Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай - Страница 25

По дороге наскоро, одним мазком поцеловались. Губы у нее были мягкими, теплыми и очень родными. Инцест? Мягкий, родственный поцелуй после трех часов здорового спортивного секса. Все нормально. Все хорошо. Все как надо. А кому это надо?

Мимо расхлябанно прошагал ссутулившийся, запакованный в плеер подросток. Покосился в их сторону.

– Педик, – сказала Лена.

– Почему педик?

– Потому что. На машину посмотрел, а на меня нет.

– Молодой еще. Таких, как ты, у него еще будет много. А такой машины, возможно, никогда не будет.

– Все равно педик, – сказала Лена. – А ты гад.

– Тогда ты – Мерилин Монро.

В их разговорах это было ругательство, понятное только им двоим.

– Гад вдвойне, – она улыбнулась.

– А то ты не знала.

– Всегда знала. И в очередной раз убеждаюсь.

Ему захотелось сказать еще что-нибудь едкое. Насмешливое. Независимое наконец. Такой тон в разговоре с ней он для себя давно выбрал. Едкий, насмешливый и независимый. И вообще, с него взятки гладки. Рубаха-парень, трусы в горошек, душа-тельняшка. Не просто брат, а братан… Вот только не очень-то получалось. А что и когда с ней получалось?

– Ну и вали себе, – сказал он.

– Что?!

– Убедилась – и езжай себе на здоровье!

– Прогоняешь?

– Ага, – подтвердил он как можно равнодушнее. Со всем равнодушием, которое только смог наскрести. Все равно плохо получилось. Три часа всего пообщались, а равнодушие уже на нуле. Почти не осталось равнодушия в закромах Родины.

Сколько раз он предлагал ей выйти за него замуж? Несколько раз предлагал, это точно. По сути, она отказала ему только один раз. Сразу, категорично и навсегда.

– Пойми, дурачок, – объясняла она потом, – ну, поженимся, ну, распишемся. А дальше? Жить-то на что будем? Я – женщина дорогая…

– Я работаю, – обижался он.

– Я тоже работаю. Иногда.

– Ну вот.

– Ничего не вот. На работе денег не зарабатывают, это всем известно. На работе зарабатывают зарплату. А деньги нужно не зарабатывать, а делать. Ты умеешь их делать?

Саша не умел. Он обиделся на нее. В очередной раз.

Лена пискнула сигнализацией, бесшумно открыла тяжелую с виду дверь. Даже на расстоянии он почувствовал, что в салоне пахнет ее духами и еще чем-то – солидным, иноземным. Запах денег.

В его «Жигулях» всегда пахнет бензином и нестираными носками. Это она говорила. Запах бедности. Бедность она ненавидела так, словно бы хронически голодала все свое отрочество, включая юность. Ненавидела все, просто напоминавшее ей, что на свете существует бедность. Саша никогда не понимал, откуда взялась такая звериная ненависть?

Когда они только познакомились, Лена жила с мамой в однокомнатной квартирке и училась на историческом факультете. Сейчас она нигде не учится, почти не работает, а в квартире у нее, наверное, больше комнат, чем прежде – квадратных метров. Все-таки есть люди, которые умеют устраиваться. Она умела. Даже первый муж до сих пор платил ей какие-то деньги, и это при наличии второго, еще более богатого.

– Запомни и запиши, – неожиданно сказала Ленка. – Анальный вопрос всех нас испортил.

– Квартирный, – машинально поправил он.

– Нет, квартирный вопрос испортил некоторых, а анальный – всех остальных.

– Так уж и всех?

– И остальных тоже.

Она села в машину. С трех попыток развернулась в узком дворе. Плохо развернулась, неуклюже. Года два уже за рулем, а ездить так и не научилась.

Саша курил сигарету и смотрел, как сверкающий «мерс» нахально выкатился на дорогу прямо посреди потока. Машины перед ним предусмотрительно притормозили. Расступились, чтоб не связываться с идиоткой, которая за рулем дорогого «мерина» как обезьяна с новенькой гранатой.

В сущности, она была не злым человеком. Могла даже посочувствовать кому-то и чем-то. Просто сначала она, любимая, а потом уже все остальные. Она – точка отсчета для мироздания. Это ее принципиальная позиция, хотя и интуитивная. Он давно понял, что его угораздило влюбиться в патологическую эгоистку…

Поздно ночью Саша в одиночку допивал импортный коньяк, почти полную бутылку, небрежно оставленную Ленкой, и мечтал. Вот вдруг неожиданно он разбогатеет. Объявится, допустим, из-за границы одинокий родственник-миллионер. Престарелый, разумеется, одной ногой здесь, а другой – уже там, в глубине могилы. Ногой в могиле стоит уже твердо, а первой только помахивает на прощание. Бывает же, чего только на белом свете не бывает… А он, Саша, единственный наследник. Вот тогда она точно бросит своих хмырей и выйдет за него замуж.

