Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай - Страница 30

Поразили Сашу лица этих лесных казаков. Лица были нормальные – вот что удивительно. Чистые, приветливые, с ясными глазами и спокойным выражением собственного достоинства. В прошлые времена он много ездил по деревням и маленьким городкам средней полосы России, насмотрелся на вереницу всевозможных уродов с безнадежными рожами, исковерканных денатурированным алкоголизмом до степени откровенного вырождения. Мутация между сумой и тюрьмой, гнетущее зрелище, после которого ни во что хорошее для страны уже не верится…

Через некоторое время, когда Саша больше узнал о Ващере, он подумал, что бескровная война с подземельем обернулась благом для местных казаков, лет пятнадцать–двадцать назад еще не задумывавшихся о своем казачестве. Предполагаемая угроза заставила их собраться и почувствовать собственную значимость.

А началось все почти случайно, узнал он потом.

В начале 90-х, когда советская власть в крае загнулась окончательно, а местный колхоз «Заря Новой Жизни» или, если сокращенно, – «ЗыНыЖы», был объявлен самоликвидировавшимся, в станицах Акуевка, Святопромысел и примыкающих к ним хуторах началась полная анархия. С голоду не пропадали, конечно, при своем хозяйстве, при озерном и таежном промысле как-то держались, но и до этого было недалеко, настолько всем все стало по барабану. Именно тогда объявился, как власть, наказной атаман Ефим Авксентьевич Насенычев.

Быть атаманом он наказал сам себе. Никто его не выбирал, никто даже не знал его толком. Насенычев был из местных, но долго отсутствовал, вернулся жить в родительский дом только с началом горбачевской перестройки. Злые языки даже болтали, что он где-то сидел по мокрому делу, потому и не возвращался. Подозрительный мужичок, мололи упомянутые языки, чужой насквозь, хоть и из местных…

Насенычев на все разговоры – ноль внимания и лопату презрения. Для начала он собственноручно пошил себе казачью форму старорежимного образца, на которую нацепил современные погоны старшего прапорщика, орден «Красной Звезды» и медаль «За отвагу». Оказалось, нигде он не сидел, а служил в армии на сверхсрочной. Причем три года – в Афганистане, где и получил боевые награды. Вообще, мужик оказался разумный и бравый, как дедова шашка, забытая на чердаке. Мог рассказать причудливую бывальщину и толково, обстоятельно убедить в своей правоте. Однако его долго не воспринимали всерьез. Мол, играет, конечно, «спектаклю крутит», толкуя о казацких традициях и общинном самоуправлении. Ну и пусть играет, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не мылом и веревкой…

Постепенно злые языки примолкли. Насенычев гнул свою линию твердо. Для начала собрал возле себя молодых парней в казацкую дружину, тоже одел всех в форму, начал устраивать военные игрища и одновременно пресекать безделье и пьянки дружинников публичными порками. Самое удивительное, что буйная молодежь, управы на которую не было и не предвиделось, начала и слушаться, и терпеть, и даже подчиняться вполне охотно. Играют, да! Так ведь не в папу-маму-голопузика, не в налей-выпей – хорошими ведь играми забавляются, соглашались старшие.

Постепенно старший прапорщик набирал все больший авторитет. Люди постарше тоже включались в его игру. Чем плохо-то? – рассуждали все. Насенычев, кубыть, дело гутарит, а главное – делает по уму-разуму. Он же не сам по себе, а с народом. Сходы общестаничные устраивает, на майдане, честь честью, все общество выслушает, стариков седобородых рассудить попросит, а только опосля приговаривает. И то сказать – в станицах порядок появился, мужики вспомнили, что они кормильцы и воины, пьяными, как раньше, среди дня не лытают, за это розги.

А нашему мужику – только от водки отстать! Уж он тогда от нечего делать за хозяйство возьмется, рассуждали станичники, да еще как возьмется… Опять же эти, из подземелья, войной грозят, Насенычев зря предупреждать не станет. Тут не до баловства, когда война на пороге, тут надо и себя держать и границу, прав атаман. На выборах, которые тот все-таки устроил через некоторое время, Насенычев уже заслуженно получил атаманскую булаву с общим поклоном.

Да, порядок у казаков удивил Сашу. Откровенно удивил.

