Загадочное происшествие в Стайлзе - Кристи Агата - Страница 42

• Предыдущая
• 42/43
• Следующая

– И очень хороших довода, – заявил Пуаро, – так как долгое время они являлись для меня камнем преткновения, пока я не вспомнил одно крайне важное обстоятельство, что Алфред Инглторп – ее кузен. Мисс Ховард не могла совершить преступления в одиночку, но это не означало, что она не могла быть сообщницей. К тому же эта ее преувеличенная, неистовая ненависть! Ею прикрывались совершенно противоположные эмоции. Между ними, несомненно, существовала любовная связь еще задолго до того, как Алфред Инглторп появился в Стайлз-Корт. Еще тогда они составили свой отвратительный заговор, по которому он должен был жениться на этой богатой, но довольно глупой старой леди, склонив ее завещать ему все свои деньги. Совершив это умно спланированное и крайне гнусное преступление, они, вероятно, покинули бы Англию и жили бы где-нибудь вместе на деньги своей несчастной жертвы.

Они очень коварная и беспринципная пара! В то время как Алфред находился под подозрением, мисс Ховард потихоньку вела подготовку к иной denouement.[62] Она приехала из Миддлингхэма, имея в запасе кое-какие предметы. Ее никто не подозревает, никто не обращает на нее внимания; она свободно передвигается по всему дому. Поэтому в удобный момент в комнате Джона прячет бутылочку от стрихнина и пенсне, а на чердаке – черную бороду. Потом сама же и позаботилась, чтобы эти вещи были своевременно обнаружены.

– Не понимаю, почему они хотели свалить вину на Джона, – заметил я. – Ведь намного легче было бы опорочить Лоуренса.

– Да, пожалуй, но не так надежно. Все улики против Лоуренса – результат чистой случайности. Должно быть, это порядком раздражало интриганов.

– Однако поведение Лоуренса было довольно странным, – задумчиво произнес я.

– Да, но вы, конечно, знаете, чем это было вызвано?

– Нет.

– Вы не поняли, что он предполагал, будто это преступление совершила мадемуазель Цинтия?

– Нет! – с удивлением воскликнул я. – Это… это же невероятно!

– Нисколько. У меня тоже возникла подобная мысль. Я думал об этом, когда задавал мистеру Уэллсу вопрос о завещании. Подозрениям в ее адрес способствовали и порошки бромида, которые она готовила для миссис Инглторп, и ловкое перевоплощение в мужчину во время маскарадных вечеров, как нам рассказала Доркас. Откровенно говоря, против нее было больше улик, чем против кого-либо другого.

– Вы шутите, Пуаро!

– Нет. И я скажу вам, что заставило мсье Лоуренса побледнеть, когда он вместе со всеми вошел в комнату матери в ту трагическую ночь и увидел ее лежащей с явными признаками отравления. Глянув через ваше плечо, Лоуренс заметил, что дверь в комнату Цинтии не заперта на засов.

– Но он же сам сказал, что дверь была закрыта на засов! – возразил я.

– Совершенно верно, – сухо согласился Пуаро. – Именно это и подтвердило мои подозрения, что дверь не была на засове. Мсье Лоуренс просто пытался выгородить мадемуазель Цинтию.

– С какой стати?

– Да потому, что он в нее влюблен!

Я засмеялся:

– Ну, Пуаро, тут вы очень ошибаетесь! Как мне известно, он не только не влюблен в нее, но она ему определенно не нравится.

– Кто это вам рассказал?

– Сама Цинтия.

– La pauvre petite![63] И она была этим озабочена?

– Нет! Сказала, что ей это совершенно безразлично.

– Значит, далеко не безразлично, – заметил Пуаро. – Вот такие они… les femmes![64]

– То, что вы говорите о Лоуренсе, для меня просто удивительно, – заметил я.

– Почему? Это же было совершенно очевидно. Разве мсье Лоуренс не делал кислую мину всякий раз, когда мадемуазель Цинтия беседовала или смеялась с его братом? Он вбил в свою длинную голову, что мадемуазель Цинтия влюблена в мсье Джона. Когда Лоуренс вошел в комнату матери, он, конечно, понял, что она отравлена, но тут же пришел к поспешному и совершенно неверному выводу, будто мадемуазель Цинтии об этом что-то известно. Он чуть не пришел в отчаяние и тут же раздавил башмаком кофейную чашку, так как помнил, что Цинтия заходила накануне вечером к его матери. Мсье Лоуренс решил, что не должно быть никакой возможности провести анализ содержимого этой чашки, и принялся усердно и абсолютно бесполезно твердить, что его мать умерла «естественной смертью».

