Гимн Лейбовичу (Другой перевод) - Миллер-младший Уолтер Майкл - Страница 63

— У Присцилды такое прекрасное настроение, — вежливо заметил Зерчи. — У нее будут щенки?

— Да простятся мои грехи, ваше преподобие, — сказала миссис Грейлес, — но это не материнские чувства делают ее такой, а дьявол ее мучит! Это все мой муж виноват: он заколдовал бедную собачку, заколдовал ее просто из любви к колдовству, и теперь она всего боится. Прошу, ваше преподобие, прощения за ее шалости.

— Все в порядке. Ладно, доброй ночи, миссис Грейлес.

Но убежать оказалось не так легко. Старуха схватила аббата за рукав и улыбнулась своей неотразимой беззубой улыбкой.

— Минутку, отец, одну только минутку для старой торговки помидорами, если только она у вас есть.

— Ну конечно! Я буду рад. — Джошуа криво усмехнулся аббату и отправился договариваться с собакой о праве прохода. Присцилла смотрела на него с явным презрением.

— Сейчас, отец мой, сейчас, — говорила миссис Грейлес. — Возьмите кое-что для вашей кружки. Сейчас… — Пока Зерчи протестовал, она гремела монетами. — Нет, обязательно возьмите их, — настаивала она. — О, я знаю, вы всегда говорите со мной с каким-то раздражением! Но я не так бедна, как вы можете обо мне подумать. И вы делаете доброе дело. А если вы не возьмете денег, они достанутся этому нехорошему человеку, моему мужу, и он будет делать на них свое дьявольское дело. Здесь я продала свои помидоры и получила хорошую цену; я купила себе еды на неделю и даже хорошенькую игрушку для Рэчел. Я хочу, чтобы вы взяли их.

— Это очень хорошо…

— Гррампф! — донеслось властное рычание со стороны ворот. — Гррампф! Рауф! Рррррраууфф! — последовало быстрое чередование лая и тявканья, а затем Присцилла заскулила, капитулируя.

Джошуа вернулся, держа руки в рукавах.

— Вы ранены?

— Гррумпф! — проговорил монах.

— Что такого вы с нею сделали?

— Гррумпф! — повторил брат Джошуа. — Рауф! Рауф! ррррррауф! — и затем пояснил. — Присцилла верит в оборотней. Это она визжала. Теперь мы можем пройти через ворота.

Собака исчезла, но миссис Грейлес снова вцепилась в рукав аббата.

— Еще только одну минуту, святой отец, я не буду вас больше задерживать. Это из-за маленькой Рэчел я так хотела повидать вас. Надо подумать о крещении, я и хотела бы попросить вас… не окажете ли вы честь…

— Миссис Грейлес, — мягко прервал ее аббат, — обратитесь к вашему приходскому священнику. Это он должен выполнять такие обряды, а не я. У меня не приход, а только аббатство. Поговорите с отцом Село из церкви святого Михаила. В нашем храме даже нет купели. И женщинам там запрещено бывать, разве что на балконе.

— В капелле сестер есть купель, и женщины могут…

— Это дело отца Село, а не мое. Метрику должны вписать в вашем собственном приходе. Только в случае крайней необходимости я мог бы…

— Ой, ой, я знаю это, но я уже была у отца Село. Я принесла Рэчел к нему в церковь, но этот глупый человек не захотел даже прикоснуться к ней.

— Он отказался крестить Рэчел?

— Да, отказался, глупый он человек.

— Тот, с кем вы говорили, священник, а вовсе не глупый человек, миссис Грейлес, и я его хорошо знаю. У него, должно быть, есть веские причины для отказа. Если вы не соглашаетесь с его доводами, то поговорите с кем-нибудь еще… но не с монастырским священником. Может быть, следует поговорить с пастором церкви святой Мейзи?

— Ой, я и там уже была…

И она отмолотила им подробный отчет о ее хлопотах ради крещения Рэчел. Монахи слушали ее сначала терпеливо, но потом, увидев что-то, брат Джошуа вдруг схватил руку аббата выше локтя и постепенно впивался в нее, пока аббат не скорчился от боли и не разжал его пальцы свободной рукой.

— Что вы делаете? — прошептал он, но потом заметил выражение лица монаха. Его глаза неподвижно уставились на старуху, как если бы она была василиском. Зерчи проследил за его взглядом, но не обнаружил ничего более странного, чем обычно. Ее лишняя голова была наполовину прикрыта неким подобием покрывала, и брат Джошуа, несомненно, не раз видел это.

