Элизабет Костелло - Кутзее Джон Максвелл - Страница 20

— Я имею право! — горячо шепчет Норма ему в ухо.

— Конечно, только не пользуйся им сейчас, это не тот случай!

— Нельзя допустить, чтобы это сошло ей с рук! Она всё перепутала!

— Она уже старая, и она моя мать. Оставь ее в покое, пожалуйста!

Сидящий позади них уже начал говорить. Джон оборачивается и видит высокого бородатого мужчину. Джон думает о том, что матери не следовало соглашаться на вопросы с мест. Пора бы ей знать, что чокнутые и ненормальные слетаются на подобные лекции, как мухи на труп.

— Мне не совсем ясно, — слышит он, — к чему вы, собственно, призываете. Вы что, предлагаете прикрыть животноводческие фермы? Или хотите, чтобы все мы перестали есть мясо? Может, вы желаете, чтобы мы обращались с животными более мягко и не столь зверски их уничтожали? Или призываете прекратить эксперименты на животных? Может быть, вы против даже вполне невинных психологических опытов с животными, типа тех, которые проводил Кёлер? Будьте добры, поясните, пожалуйста. Спасибо.

«Поясните». Нет, он отнюдь не чокнутый. Матери действительно следует прояснить всё, прежде всего для самой себя. Она стоит перед микрофоном, вцепившись пальцами в края кафедры. Перед ней уже нет текста, и видно, что она нервничает.

«Не умеет она отвечать на вопросы, — думает Джон, — и не надо было за это браться».

— Я надеялась, что мне не придется формулировать правила, — произносит его мать, — но тому, кто ждет от меня именно этого, я отвечу: прислушайся к голосу сердца и поступай так, как оно тебе подсказывает.

Видимо, она считает, что ответила исчерпывающе. Но декан, судя по выражению лица, думает иначе. Без сомнения, не убедила она и того, кто задал вопрос. Почему бы ей не высказаться до конца?

Словно почувствовав настроение аудитории, мать снова начинает говорить.

— Меня никогда не интересовали предписания — как относительно пищи, так и любые другие. Указания, законы… Меня больше волнует, что за ними стоит. Что касается Кёлера, то, по-моему, он написал великолепную книгу, и она не была бы им создана, если бы Кёлер не считал себя ученым, проводящим эксперименты с шимпанзе. Только книга получилась совсем не такая, какой он ее задумал. Эта ситуация напомнила мне слова Монтегю: «Мы думаем, что это мы играем с кошкой, но откуда нам знать, что не кошка играет с нами». Хотелось бы мне, чтобы о подопытных животных мы могли сказать, что они играют с нами, но, увы, это не так.

Она замолкает.

— Вы удовлетворены ответом? — спрашивает декан бородатого.

Тот выразительно пожимает плечами и садится.

Осталось пережить званый ужин. Через полчаса декан ждет гостей в факультетском клубе. Первоначально Джон и Норма не были в числе приглашенных. Их включили в список позднее, когда стало известно, что в Эпплтоне преподает сын Элизабет Костелло. Джон понимает, что на ужине они, как самые молодые и младшие по рангу, будут чувствовать себя не очень уютно. С другой стороны, его присутствие может быть полезным. Возможно, его усилия понадобятся, чтобы предотвратить скандал.

С мрачным любопытством он думает о том, как администрация распорядится насчет меню. Если бы почетным гостем сегодня был исламский религиозный деятель или еврейский раввин, то, вероятно, они воздержались бы от блюд из свинины. Соответственно, из уважения к сегодняшнему лектору им следовало бы предложить всем ореховые биточки. Неужто почетным гостям придется ковыряться в тарелках и мечтать о том, как они, возвратившись домой, с жадностью вопьются зубами в сэндвич с копченой колбасой или обглодают холодную куриную ножку? Или же у предусмотрительных распорядителей есть в запасе нечто среднее, вроде рыбы, у которой имеется позвоночник, но которая не дышит воздухом и не пожирает своих мальков?

К счастью, за меню он не в ответе. Чего он страшится больше всего, так это того, что во время паузы в разговоре кто-нибудь задаст тот самый, неизбежный вопрос: «Что заставило вас, уважаемая госпожа Костелло, стать вегетарианкой?» Тогда она не замедлит оседлать своего конька и даст ответ, который они с Нормой назвали Плутарховым. После этого исправлять положение придется именно ему.

