Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай - Страница 15

*

Временами Саше казалось, что этот первый, пожалуй, самый долгий день в Ващере никогда не кончится. Но он кончился, конечно, так же монотонно и незаметно, как и тянулся. Начало темнеть. Саша не сразу понял, что темнеть начало вокруг, а не в глазах. Если бы в глазах – он бы тоже не удивился. Сколько они отмахали, пожалуй, лучше не знать…

На ночлег расположились быстро. Геологи ловко развели костер, нарубили для лежанок мохнатый лапник, открыли консервы на ужин, повесили над огнем котелок с водой.

Дежурить первому выпало Ачику. На этом настоял Петр, чтоб дежурить у костра посменно, включая даму, раз она сама вызвалась идти с ними. Максимально выспаться должен каждый, вне зависимости от половозрелости, подчеркнул он. Половозрелось здесь ни при чем, машинально отметил Саша, не тот термин. Но в остальном все правильно и все понятно. Среди темных деревьев, кажущихся в сумерках враждебными и настороженными в своем бесконечном шуршании и поскрипываниях, спорить с ним не хотелось. И все-таки они как-то слишком быстро перешли на положение военного отряда, где приказ командира – закон для подчиненного, а кто начальник и кто дурак – явствует из устава, решил Саша. А где демократия, где – подискутировать об очевидном?

Впрочем, потом, все потом… Опустившись на свое жесткое, пахнущее землей и хвоей ложе, Саша с удовольствием потянулся. Расправил гудящие ноги. Только теперь, ложась пластом, начинаешь понимать, какая прелесть в этих туристических удовольствиях…

Деревья, ветки, стволы перед глазами… Бесконечная, бескрайняя зелень… И все так же гулко и монотонно шумит вокруг лес…

Едва Саша задремал, как его разбудили. Он почувствовал, как его осторожно трясут за плечо.

Открыв глаза, Саша увидел над собой склоненное лицо Ачика. Азербайджанский коммерсант был насуплен, деловит и озабочен.

– Слюшай, брат, ти Ирка будешь? – спросил он.

Вот тоже сексуальный террорист с национальным уклоном! Видимо, придется вмешаться. А то ведь прибьет красавица горного орла. Как муху прихлопнет, надает по самому менталитету… Предупредить или нет? Пожалуй, не стоит, решил Саша, настоящие орлы должны дробить камни собственным клювом.

– А что, уже дает? – лениво поинтересовался он.

– Пока не спрашиваль, – деловито сообщил кавказец.

– Ну, так ты спроси сначала… Потом кликнешь.

– Э, спрошу, брат Саша! Так спрошу!

Ачик Робертович быстро, как таракан, пополз в сторону. Саша понял, что уснуть ему пока не удастся. Ждал. Несколько минут было тихо, потом в тишине, внезапно и громко, прозвучал хлесткий, сухой удар. Затем – пронзительный, режущий уши визг, какой издает среди ночи кот, если ему неожиданно наступили на лапу.

Громко получилось! Показалось, что от стволов деревьев отразилось подобие эха. Саша приподнял голову. Как он и предполагал, источником звука оказался Ачик Робертович. Кавказец сидел на корточках, держался руками за лицо и вздрагивал узкими плечами. Постепенно затих.

– Э, женчина, я тебе лубить хотель! А ти мине убиль сразу! – сказал он с искренней, недоуменной обидой.

– И еще раз убью! – пообещала Ирка.

– Слюшай, чего хочешь, да?!

– Еще раз сунешься своими ручонками, точно убью! – насмешливо повторила Ирка. – Ты меня еще не знаешь, Ачик Робертович. И не советую!

– Кому надо, да?! – скандалил кавказец. – Кому тебя надо?!

– Кончайте там! – подал суровый голос Петр со своей лежанки.

– Э, брат, что кончай? Зачем кончай? Никто не начиналь, да!

– Слышь, джигит?! Кончай гарцевать, не на рынке. Сунешься к бабе, я тебя сам убью! Сиди вон, охраняй костер от медведей…

– Э, кто к ней совается? Мне такой баба и за деньга не надо… – гордо ответил Ачик Робертович. – У меня деньга есть, ты не думай!

– Засунь их себе! А то я засуну… Ну, ты меня понял?

Саша прикрыл глаза. Деревья, ветки, стволы, хруст хвороста под ногами, пружинная упругость моховых кочек…

*

– Хочешь, я расскажу тебе одну притчу? – спросил как-то Иннокентий.

– А почему притчу? – спросил Саша.

– Так положено. Не матерый же анекдот рассказывать на пороге святилища!