— Мне очень жаль, миссис Грейлес, — прервал ее Зерчи, как только она остановилась, чтобы глотнуть воздуха, — но я должен сейчас уйти. И вот что я скажу вам: я позову отца Село для вас, но это все, что я могу сделать. Я думаю, он еще раз повидается с вами.

— Спасибо вам сердечное, и простите мои грехи.

— Доброй ночи, миссис Грейлес.

Они вошли в ворота и направились к трапезной. Джошуа несколько раз ударил себя ребром ладони по лбу, словно пытался таким образом что-то поставить в черепе на месте.

— Почему вы так смотрели на нее? — спросил аббат. — Я считаю это неприличным.

— Вы не заметили?

— Что не заметил?

— Так вы не заметили? Ладно… оставим это. Но кто такая Рэчел? И почему не хотят крестить ребенка? Она что, дочка этой женщины?

Аббат невесело улыбнулся.

— Так утверждает миссис Грейлес. Но это еще вопрос, кто ей Рэчел — дочь, сестра или липший нарост, выросший из ее плеча.

— Так Рэчел — ее вторая голова?

— Не кричите так. Она может услышать вас.

— И она хочет ее крестить?

— Причем очень настойчиво, не правда ли? Это кажется мне навязчивой идеей.

— И как это объясняют?

— Я не знаю, я не хочу знать. И я благодарю небо за то, что не могу постичь этого. Если бы это были просто сиамские близнецы, все было бы ясно. Но здесь другое дело: старожилы говорят, что когда миссис Грейлес родилась, Рэчел не было.

— Крестьянские байки!

— Вероятно. Но некоторые готовы повторить это хоть под присягой. Сколько душ у старой леди с лишней головой… головой, которая «выросла»? Такие казусы вызывают немалое раздражение в высоких сферах, сын мой. Ну, а что вы заметили? Почему вы уставились на нее и пытались сломать мне руку?

Монах медлил с ответом.

— Она улыбалась мне, — сказал он наконец.

— Кто улыбался?

— Ее лишняя… гм… Рэчел. Она улыбалась. Мне показалось, что она собирается очнуться.

Аббат остановился у входа в столовую и с любопытством посмотрел на брата Джошуа.

— Она улыбалась, — повторил монах совершенно серьезно.

— Представьте себе, как это было.

— Да, мой господин.

— Тогда покажите, как вы это себе представляете.

Брат Джошуа попытался.

— Я не могу, — признался он наконец.

Аббат опустил монеты старой женщины в кружку для нищих.

— Войдем внутрь, — сказал он.

Новая трапезная была, в соответствии со своим назначением, отделана хромированной арматурой, имела специальную акустику и бактерицидные лампы. Исчезли почерневшие от дыма камни, высокие светильники, деревянные чаши и зреющие в подвалах сыры. Не считая украшенных крестами сидений и ряда икон вдоль одной стены, это место походило, скорее, на заводскую закусочную. Да, атмосфера трапезной изменилась, как и атмосфера всего аббатства. После столетий борьбы за сохранение остатков давно погибшей культуры монахи дождались расцвета новой, еще более могучей цивилизации. Старые задачи были выполнены и вместо них поставлены новые. Прошлое почиталось и выставлялось для обозрения в застекленных витринах, но оно уже не было настоящим. Орден приспособился к новому времени, к веку урана, стали и ракетных вспышек среди громыхания тяжелой индустрии и высокого тонкого воя двигателей звездолетов. Приспособился, по крайней мере, внешне.

— Accedke ad eum,[150] — пропел брат-чтец.

Одетая в рясы толпа нетерпеливо переминалась во время чтения на своих местах. Еду еще не подавали, и на столах не было никакой посуды. Ужин задерживался. Вся община, весь организм, клетками которого были люди, чья жизнь мирно текла в течение семидесяти поколений, казалась этим вечером возбужденной, словно предчувствовала что-то дурное, словно осознавала через однородность ее членов то, о чем пока говорили лишь намеками. Этот организм жил, как единое тело, молился и работал, как тело, и временами, казалось, неясно сознавал тот разум, который возбуждал его члены к движению и нашептывал что-то самому себе и другим на lingua prima,[151] детском языке рода человеческого. Вероятно, напряжение это усиливалось как слабыми раскатами залпов далеких антиракетных установок, так и неожиданной отсрочкой трапезы.