Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз - Страница 48

Она не пояснила свои слова (я понял их лишь много позже), но согласилась с тем, что новую фамилию выбрать необходимо. Нам вспомнилась деревушка Оффланд вблизи Мелторпа, куда мы часто ходили, и на этом названии мы и остановились. Странная штука эти фамилии, думал я, повторяя про себя: «Джон Оффланд».

— Идти нам не к кому, — сказал я. — Разве что к вдове дяди Мартина?

— Ох, Джонни, это невозможно. Я едва с ней знакома. Она была молодой женщиной, а я — девочкой.

— Но ведь она твоя родственница?

— По-моему, да. Наши семьи были связаны, но не очень тесно: мой отец не был знаком с ее отцом. А приблизительно в то время, когда она вышла за дядю Мартина, мой отец с ним поссорился, и впоследствии я с ней почти не общалась.

— Из-за чего они поссорились?

— Уже неважно. Это очень долгая история. Когда-нибудь узнаешь.

Я собирался спросить, что означали намеки, оброненные ею раньше, но нас прервал кондуктор, объявивший, что карета вот-вот отправляется. Джентльмен, сидевший напротив нас, не вернулся, но сели два новых пассажира — элегантная дама с юнцом несколькими годами старше меня, — и мы отправились.

Леди (она назвала себя миссис Попплстоун, путешествующей со своим сыном Дейвидом, на что матушка, несколько смешавшись, представила нас: «Миссис и мастер Оффланд») завязала с моей матерью разговор, и вскоре они сдружились.

Лондона не было видно, но я уже ощущал его в горьком запахе угля, щекотавшем нос и глотку, затем на горизонте показалась темная туча, она росла и росла — и это был дым сотен и тысяч каминов. Мы миновали еще несколько миль; вокруг множились деревни, жавшиеся к дороге, словно боялись остаться без ее покровительства; расстояния между ними делались короче. Под конец деревни пошли сплошняком, и я воскликнул: «Это точно Лондон!» Однако матушка, а с нею приятная дама и ее сын засмеялись и уверили меня, что я ошибся. Эта сцена повторялась несколько раз, ибо я не мог взять в толк, что почти непрерывные ряды магазинов и красивых домов и улиц — это всего лишь разросшиеся деревни за окраиной столицы.

Я замечал, что матушка волнуется почти так же, как я.

— Он кажется еще большим, чем всегда, — тихонько сказала она; глаза ее сверкали.

Но наконец мы проехали через заставу, которая к тому времени была устроена на Нью-роуд, и мои попутчики признали: да, вот уже и Лондон. Теперь я начал удивляться тому, что улицы сменяют и сменяют одна другую, а противоположный край города все не показывался. Больше того, я никогда не видел и даже не представлял себе таких улиц, меня ошеломляли их ширина, высота зданий, обилие и разнообразие транспорта — роскошных частных карет, что проносились мимо (прощальные взмахи лошадиных хвостов воспринимались как жест презрения), обшарпанных наемных экипажей, черных угольных повозок, огромных неуклюжих подвод, — а также напор пешеходов, которые двумя громадными сплошными толпами спешили в противоположных направлениях по тротуару.

Пропутешествовав еще почти час, мы очутились на особенно широкой улице, которая, как сказала мне миссис Попплстоун, называлась Риджент-стрит; на моей любимой карте такой как будто не было, что и не удивительно: ко времени издания карты улица еще не была построена. Карета поплелась почти шагом, потому что проезжая часть и тротуар превратились в пугающую круговерть из взрослых и детей, лошадей и повозок — как бывает на ярмарочной площади. Там были юнцы с желтоватыми лицами, в черном платье и черных круглых шляпах, с висящими вдоль щек локонами — «евреи», шепнула матушка; они сновали меж карет, предлагая пассажирам товары: апельсины, пряники, орехи, перочинные ножи, записные книжки, пеналы. Другие люди, взрослые и мальчики, швыряли в окна какие-то бумаги; когда я поймал одну, это оказалась театральная афиша. (Наконец-то я побываю в настоящем театре!) Очередные таинственные личности, рискуя жизнью, выбегали на середину улицы с лопатами и ведрами. Это походило на сон наяву: грохот экипажей на мостовой, крики уличных торговцев, колокольчики газетчиков. От всего этого я испытывал одновременно радостное возбуждение и страх.

