Те слова, что мы не сказали друг другу - Леви Марк - Страница 48

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая

— Неси сюда свои вещи, если хочешь, чтобы я уложила их в сумку! — крикнула Марина из комнаты.

Томас высунул голову из двери ванной:

— Знаешь, я вполне могу собраться сам.

— Конечно, можешь, но плохо — напихаешь как попало, а в Сомали меня уже не будет, чтобы отглаживать заново.

— Значит, ты уже их погладила? — спросил Томас с легкой тревогой.

— Нет, но я могла бы это сделать.

— Так ты решила что-нибудь?

— Иными словами, ты хочешь знать, брошу я тебя сегодня или завтра? Тебе повезло — я решила, что для моей карьеры будет невредно поприветствовать нашего будущего главного редактора. Для тебя это хорошая новость, но она не имеет никакого отношения к твоему отъезду в Берлин; таким образом, у тебя будет возможность провести еще один вечер в моем обществе.

— Я просто в восторге! — объявил Томас.

— Неужели?! — иронически откликнулась Марина, застегивая молнию на сумке Томаса. — Мы должны уехать из Рима до полудня, так что не надейся отсиживаться в ванной все утро!

— А мне-то казалось, что из нас двоих главный ворчун — я.

— Ну, если ты хандришь, старина, то я тут совершенно ни при чем.

Марина легонько оттолкнула Томаса, чтобы войти в ванную, развязала пояс своего халата и затащила друга под душ.

Черный «мерседес» свернул на стоянку перед высокими серыми корпусами и остановился. Энтони попросил шофера подождать его — он надеялся вернуться не позже чем через час.

Затем он направился к подъезду с нависающим козырьком и поднялся по ступеням в здание, где теперь хранились архивы Штази.

У стойки приема посетителей он назвал свое имя и спросил дорогу.

Коридор, по которому ему предстояло пройти, мог нагнать страху на любого непосвященного. По обеим его сторонам тянулись витрины с разнообразными моделями микрофонов, камер слежения, фотоаппаратов, устройств для вскрытия конвертов с помощью пара и для их же заклеивания после перлюстрации, копировальных машин, систем архивирования. Словом, здесь было выставлено все необходимое для непрерывной слежки за населением целой страны — рабами полицейского государства. Листовки, руководства по пропаганде, системы подслушивания с каждым годом становились все более изощренными. Таким образом, миллионы людей жили под пристальным надзором, каждый их шаг подвергался анализу и фиксировался в досье этого архива, дабы укрепить безопасность тиранического режима. Углубленный в свои мысли, Энтони остановился перед фотографией, на которой была запечатлена камера для допросов.

Я знаю, что был неправ. Да, Стена пала, и процесс освобождения казался необратимым, но кто мог гарантировать это на сто процентов, Джулия? Те, кто пережил Пражскую весну? Или наши демократы, оставившие с тех пор безнаказанными столько преступлений и несправедливостей? Возможно ли сказать с полной уверенностью, даже сегодня, что Россия навсегда избавилась от своих вчерашних деспотов? Так вот, я испугался, я действительно безумно испугался, как бы диктатура не захлопнула едва раскрывшиеся двери и не погребла тебя в своей тоталитарной могиле. Испугался того, что меня, отца, навсегда разлучат с родной дочерью, но не потому, что она сама этого захотела, а потому, что так решила за нее диктатура. Я знаю, ты никогда мне этого не простишь, но если бы дело тогда обернулось скверно, я вовеки не простил бы себе того, что не подоспел к тебе на выручку. А теперь могу признаться, что в каком-то смысле я счастлив, что оказался тогда неправ.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил голос в конце коридора.

— Я ищу архив, — растерянно проговорил Энтони.

— Это здесь. Что вам угодно найти?

Через несколько дней после падения Стены служащие политической полиции ГДР в предвидении неизбежного крушения режима начали уничтожать все, что могло пролить свет на их деятельность. Но как ликвидировать в столь короткие сроки миллионы досье с информацией о личной жизни граждан, скопившейся за сорок лет существования тоталитарного режима?! Уже в декабре 1989 года население страны, узнав об этих происках, начало осаждать филиалы архивов Госбезопасности. В каждом городе Восточной Германии люди врывались в помещения Штази, чтобы помешать уничтожению картотеки, занимавшей сто восемьдесят километров в длину и содержавшей донесения всех видов, которые наконец-то стали доступны народу.