Ответ почерпнут его матерью из заметок Плутарха о нравственности. Мать знает текст наизусть, а Джон может воспроизвести лишь приблизительно: «Вы спрашиваете, почему я не ем плоть; меня же, со своей стороны, поражает, как вы можете класть в рот куски трупа животного; меня поражает, что вам не противно жевать искрошенное мясо и глотать вытекающие из разрезов соки». Плутархова цитата действует безотказно: люди тут же ошарашенно смолкают. Слово «соки» бьет наповал. Цитировать Плутарха все равно что бросить противнику перчатку. После этого может произойти все что угодно.

Лучше бы она не приезжала, думает Джон. Приятно увидеться с ней снова; хорошо, что ей захотелось встретиться с внуками; он рад, что ее знают и чтут. Однако цена, которую ему приходится за это платить (а если визит еще и плохо пройдет?!), кажется ему чрезмерно высокой. Господи, почему его мать не обыкновенная старушка, проводящая свои дни как подобает пожилой даме! Если ей так уж хочется распахнуть свое сердце для животных, то почему бы не распахнуть его для своих кошек, оставаясь дома?!

Мать восседает в центре стола, напротив Гаррарда, ректора колледжа. Джон через два места от нее, Норма — ближе к концу стола. Одно место, пустует. Он размышляет чьё. Рут Оркин с факультета психологии рассказывает матери об эксперименте с выращенной в семье самкой шимпанзе. Когда ей дали задание разложить фотографии на две кучки, обезьянка всякий раз упорно помещала свою фотографию туда, где были снимки людей, а не обезьян.

— На этом основании было очень соблазнительно сделать вывод, — говорит Рут, — что ей хочется, чтобы ее считали одной из нас. Однако ученому не следует спешить с выводами.

— Согласна, — отзывается мать. — Но это задание могло быть ею воспринято и не столь прямолинейно. Например, она могла в одну сторону откладывать снимки тех, кто может идти, куда ему вздумается, а в другую — тех, кому нельзя этого делать. Возможно, она хотела объяснить, что предпочитает быть свободной.

— Не исключено, что она хотела доставить удовольствие своему воспитателю, — вмешивается ректор, — дав ему понять, что они с ним похожи.

— Не слишком ли это по-макиавеллиевски для животного? — спрашивает крупный блондин, имени которого Джон не запомнил.

— Современники называли Макиавелли лисой, между прочим, — замечает мать.

— Ну, легендарные качества животных — это совсем другой сюжет, — возражает блондин.

Мать соглашается.

Пока все идет гладко. В качестве закусок были предложены на выбор креветки с молодым картофелем и макароны с жареными кабачками. Гаррард, как и сам Джон, взял макароны. Вообще из одиннадцати гостей рыбу заказали только трое.

— Любопытно, что религиозные группы определяют свои предпочтения в пище через отрицание, — замечает Гаррард.

— Да, — соглашается мать.

— Они скажут, к примеру: «Мы не употребляем в пищу змей», но никогда не скажут: «Мы едим ящериц», то есть объявят, чего они не делают, вместо того чтобы сказать, что делают.

До того как занять административный пост, Гаррард преподавал социально-политические дисциплины.

— Все это тесно связано с понятиями чистого и нечистого, — говорит Вундерлих. Несмотря на фамилию, он родом из Англии. — Чистые и нечистые животные, чистые и нечистые поведенческие привычки. Нечистоплотность может служить весьма полезным инструментом для определения своих и чужих, принадлежащих к социуму или отверженных.

— Нечистоплотность и наличие или отсутствие чувства стыда, — слышит Джон свой собственный голос. — У животных оно отсутствует. — Он сам удивлен, что вмешался. А почему бы и нет, собственно? Все идет отлично.

— Абсолютно правильно, — подает голос Вундерлих. — Животные испражняются при всех, совокупляются не прячась. У них нет чувства стыда. Этим, как мы полагаем, они от нас и отличаются. Основной довод — их непристойность, и именно поэтому мы не считаем животных себе подобными. Чувство стыда сформировало нас, людей. Возьмите основополагающий миф об Адаме и Еве. Поначалу все мы были животными.