А он на ней женится, сладко представлял Саша. И будет мудохать ее каждый день. А по выходным – два раза на дню!

И что это такое – любовь?

Глава 6

– Однажды пришел к Конфуцию некий ученый муж, – рассказал как-то раз Иннокентий. – Спросил, мол, скажи мне, Учитель, что мешает человеку жить счастливо?

– Притча? – уточнил Саша.

– Слушай дальше, не перебивай раньше времени… Спросил он, понятно, не без задней мысли. Думал, сейчас Учитель скажет что-нибудь вроде – ложь, зависть, глупость и так далее. А он, допустим, возразит, мол, нет, Учитель, сначала – глупость, она больше мешает, потом – зависть, а уж потом – ложь. Покажет, что он не глупее Конфуция, раз ему возражает. Но тот ответил неожиданно. «Только две вещи мешают человеку жить счастливо – нелюбимая жена и нелюбимая работа».

Возразить было нечего. Против простых истин вообще трудно что-нибудь возразить. Тогда ученый попробовал зайти с другой стороны. «А чего, по-твоему, должен избегать в этой жизни мудрый человек?» – спросил он. «Только двух вещей, – ответил Конфуций. – По-настоящему мудрый человек одинаково избежит и рабства дворцов, и цепей нищеты».

И опять ученый муж не нашел что возразить.

– Так это быль или притча? – снова спросил Саша.

– Кто теперь знает? – ответил хранитель…

*

Потом, вспоминая, что случилось со всеми пассажирами упавшего вертолета, Саша неизменно приходил к выводу, что Ващера появилась в его жизни удивительно вовремя. Кому – как, конечно, но ему нечто подобное было просто необходимо. Нужно было встряхнуться. Иначе пресловутый кризис среднего возраста, уже проявляющийся во всем удручающем осознании несделанного и непрожитого, догрыз бы его до состояния обглоданных костей.

Кризис, рубеж, подведение первых итогов жизни – слишком громкие слова, впрочем. Какие уж тут итоги! Руины и воронье кругом. Развалины замков надежды, выстроенных когда-то на облаках мечты, над которыми тоскливо кружит голодное воронье желаний. Во как! Нечто похожее загнул как-то Мишка Бломберг за очередным пивом. Повторить, правда, не смог, пока формулировал конец – забыл начало. Потом они общими умственными усилиями воспроизвели его хитрую фразу и довели до логического совершенства…

Итоги? Преимущественно – подсчет потерь! Работу свою он не любил, редакцию – временами ненавидел. В творчестве, о котором когда-то мечталось, он дальше юношеских рассказов и взрослых, в меру пустых статей так и не двинулся. Можно наливаться пивом по самую маковку в теплой компании и рассуждать о том, что его литературный талант погублен редакционной текучкой, убит в зародыше бессмысленной суетой и раздавлен пресловутым куском хлеба с маслом, на который – волей-неволей и хочешь не хочешь… Если бы не это, то, пятое, десятое, он бы – о-го-го! И будут сочувственно слушать, потому что и самим, в свою очередь, не терпится рассказать, как собирались когда-то о-го-го…

Себя обмануть сложнее. От самого себя трудно скрыть, что не смог – потому что не сумел. Не хватило, не нашлось, не сложилось, как угодно. Зародыш таланта так и не развился во что-то большее. Или не хватило духу его развить. Все просто, и никак иначе. Да еще единственная любимая женщина строила свою жизнь независимо от него, одаривая его сексом, как нищего милостыней. Было унизительно получать такие подарки, но расстаться с ней сил не хватало. Сил почему-то ни на что не хватало. Даже детьми, этим обычным оправданием бесцельности собственного существования (не у нас – так пусть хоть у них), он так и не удосужился обзавестись. Та, с которой он хотел бы жить вместе и растить общих детей, выходила замуж исключительно за других. С остальными – не хотелось. Ничего не хотелось. Зажигало иногда, но не вспыхивало. Пустоцвет в общем. Это ботаническое слово всегда казалось ему самым емким. По крайней мере достаточно уничижительным…