Мы попали в затор и остановились среди красивых экипажей, в таком количестве и многообразии, какие мне и не снились. Справа находилось прекрасное ландо, алое, с красивой лакировкой, боковую стенку украшал герб, который повторялся на окаймленной золотой бахромой драпировке козел, где сидели двое кучеров. За ними стояли бок о бок Два лакея в треуголках и ливреях с большими золотыми бантами на плечах, оба держали по трости с золотым набалдашником, прислоненной к выступу крыши, и оба смотрели вперед невидящим взором. Но экипаж справа выглядел еще элегантней: в дополнение к двум лакеям там имелся мальчик в полосатой жилетке и паричке, стоявший на возвышении; на мой взгляд он ответил такой улыбкой, что сделался смертельным моим врагом.

Но больше всего меня удивили пылающие газовые рожки, которые освещали улицы и витрины магазинов: в тот пасмурный и дождливый сентябрьский день их зажгли необычно рано. Ни о чем подобном я даже не слыхивал, поскольку газовое освещение в то время не дошло еще до нашей деревни. Я взглянул на матушку: щеки ее зарделись, словно от волнения.

— Такое множество газовых фонарей! — воскликнула она. — А посмотри на зеркальные стекла, газовый свет в магазинах. Когда я в последний раз здесь была, улиц с газовым освещением имелось не более трех-четырех, в районе Сент-Джеймса, и магазины с такими витринами можно было пересчитать по пальцам.

— Бог мой! — воскликнула миссис Попплстоун, а ее сын презрительно улыбнулся. — Да вы, выходит, не бывали в Лондоне уже тысячу лет!

Матушка покраснела и опустила глаза.

Карета, которая по большой дороге неслась как птица, на улицах Лондона обратилась в неуклюжее чудище: ее то и дело настигали другие экипажи, на нее орали извозчики, из-под ее колес прыскали вывернувшие из-за угла пешеходы. Она напоминала мне уток, что грациозно плывут по воде и неуклюже переваливаются с боку на бок на суше.

Теперь, когда карета замедлила ход, я смог рассмотреть людей, с которыми мне предстояло соседствовать. На широкой улице (Хеймаркет, как шепнула мне матушка) были смешаны в единую толпу модники и оборванцы. За леди или джентльменом (нередко сопровождаемыми лакеем, при тросточке с набалдашником из слоновой кости) могли следовать люди, похожие на нищих: мужчины в бумазее и вельвете, с рукавами, подвязанными веревкой, женщины в обтрепанных платьях, маленькие девочки-цветочницы. Зрение, слух и обоняние со всех сторон подвергались осаде: на каждую стену или ограду были налеплены, выцветали на солнце афиши и объявления, глашатаи выкрикивали новости дня — потерянный ребенок, кораблекрушение, перемены на бирже, — а рядом торговцы продавали с лотков жареные каштаны, печеную картошку или вареных моллюсков.

Мы приближались к району, где происходила большая перестройка: сносили Королевские конюшни, чтобы устроить большую, открытую для публики площадь. Матушка изумленно огляделась, словно с трудом узнавала это место. Внезапно взревел рожок почтальона, карета запнулась, с грохотом завернула под высокую арку и через узкий проезд достигла двора гостиницы, вывеска которой гласила: «Голден-Кросс».

— Мы не здесь остановимся? — спросил я матушку, пока мы собирали пожитки и готовились к выходу.

— Нет, — шепнула она. — Здесь слишком дорого.

— А еще, — дополнил я, — нас тут запросто найдут. Так куда мы отправимся?

— Не знаю, — отвечала она.

Эти слова, вероятно, услышала миссис Попплстоун, стоявшая вместе со своим сыном рядом, потому что она произнесла:

— Дорогая, мы сейчас собираемся в очень респектабельный частный отель, «Бартлеттс», на Уимпол-стрит. Рекомендую. Не хотите ли поехать с нами в одной карете? Багажа у нас кот наплакал.

Матушка с благодарностью приняла ее предложение. Однако кучер, увидев, сколько нас и как много у нас с матушкой багажа, выразил недовольство.

— Вы же знаете, — пожаловался он миссис Попплстоун, — такой груз мне не увезти.