Энтони спросил, можно ли ему ознакомиться с досье некоего Томаса Майера, жившего в доме № 2 по Комениусплац в Восточном Берлине.

— К сожалению, я не могу удовлетворить вашу просьбу, — извинился перед ним чиновник.

— Как?! Я полагал, что закон предписывает облегчать гражданам доступ к архивам.

— Это верно, но тот же закон одновременно предписывает ограждать наших людей от любого проникновения в их частную жизнь, каковое может привести к плачевным последствиям в результате предоставления их персональных данных посторонним лицам, — объявил служащий, выпалив единым духом этот параграф, видимо давно заученный наизусть.

— Именно в этом пункте правильное истолкование закона особенно важно. Если не ошибаюсь, первоочередной целью данного закона, который интересует нас обоих, является обеспечение каждому желающему свободного доступа к досье Штази, чтобы можно было выяснить, какое влияние служба госбезопасности оказала на его собственную судьбу, не правда ли? — напомнил Энтони, в свой черед повторив текст, написанный на табличке у входа в помещение архива.

— Да, разумеется, — подтвердил служащий, не понимая, к чему клонит посетитель.

— Томас Майер — мой зять, — беззастенчиво солгал Энтони. — Ныне он живет в Соединенных Штатах, и я счастлив сообщить вам, что скоро стану дедом. Вы должны понять, что для него крайне важно когда-нибудь рассказать детям о своем прошлом. Да и кто бы отказался от такой возможности?! У вас есть дети, господин?..

— Ганс Дитрих! — ответил чиновник. — Да, у меня две очаровательные дочки, Эмма и Анна, семи и пяти лет.

— Ах, как чудесно! — воскликнул Энтони, восторженно аплодируя. — Как вы, должно быть, довольны!

— О, я просто счастлив!

— Бедный Томас! Воспоминания о трагических событиях, отметивших его юность, еще слишком свежи, чтобы он мог лично предпринять эти розыски. Я приехал из далекой страны, приехал по его просьбе, чтобы дать ему возможность примириться со своим прошлым, и, кто знает, может быть, когда-нибудь он найдет в себе силы привезти сюда свою дочь, ибо — пусть это останется между нами — мне стало известно, что родится девочка. Итак, он мог бы привезти ее сюда, на землю своих предков, чтобы помочь ей ощутить связь со своими корнями. Дорогой Ганс, — торжественно продолжал Энтони, — я как будущий дед обращаюсь к вам, отцу двух прелестных дочурок, с просьбой: помогите мне, помогите дочери вашего соотечественника Томаса Майера, станьте тем щедрым другом, который подарит ей это счастье, чего все мы горячо желаем!

Ганс Дитрих, потрясенный до глубины души, не знал, что и думать. Затуманенный слезами взгляд посетителя окончательно добил его. Он протянул Энтони бумажный платок.

— Вы сказали — Томас Майер?

— Именно так! — ответил Энтони.

— Присядьте за столик там, в зале, а я схожу посмотрю, что у нас есть на него.

Четверть часа спустя Ганс Дитрих водрузил на стол перед Энтони Уолшем железный ящичек из картотеки.

— Кажется, я нашел досье на вашего зятя, — сияя, объявил он. — Нам повезло: оно не вошло в число тех, что подверглись уничтожению; видите ли, восстановление разорванных досье будет закончено не скоро, мы никак не дождемся нужных кредитов.

Энтони горячо поблагодарил его, одновременно дав понять смущенным взглядом, что теперь нуждается в уединении, чтобы изучить прошлое своего зятя. Ганс тотчас исчез, и Энтони погрузился в чтение пухлого «дела», заведенного в 1980 году на молодого человека, за которым следили в течение девяти лет. На десятках страниц тщательно фиксировались все события его жизни, знакомства, пристрастия и литературные вкусы; были здесь и донесения о его высказываниях в частных разговорах и на публике, о его мнениях, о степени его преданности общественным ценностям. Все, чему предстояло сформировать личность Томаса, — его юные замыслы и надежды, первые любовные томления, первые опыты и разочарования, — было известно и учтено. Поскольку Энтони далеко не блестяще владел немецким, он решил прибегнуть к помощи Ганса Дитриха, чтобы тот помог ему разобраться в обобщающем заключении, которое было приложено к досье; последняя запись в нем датировалась 9 октября 1989 года.

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая