиле, которое надо знать и соблюдать: остерегайтесь змей, особенно в траве,— предупредил нас Батч.— Вы, вероятно, и без того наслышаны о всяких там восьмифутовых ромбических ужах, что встречаются на юге Кис, и о карликовых гремучниках, и о щитомордниках, и о коралловых змеях. Но, сказать по правде, у нас во Флориде встречаются змеи всего четырёх видов, что значительно упрощает дело.

— Четыре, ничего себе. И какие же? — спросила я.

— Крупные, мелкие, живые и мёртвые! — И Батч расхохотался басовито и заразительно.

• Предыдущая
• 26/102
• Следующая