Колдун - Григорьева Ольга - Страница 37

• Предыдущая
• 37/112
• Следующая

– Ты слышишь? – заметив неладное, переспросил Ратмир. –, Ночью выходим на охоту.

Болотник сжал зубы и, не чуя опухшей руки, признался:

– Без меня, Ратмир. Рука…

Оборотень моргнул, а потом, сразу все поняв, сдернул с Егошиного плеча волчью шкуру. Покрасневшая, вздутая до локтя рука болотника безжизненно повисла вдоль тела. Ратмир рыкнул, ткнул в нее пальцем. Где-то внутри очень вяло откликнулась боль.

– Плохо. – Оборотень прикрыл Егошино плечо. – Очень плохо. Пока мы охотимся, подумай, что тебе нужнее – жизнь или эта рука. Как решишь – так и будет.

– Жизнь или рука? – не понял Егоша.

– Да, – уже уходя, обернулся к нему Ратмир. – Руку надо отрезать. Конечно, если ты предпочтешь жизнь.

Он исчез. Затухающее солнце скользнуло по влазу последним слабым лучом и пропало. Удерживая рвущийся наружу крик, Егоша опустился на лежанку. Что он будет делать без руки? Как жить? Вдалеке раздался волчий вой. «Загонщики», – узнал Егоша и вдруг почувствовал себя тем самым испуганным и одиноким зверем, за которым сейчас мчалась Стая. Это его тело хотели растерзать безжалостные волчьи клыки, его плоть изорвать на кусочки, оставив лишь память о ней.

– Не надо… Я свой, – всхлипнул Егоша и, вскинув к темному влазу лицо, неожиданно завыл, уже не сдерживая отчаянной волчьей тоски.

Верно говорят – беда не ходит в одиночку. После отъезда Настены потекли на княжий двор, неприятности, будто их кто приманивал, а началось с лошади.

Рано поутру, когда Дева Заря еще только заплетала золоченые косы, чтобы показаться на небе во всей красе, на двор к Ярополку вбежала зареванная баба. Почуяв неладное, кмети кое-как ее успокоили и прямиком повели к Варяжко – он нарочитый, ему виднее, стоит ли пересказывать людям принесенные ею вести. А вести и впрямь оказались дурными – заболела у бабы лошадь. И не просто захворала, а издохла в одну ночь.

– Это она! Девка твоя! Она наворожила, обиду затаив! – орала жалобщица в лицо нарочитому. – Сперва мужика моего с ума свела, так, что он дом забросил – все у ее дверей дневал и ночевал, а теперь мою кобылу сгубила, ведьма проклятая!

Поначалу Варяжко не понял, о ком толкует жалобщица, а когда сообразил, захлебнулся яростью:

– Ты сама, верно, ведьма, коли на добрую и ласковую девку попусту наговариваешь!

Киевляне редко видели, чтобы Варяжко злился. Коли случалось ему яриться, то старался свою злобу сдерживать, на люди ее не выносить и никого не судить сгоряча. Но поклепа на Настену не стерпел. Увидев его расширившиеся в гневе глаза, баба перестала реветь и испуганно попятилась к двери. Но, прежде чем выскользнуть, прошипела:

– Все знают – ведьма она! Вон, Рамина никто на ноги поднять не мог, а она пришла – и вмиг очухался…

– Вон отсюда! – прохрипел Варяжко.

Охнув, баба исчезла за дверью, а нарочитый еще долго не мог успокоиться. Оказывается, обвинить человека легко… Может, Настена была права – поспешили они нарекать нелюдимого болотного парня Выродком? Может, от их непонимания он и стал таковым, каким называли? Варяжко не желал верить, что Настенин брат мог уродиться злодеем. А поразмыслив, вовсе начал сомневаться в ее родстве с убитым болотником. Мало ли какое имя Рамин выкрикнул в бреду… Хотя, помимо имени, Настена привела и иные доводы – мол, Оноха лишь ее брат мог знать, и глаза у него были редкостного зеленого цвета, словно плавала в них болотная трава…

– Будь здрав, нарочитый. – Пригнувшись, в клеть вошел Рамин, смущенно присел на уголок стольца. – Хотел поговорить с тобой, но кмети у крыльца толкуют, будто ты нынче не в духе.

Варяжко его не заметил – думал о своем. Вспоминал Настену и, казалось, даже слышал ее голос… Из-за друга потерял он свою любовь…

Отгоняя дурные мысли, нарочитый тряхнул головой. Нет, Рамин здесь был ни при чем. Он сам сговаривался с боярами убить Выродка – сам копал себе яму.

Очнувшись от последних слов Рамина, он горько усмехнулся:

– Верно. Не до смеху мне нынче.

