Гимн Лейбовичу (Другой перевод) - Миллер-младший Уолтер Майкл - Страница 1

FIAT HOMO[1]

Вероятно, брат Франциск Джерард из Юты никогда не обнаружил бы священные тексты, если бы не пилигрим с препоясанными чреслами, появившийся в пустыне во время великопостного бдения молодого послушника.

Никогда прежде брат Франциск не видел настоящего пилигрима с препоясанными чреслами, но в том, что это именно такой, как требует добропорядочный устав, он убедился, едва оправясь от столбняка, вызванного его появлением. Пилигрим возник далеко на горизонте, поначалу в виде малюсенькой черной точки, прицепившейся к мерцающему мареву. Безногая, но несущая крохотную головку, точка отделилась от матового зеркала разрушенного шоссе и, казалось, больше корчилась, чем перемещалась, что заставило брата Франциска схватить распятие своих четок и пробормотать единожды и дважды «Ave».[2]

Точка походила на крохотное привидение, порожденное огненными дьяволами, которые терзали землю в разгар полудня, когда никакая живая тварь (за исключением канюков и нескольких монастырских отшельников, вроде Франциска) не могла передвигаться по пустыне. Все лежало без движения в своих норах или пряталось под камнями от свирепого солнца. Только существо чудовищное, сверхъестественное или с помутившимся разумом могло намеренно пуститься в пешее путешествие по этой дороге в полдень.

Брат Франциск добавил пылкую молитву святому Раулю Циклопеану, покровителю мутантов, прося защиты от несчастных подопечных святого. (Ибо кто в те времена не знал о существовании чудовищ? Те из них, кому удавалось родиться живыми, были вынуждены приспособиться к жизни по законам церкви и законам природы и постепенно расти с помощью тех, кто их породил. Эти законы исполнялись не всегда, но все же достаточно часто для того, чтобы поддерживать рассеянные популяции взрослых чудовищ, которые часто выбирали для своих скитаний пустынные места, где они по ночам подкрадывались к кострам путников.) В конце концов точка, извиваясь, отделилась от горячего марева и, попав в прозрачные слои воздуха, отчетливо превратилась в пилигрима. Франциск оставил распятие, пробормотав в заключение: «Аминь».

Пилигрим оказался высохшим, худым стариком с посохом, плетеной шляпой, всклокоченной бородой и мехом для воды, что висел у него на плече. Он выглядел недостаточно воздушным для привидения, но слишком худым и невзрачным для преуспевающего великана-людоеда или разбойника. На всякий случай Франциск тихонько приблизился к груде камней и присел за ней. Отсюда он мог вести наблюдение, сам оставаясь невидимым. Встречи странников в пустыне, хотя и редкие, характеризовались взаимной подозрительностью и взаимными приготовлениями: каждый мог оказаться и другом, и врагом.

Изредка, не чаще трех раз в год, какой-нибудь мирянин или странник проходил по старой дороге, пересекающей аббатство и оазис, который позволял аббатству существовать и мог бы сделать монастырь настоящим постоялым двором для путников, если бы эта дорога не была дорогой ниоткуда, как часто случалось в те времена. Вероятно, в прежние годы дорога была частью кратчайшего пути от Большого Соляного озера к Старому Эль Пасо. Южная часть аббатства пересекалась такой же лентой из битого камня, простирающейся на запад и на восток. Перекресток же был стерт временем, а не человеком.

Пилигрим уже приблизился на расстояние окрика, но послушник все сидел за кучей щебня. Чресла пилигрима были препоясаны куском грязного холста, то была его единственная одежда, не считая шляпы и сандалий. Он упорно тащился вперед, заметно прихрамывая и помогая своей искалеченной ноге тяжелым посохом. Его размеренная походка выдавала человека, у которого за плечами долгая дорога и которому еще предстоит дальний путь. Однако, достигнув района древних руин, он умерил свой размашистый шаг, остановился и огляделся.