Конечно, военный уклад – это просто, понятно, каждый знает свое место в строю и порядковый номер при поголовном расчете, думал он потом. А с другой стороны, может, Насенычев действительно прав со своим раз-два-равняйсь… Только так и можно в стране, где деспотия всегда являлась не формой правления, а исходом от собственной безалаберности за широкую спину хозяина и благодетеля…

Глава 7

Остальных пассажиров Саша и Ирка нашли на постое в общественной избе. Так назывался огромный дом, выходящий окнами на широкую травяную площадь для общестаничных сходов. Пассажиры расположились вполне прилично, лучше, чем в иных гостиницах. Дощатая перегородка разделяла избу на женскую и мужские половины. Внутри было чисто, просторно, большая русская печь украшена изразцами, резные деревянные кровати застелены свежим бельем. Все лучше, чем сидеть на озерном берегу, коптиться у дымного костра и любоваться на обескрыленный вертолет, согласился Саша.

Судя по лицам, их товарищи по несчастью чувствовали себя неплохо. Есть их поедом или консервировать впрок, похоже, никто не собирался. Наоборот – кормили от пуза и весело, но ненавязчиво расспрашивали, как оно там, на Большой Земле…

Оказалось, про загадочного хранителя Иннокентия, который все может, пассажирам уже рассказали. Нужно его искать, только где? Говорили, последний раз видели его в Острожине, вылечил он там три язвы и одну падучую, прилюдно обозвал мэра Рассольникова мудаком и опять исчез по своим таинственным делам. Значит, в Острожин надо им подаваться, советовали казаки, там он где-то, а если не там – то рядом. Услышит про потерпевших крушение и объявится посмотреть.

Впрочем, что такое – этот идол, казаки отвечали донельзя уклончиво. Бог? Нет, не Бог. Талисман? Ничего похожего. Дух? Демон? Нет, конечно, упаси господи… Сказано же – идол! Это когда делать нечего, когда совсем уже не знаешь, что делать, тогда к нему. По пустякам беспокоить – грех, однако, обидеться может…

Увидев их с Иркой, остальные пассажиры накинулись с вопросами, но, к сожалению, прибывшие мало что могли добавить. Да, все тут упирается в идола, все про него говорят, и от этого, наверное, никуда не денешься… Да, Ачик Робертович погиб от подземных пушек, а геологи ушли сами, не слишком внятно рассказал Саша. Ирка к тому времени уже удалилась со своим Лавром, а он нарочно не стал подробно распространяться про геологов-диверсантов. Ушли, и всё, ничего не сказали. Сказали – дела у них. Может, геологические, кто знает… Но выяснилось, что они по военному ведомству. Может, какая-то секретная военная геология…

Нужно еще присмотреться, что тут к чему, решил он. Не слишком ли подозрительно попахивает вся эта авария?

От оставшихся Саша узнал: когда они ушли, в лагере опять появлялся Савич. Лечил Дениса, водя руками возле головы. И тот вроде как пошел на поправку, даже начал иногда открывать глаза. Потом Савич снова исчез. Зато скоро появились казаки и отвели их в станицу, где приняли вполне радушно. Сейчас Денис лежит в избе у станичного лекаря, он, судя по всему, ходить еще сможет не скоро. Сильное сотрясение мозга, лежать ему неподвижно не меньше месяца. Казаки обещают оставить его у себя и вылечить.

– Нет, я не понимаю, почему мы, умные взрослые люди, давно уже не верящие ни в какие сказки и занимающие, между прочим, определенное немалое положение, должны бегать за каким-то мифическим идолом? – гундосил Самородов, все еще страдая носом.

Васька, со свойственным ему бесшабашным фатализмом, возражал, что делать все равно больше нечего. Если он, Самородов, может предложить что-нибудь более толковое, то пусть предлагает, а не гундосит на голом месте.

Предложить Самородов не мог, поэтому свирепо сверкал глазами и на голом месте гундосил. Отношения между ними окончательно не сложились, сразу понял Саша.

Женщины, тетя Женя, Аля и Вера, с прагматизмом, присущим полу, поддерживали Ваську. Лучше идти, чем сидеть и ждать у моря погоды. Точнее, у озера.