Берсерк - Григорьева Ольга - Страница 14

• Предыдущая
• 14/126
• Следующая

С наступлением холодов зверье перестало уходить далеко от нор, и я подумывала о собаке-помощнице, однако пойти за ней в Новое печище так и не решилась. Я вообще редко заходила туда, а если и оказывалась за высокой городьбой, то старалась побыстрей прошагать длинной улочкой, чтоб не слышать летящих вслед насмешливо-испуганных шепотков:

— Ишь ты, ведьмачка-то на охоту пошла!

— Вот ведь колдовская порода — все девки как девки, о свадьбах и хозяйстве думают, а этой лес — и миленок, и дом родной.

— Да кто ж ее этакую полюбит? Мужик в поневе, вот кто она!

Я молча проходила мимо назойливых голосов и лишь ненадолго останавливалась у ворот, возле темной и низкой избенки Баюна. С той зимы, когда паренек вытянул меня из проруби, я ничего о нем не слышала, но тишина и заколоченные двери избы ясно говорили, что владельца нет дома.

— Он ушел в Новый Город к родичам, — объяснил слепец. — Он в это время всегда к ним ходит, а к Коляде возвращается.

Вместе с Баюном меня покинули странные видения, и к концу осени я сама уже не верила ни в шилыхана, ни в его рассказы. Поэтому когда Баюн вернулся, — а он пришел на заре и, направляясь на охоту, я первой увидела его маленькую, шагающую через лядину фигурку, — я ни о чем его не спросила. Просто мне было уже не о чем спрашивать этого худого усталого паренька в стареньких, истертых до дыр поршнях, с тяжелой сумой за плечами. Но где-то в глубине души я надеялась, что Баюн сам явится ко мне. Однако он не пришел. Ни в ту зиму, ни в следующую. В печище справляли праздники, дегли по весне чучело Морены-зимы, опахивали поля от Коровьей Смерти, выпускали на волю певчих птах, триз-новали и гуляли на свадьбах, и Баюн был там, а мы со стариком жили своими тихими заботами — я бродила по лесу, он управлялся по хозяйству.

В поисках хороших ловищ я уходила все дальше и дальше от Ужи. Однажды зашла и на Красный Холм. Там не осталось ничего напоминающего о людях. Теперь это была голая, выжженная пустошь, и лишь на спускающемся к Мологе крутом склоне печально покачивала кроной невысокая березка. Ее тонкие ветви бились на ветру, и, казалось, дунь Позвизд посильнее — хрупкий ствол надломится, но она держалась. Недолго думая, я воткнула рядом с березкой прочный, заостренный на конце шест, надежно прикрутила его к деревцу пеньковой веревкой, немного отошла, любуясь своим трудом, и вдруг застыла — а ведь это я! Я — эта березка, привязанная чьей-то заботливой рукой к крепкой, не имеющей корней опоре — Олаву! Только моя веревочка давно развязалась…

В горле запершило, на глаза навернулись слезы, и, забыв об охоте, я побежала вниз. Больше на Красный Холм я не возвращалась.

А спустя еще два года случилось то, чего я так долго ждала. Но на сей раз новости принес не Баюн-шилыхан.

Ясным зимним утром я, как обычно, собралась на охоту. Мне не хотелось уходить надолго, поэтому слепец сунул в мою суму лишь пялку, нож и какое-то зелье от ран. Поднявшись раньше Девы Зари, я взяла суму, надела старые лыжи и к середине дня была уже далеко от печища. Поначалу мой путь шел по Мологе, но вскоре шагать по пустынному руслу реки надоело, и я повернула в лес. Я хорошо знала окрестные места — о некоторых рассказывал старик, а некоторые промяла своими ногами. В полдне пути от Мологи разливалась другая река Мета. Старик говорил, что если идти по ней два дня, то на третий выберешься прямо к Новому Городу, а если продолжать путь и нигде не сворачивать, то через день очутишься возле большого озера Серегерь. Там начинались густые древние леса, которые издавна славились хорошими ловищами, поэтому там частенько можно было встретить пришлых охотников. Раньше мне и в голову не приходило отправиться к Серегерю, но нынче захотелось повидать что-то новое. Прикинув, что на день своих запасов мне хватит, я поправила пояс и устремилась вперед.

Сначала путь тянулся по негустому березняку. Словно бахвалясь удалью, солнечный Хоре[33] догнал меня по маковкам деревьев, выкатился впереди слепящим круглым шаром и принялся шаловливо прыскать лучами в глаза. К вечеру лес кончился, предо мной разлеглись огромные, чуть припорошенные снегом болота, и я побежала за утекающим вдаль Хорсом, словно надеялась обогнать его. Однако ночь настигла меня у кромки леса, там, где кончались болота и на первом, еще топком холмике влажно темнели дряхлые, утомленные вековой борьбой с трясиной ели. Мне часто приходилось ночевать в лесу, но я хотела уже к вечеру быть у Серегеря. Недобро помянув самоуверенность слепого старика, утверждавшего, что до озера не больше дня пути, я взбежала на холм и тут услышала негромкие мужские голоса. Боясь насторожить незнакомцев, я замерла. Люди за елями продолжали говорить. Из-под ветвей выбивались яркие блики костра. Худые люди не стали бы жечь столь заметный огонь.

Я приподняла ветви и выскользнула на поляну. Незнакомцы смолкли. Их было четверо — двое высоких бородатых словенов в богатых зипунах, один молоденький паренек из кривичей и коренастый мерянин[34] с болтающимися на поясе подвесками-уточками. Одинаково длинные луки, легкие топоры и растянутые на пялках куньи шкурки выдавали в чужаках охотников. Должно быть, они встретились уже давно и, порешив, что вместе можно добыть больше пушного зверя, стали охотиться ватагой. На меня мужики воззрились с искренним изумлением.

— Доброй вам охоты, — делая шаг вперед, проговорила я. Обычно девкам на такое приветствие отвечали:

«А тебе доброго жениха, красавица», — но сказать подобное мне язык не повернулся бы даже у заядлого лжеца. Один из словен, видать, самый находчивый, неуверенно с запинкой крякнул:

— И тебе… удачи.

Я сняла лыжи, прислонила их к стволу ели и, увязая в снегу, двинулась к незнакомцам:

— Не погоните?

— А чего тебя гнать? — осторожно ответил все тот же словен. — Ты птица вольная — когда захочешь, тогда и уйдешь.

Я присела у огня и потянулась к нему руками. Пламя лизнуло пальцы рыжим языком. Согревшись, я оглядела охотников. Из-за меня разговор у них явно расстроился. Изредка один или другой кидали какие-то, ничего не значащие замечания, но, не зажигая общего интереса, они угасали, словно вылетающие из костра искры.

— Ты, девка, откуда пришла? — наконец не выдержал второй словен. — По говору наша, а все же речь какая-то не такая.

Таиться от незнакомых охотников было бы глупо, и я честно ответила:

— Родом из Приболотья, а нынче живу у деда, на Уже. Слыхали о таком озере?

— Это которое у Красного Холма? — заинтересовался мерянин. Я кивнула.

— Ходил я там, — улыбнулся он. — Раньше на Уже охота была, что гулянка — куда ни сунься, всюду зверье. Казалось, будто тамошний Лешак сам навстречу человеку дичь гонит, а как лесное печище на Холме сгорело, так дела совсем плохи стали — пушного зверя мало, зато волков хоть пруд пруди.

— Я там недавно, прошлого не ведаю, но зверя бью и не жалуюсь, — откликнулась я.

То, что мерянин знал Ужу и Новое печище, сблизило нас. Он выковырял из костра кусочек обвалянного в золе мяса и протянул мне:

— Держи. Сама, что ль, зверя бьешь?

— Сама, — принимая угощение, ответила я. — Дед стар стал, а больше родичей нет, все в Приболотье остались — вот и приходится вертеться.

Теперь все глядели на меня с сочувствием. Девке бродить по лесу с луком за плечами доводится не часто, а уж коли довелось — знать, заставила великая нужда.

— Как зовут-то тебя? — поинтересовался мерянин.

— Дарой.

— А меня Сычом.

Понемногу в беседу втянулись другие охотники, и вскоре я узнала их имена. Словенов звали Первак и Сила, а кривичского парнишку — Житник. Разговор вновь оживился.

Вначале все болтали о том, что видели и делали сами, — кто, куда, откуда, сколько набили зверя, а затем перешли к слухам и шепоткам, носящимся с ветром по Руси. Словене помянули княжьего боярина Мотива, который сидел в Ладоге и сдирал по три шкуры с простого люда, мерянин посетовал на беспокойных соседей вятичей, тех, что платили дань хазарам[35], а кривичский парнишка замахнулся осудить аж самого Владимира.

• Предыдущая
• 14/126
• Следующая