– Ее забыть не можешь? – Рамин понурился и, сосредоточенно уперев взгляд в свои сапоги, выдавил: – Поверь, кабы я знал, что своими словами жизнь тебе изувечу – вовек бы имени Выродка не сказал!

– Нет в этом твоей вины, Рамин. Моя вина. Я ее брата убил.

Сотник оторвался от созерцания своих сапог, удивленно уставился на Варяжко:

– Ты? Значит, правда то, о чем меж людьми поговаривают, будто кто-то втихаря прикончил ублюдка?

– Правда.

Рамин поглядел на Варяжко, а затем, покачав головой, твердо сказал:

– Ты сам на такое не решился бы – надоумил тебя кто-то!

– И это верно.

– Блуд?

– А этого я тебе не скажу. – Варяжко отвернулся. – И хватит о пустом молоть – что сделано, не воротишь. Ты и без того многое знаешь. Приедет Ярополк – пойди поклонись ему в ноги и скажи, кто Выродка убил, только меня больше ни о чем не расспрашивай!

Варяжко и впрямь было безразлично, узнает о случившемся князь или нет. После отъезда Настены жизнь для него перестала иметь значение.

– Ты меня не бесчести! – обиделся Рамин. – Ты мне друг, а я друзей под секущий меч не подставляю!

– Ладно, не бушуй, – смягчился Варяжко. – Скажи лучше, не слыхал ли ты о такой болезни, которая здоровую лошадь с ног валит и за ночь ее в падаль превращает?

Старый сотник нахмурился:

– А что, была такая напасть?

– Чуть раньше твоего прихода баба прибегала, – недовольно буркнул Варяжко и пожаловался: – Во всем Настену винила…

– Дура! – рявкнул Рамин. – Небось, кабы осталась Настена в Киеве, так эта же баба к ней первой за советом пошла бы!

– Так-то оно так, только нынче Настена далеко, а беда близко… – вздохнул нарочитый.

Он уже перестал сердиться на жалобщицу. Хуже было, что не сумел ее задобрить, – теперь со зла понесет слухи и сплетни по всему Киеву. Те, кто любил Настену, не поверят, а остальные могут шум поднять, потребовать, чтобы привели знахарей – спасать скотину от ворожейных уроков. А то еще начнут по старинке тереть избы золой из семи печей. Ярополк вернется – Киева не признает…

За дверьми гулко затопали, раздались громкие голоса. Насторожившись, Рамин прижался спиной к дверной притолке, потянул из ножен меч. Глядя на него, Варяжко усмехнулся. В княжьем тереме сотнику было некого опасаться, но старые привычки давали о себе знать. И не поверишь, что совсем недавно этот молодцеватый, сухой старик говорил с тенями и призраками! Хотя Настена в них тоже верила…

Дверь с треском распахнулась, и тут же меч сотника взлетел над головами вломившихся в клеть дружинников. Воины растерянно завертели раскрасневшимися, потными рожами. Среди них – здоровенных, разряженных в казенные порты – Варяжко заметил невысокого, просто одетого паренька.

– Что шум подняли? – спросил Варяжко.

– Этот шельмец прямо под ногами проскочил и припустил зайцем по всем хоромам, тебя сыскивая! – наперебой завопили воины.

– Тихо! – Варяжко махнул рукой, и Рамин разочарованно ткнул острие меча в пол.

Парнишка молча стоял, исподлобья глядя на Варяжко.

– Так чего рвался ко мне, молодец? – поинтересовался нарочитый.

– Ты тут за князя, покуда он не вернулся? – спросил паренек.

– Я, – ответил Варяжко и, понимая, что этот малый неспроста так к нему рвался, приказал стражникам: – С гостем сам разберусь, а вы ступайте.

Воины выскользнули из клети. Рамин последовал было за ними, но нарочитый указал ему на скамью.

– Мы из древлянских земель пришли, – заговорил мальчишка. – Нас беда привела.

Варяжко нахмурился, отмечая, как дернулась морщинистая шея Рамина. Неприятностей хватало и без древлян.

– В чем дело? – спросил коротко.

– У нас в лесах нежить завелась, – начал было паренек, но осекся и, обернувшись на засопевшего сотника, смущенно повторил: – Да, нежить завелась…

Варяжко устало положил ладони на лоб, стиснул их, пытаясь понять слова паренька. Слишком часто за последнее время он слышал о нежитях. Ладно от Рамина – тот болен был, может, и мерещилось ему в бреду всякое. Настена тоже тяжко хворала, когда ей примерещился Блазень, но этот мальчишка говорил всерьез – неспроста ведь подался в Киев за помощью…

• Предыдущая
• 37/112
• Следующая