– А при чем тут «еще одна кофейная чашка»? – поинтересовался я.

– Видите ли, я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне было необходимо удостовериться. Мсье Лоуренс даже не подозревал, что я имел в виду, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если найдет эту чашку, то с его любимой будет снято подозрение. И он был совершенно прав!

– Еще одно. Что значили предсмертные слова миссис Инглторп?

– Они, конечно, были обвинением в адрес ее мужа.

– Господи, Пуаро! – вздохнул я с облегчением. – По-моему, теперь вы объяснили абсолютно все! Я очень рад, что все так счастливо кончилось! Джон и Мэри помирились.

– Благодаря мне.

– Как это… благодаря вам?

– Мой дорогой друг, разве вы не понимаете, что только судебный процесс свел их снова вместе? Я был убежден, что Джон Кавендиш любит жену, так же как и она его. Но они слишком отдалились друг от друга. И все это произошло по недоразумению. Она вышла за него замуж не по любви. Он это знал. Человек он по-своему чувствительный и не хотел навязываться. Однако стоило ему отдалиться, как в ней пробудилась любовь. Оба они люди невероятно гордые, и гордость неумолимо все больше отдаляла их друг от друга. Джон завел интрижку с миссис Рэйкс, а Мэри Кавендиш намеренно поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштейном. Вы помните тот день, когда арестовали Джона Кавендиша? Как вы видели, я мучительно размышлял, прежде чем принять решение!..

– Да, ваше беспокойство было вполне понятно.

– Извините меня, mon ami, но вы ничего не понимали. Я пытался решить, надо ли немедленно снять вину с Джона Кавендиша или нет? Я был в силах сразу его оправдать… хотя это могло привести к невозможности осудить настоящих преступников. Они решительно не подозревали о моих истинных намерениях до самого последнего момента, и это частично объясняет мой успех.

– Вы хотите сказать, что могли бы спасти Джона Кавендиша от суда? – удивился я.

– Да, друг мой, но я решил эту проблему в пользу «счастья женщины». Ничто, кроме огромной опасности, через которую им обоим пришлось пройти, не сблизило бы вновь эти две гордых души!

Я уставился на Пуаро в молчаливом изумлении. Какова самоуверенность этого человека! Никому в мире не пришло бы в голову восстановить семейное счастье с помощью суда по обвинению в убийстве!

– Догадываюсь, о чем вы думаете, друг мой, – улыбнулся Пуаро. – Никто, кроме Пуаро, не решился бы на такое! И вы не правы, осуждая мое решение. Счастье мужчины и женщины – величайшее благо на земле!

Слова Пуаро вызвали в моей памяти недавние события. Я вспомнил, как Мэри – бледная, измученная – лежала на диване и прислушивалась… прислушивалась… Вот внизу прозвенел колокольчик. Мэри подскочила. Пуаро открыл дверь и, встретив ее страдальческий взгляд, мягко кивнул. «Да, мадам! – сказал он. – Я вам его возвращаю!» Он отошел в сторону, и, выходя из комнаты, я увидел глаза Мэри, когда Джон Кавендиш заключил жену в объятия.

– Очевидно, вы правы, Пуаро! – тихо произнес я. – Да, это величайшее благо на земле!

Неожиданно кто-то постучал, и в открытую дверь заглянула Цинтия:

– Я… я только…

– Входите! – воскликнул я, вскакивая с места.

Цинтия вошла в комнату, но не села.

– Я… только хотела что-то сказать…

– Да?

Какое-то время Цинтия стояла, молча теребя кисточку своей шапочки, затем, неожиданно вскрикнув: «Вы просто прелесть!» – поцеловала сначала меня, потом Пуаро и бросилась прочь из комнаты.

– Что все это значит? – удивился я.

Разумеется, получить поцелуй от Цинтии было очень приятно, но то, что это было проделано столь публично, сильно уменьшало удовольствие.

• Предыдущая
• 42/43
• Следующая