Франциск еще ниже пригнул голову.

Между группами холмов, которые когда-то были древними сооружениями, не было тени, но некоторые из больших камней все же давали живительную прохладу отдельным частям тела путешественника. Пилигрим, очевидно, хорошо усвоил эту мудрость пустынных дорог. Он быстро отыскал камень подходящих размеров. Брат Франциск с одобрением отметил, что пилигрим не набросился на камень и не стал его сразу же дергать, но отошел на безопасное расстояние и, используя свой посох как рычаг, а небольшой камешек — в качестве точки опоры, принялся раскачивать камень, пока из под него не выползла непременная шипящая тварь. Путник хладнокровно убил змею своим посохом и отбросил еще извивающееся тело в сторону. Уничтожив владельца прохладной щели, пилигрим решил воспользоваться ее потолком, перевернув камень. После этого он откинул часть набедренной повязки, сел своим высохшим задом на относительно прохладную поверхность камня, скинул сандалии и прижал подошвы к песчаному полу щели. Освежившись таким образом, он покачался на носках, улыбнулся своим беззубым ртом и затянул какой-то мотив. Вскоре он во весь голос пел монотонную, тягучую песнь на диалекте, неизвестном послушнику. Утомленный своим согнутым положением, брат Франциск беспокойно заерзал.

Во время пения пилигрим вынул сухарь и кусок сыра.

Окончив петь, он на мгновение встал и тихо выкликнул на языке этой местности: «Благословен будь, Адонаи Элохим,[3] владыка всего сущего, дающий хлебному колосу пробиться из земли». Его голос напоминал гнусавое блеяние. Блеяние закончилось, пилигрим снова сел и принялся за еду.

«Бродяга прошел воистину долгий путь, — подумал брат Франциск, так как не знал поблизости ни одного королевства, управляемого монархом с таким необычным именем и такими странными притязаниями. — Старик, наверное, совершает покаянное паломничество к раке аббатства». Правда, их рака еще не была официальной ракой, также как их святой официально не был святым. Франциск не мог придумать другого подходящего объяснения появлению старого бродяги на этой дороге, ведущей из ниоткуда в никуда.

Пилигрим продолжал заниматься хлебом и сыром, в то время как послушник, хотя тревога оставила его, ощущал все возрастающее неудобство, ибо ему было запрещено нарушать уединение до конца великого поста. Обет молчания во дни великого поста не позволял ему самому заговорить со стариком, но если бы он покинул свое укромное место за грудой щебня прежде, чем тот уйдет, то наверняка был бы увиден и услышан пилигримом.

Пребывая еще в некоторой нерешительности, брат Франциск громко откашлялся и вышел из-за кучи.

— Хоп!

Хлеб и сыр пилигрима отлетели в сторону. Старик схватил свой посох и вскочил на ноги.

— Какого дьявола ты подкрадываешься ко мне?!

Он угрожающе замахнулся посохом на фигуру в капюшоне, показавшуюся из-за груды камней. Брат Франциск заметил, что конец посоха был снабжен острым штырем.

Послушник трижды учтиво поклонился, но пилигрим словно не заметил этого изысканного жеста.

— Стой там, где стоял, — прокаркал он. — Не приближайся, ты, мутант! У меня нет ничего, что могло бы тебе пригодиться… не считая сыра, но его ты можешь получить и так. Если же ты алчешь мяса, то знай, что я состою из одних хрящей, но за них я готов сражаться. А теперь назад! Назад!

— Постой…

Послушник сделал паузу. Отзывчивость или даже обычная вежливость могли возобладать над обетом молчания великого поста, если обстоятельства вынуждали начать разговор, но необходимость нарушить тишину по собственной инициативе все же слегка беспокоила его.

— Я не мутант, добрый человек, — продолжал он учтиво. Он откинул капюшон, чтобы показать монашескую тонзуру, и протянул бусы четок.