Святилищем это было трудно назвать, скорее, входом в пещеру. Еще точнее – лазом в пещеру, протискиваться туда приходилось на четвереньках. Но, в общем и целом, хранитель был прав. Перед пещерой, где обитал таинственный идол, на анекдотические скабрезности не тянуло.

– Ладно, во-первых, ты все равно расскажешь. А во-вторых, хочу, – ответил Саша.

– Хороший ответ, – одобрил Иннокентий. – Сразу расставляет приоритеты по полочкам. Ну, так вот… Однажды, рядом с одной восточной деревней жил мастер дзена. Крестьяне его уважали, ходили к нему советоваться о делах, носили еду и все такое. А потом дочь одного из крестьян родила ребенка.

– Мальчика или девочку? – уточнил Саша.

– Скорее всего одно из двух, – невозмутимо парировал Иннокентий. – Так вот… Родители роженицы, естественно, начали допытываться, как она посмела рожать без мужа и кто отец. Дочь сказала, что ребенка она родила от мастера дзена. Тогда отец семейства взял ребенка и пошел к мастеру. «Это твой ребенок, ты и расти его. А нам в семье такого позора не нужно», – сказал он. – «Хорошо», – согласился мастер и взял ребенка.

Прошел год. Крестьяне больше не уважали мастера, еду ему не носили, но он как-то выкручивался. Азия, климат теплый, сам понимаешь… Мастер и ребенка растил, и молоко для него доставал, и кашу варил – все, как положено. За год дочь раскаялась и рассказала родителям, что на самом деле она родила ребенка от соседского парня.

Тогда крестьянин опять пошел к мастеру и сказал: «Учитель, прости нас, мы ошиблись. Это вовсе не твой ребенок. Отдай нам его опять». – «Хорошо», – согласился мастер и отдал ребенка. Вот такая история…

– Ну, и что из этого следует? – спросил Саша.

– А ты как думаешь?

– Что мастер дзена был настоящим мастером, так следует понимать?

– С чего ты решил, что это притча о мастере дзена?

– А о чем же?

– Например, о счастливом детстве, – невозмутимо сказал хранитель…

*

К тому времени Саша уже обратил внимание, что в их неспешных беседах (Иннокентий все делал неспешно, словно считал торопливость чем-то вроде неприличной привычки) гораздо больше вопросов, чем их обычно бывает в среднестатистических диалогах двух современных людей. Например, столичного корреспондента по мистике и хранителя краевого идола.

По сути, хранитель прав, размышлял потом Саша. Перефразируя все того же хранителя, в современных урбанистических диалогах настоящие вопросы задают редко. Все больше конкретизируют факты, а это уже из области уточнений. Современная европейская цивилизация, вещал Иннокентий, вообще отличается слишком уж обширным набором стереотипов, готовых решений на все случаи жизни, включая отклонения от правил и методы пресечения таковых. А те, кто готовит эти решения для тиражирования, если вдуматься, и держат в своих руках рычаги власти. Это, если говорить вашим, древесно-стружечным языком газетчиков, ехидничал он.

Иннокентий – говорун. Ему почесать языком – хлебом его не корми и воды не давай… Да и как ему не быть таким, при его замкнутом образе жизни и веселом, общительном характере… Но дело даже не в этом. А в следующем. Для начала, в том, что на Сашины вопросы он отвечать даже не думал. Как-то само собой получалось, что Сашины вопросы ответов не требовали, они их подразумевали. Значит, зачем отвечать? В сущности, это было даже обидно. Получалось, будто он, профессионал пера, мастер художественного слова оптом, в розницу и в разлив, как выражался Бломберг, не мог сформулировать стоящего вопроса, кроме расхожих «что, где, когда». Вдвойне обидно, потому что Иннокентий, похоже, мог ответить на многое.

Да, именно таким оказался этот загадочный Иннокентий, хранитель идола и по профессии – хороший человек…

В принципе таким был весь этот Ващерский край, где многое оказывалось не тем, чем выглядело. Где все события вдруг становились с ног на голову, страшное превращалось в смешное, веселое оборачивалось всякими ужасами, а простое и понятное вдруг смешивалось в рыхлую кашу необъяснимого. Сначала им, пассажирам упавшего вертолета, показалось, что окружающая действительность играет с ними в какую-то странную игру, где правила неизвестны, а ходы – наглухо засекречены. Это было пугающее ощущение, ирреальность происходящего порождала на удивление неуютные ассоциации, словно пробираешься по тонкому льду, зная, что весеннее солнце уже прогревает и подтапливает его.