Параллельный мальчик (сборник) - Житинский Александр Николаевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/86
• Следующая

Татьяна Ильинична что-то записывала в тетрадку.

Ну а когда я им сказал, что попал в компанию с Данте, тут все и отвалились. Немая сцена, как у Гоголя. Я по телевизору видел.

И вдруг папа как засмеется!

– Ну, молодец! – хохочет. – Я и не знал, что сын у нас – сочинитель. Это не вранье, а художественное творчество, – начал объяснять он маме.

Но у мамы глаза стеклянные, не слышит.

– Боря, мы эту сказку уже знаем, ты хорошо это придумал. Благодаря твоей фантазии наш класс стал зачинщиком движения по сохранению планеты. К сожалению, тебя не выбрали хранителем, но ты можешь бороться за это звание, – начала свое занудство Татьяна Ильинична. – Но сейчас нас совсем другое интересует. А именно – эта птица. Пингвин… Почему он здесь? Может, он из зоопарка сбежал. Или из цирка. Пингвины у нас не водятся.

Глюк, склонив свою головку, смотрел на учительницу с сожалением. Наверное, ему хотелось сказать, где он водится. Но Глюк не умел говорить, он умел только читать.

– Татьяна Ильинична, можно мне? – вдруг возникла Дунька.

– Говори, Дуня.

– Татьяна Ильинична, мы же за другим пришли! Где водятся пингвины, мы знаем. Может, Боря его на улице нашел и говорить не хочет. Но нам пингвин нужен для дела. Вы же помните, что он является как бы прибором… таким космическим… информацию передавать, помните? Боря должен нам его отдать, потому что он сам не хранитель.

Я сразу понял, куда она клонит. Дуньке невыгодно было, чтобы все узнали правду. Тогда ПИНГВИНа могли потребовать в Академию наук или еще куда.

– Борис, ты не должен срывать мероприятие. Ты сам придумал, что птица передает эту… информацию другим планетам. Так что будь любезен… Вы не возражаете, если мы заберем птичку? – обратилась Татьяна Ильинична к маме.

– Ну уж нет! – заорал я. – Только через мой труп!

Мама вздрогнула.

– Борька, да отдай ты его… – сказал папа. – Не будь жмотом.

– Нет, пусть она скажет – прилетал Марцеллий или нет! – закричал я, указывая на Дуню. – Вспомни, пожалуйста! Сама с ним разговаривала!

– Я не разговаривала! – орет Дуня. – Это он говорил про Шкловского. Абракадабра, анонс… – Дунька вдруг заревела.

– Дуня, успокойся… Я не понимаю… Ты его действительно видела? – спросила Татьяна Ильинична.

– Видела… видела… Как вас… Вот здесь башка торчала и говори… говорила… – всхлипывала Дуня.

Мама вдруг встала. Вид у нее был самый решительный.

– Все! Надо принять срочные меры. Это уже массовый психоз!

– Света, да погоди… – сказал папа.

– Я лучше знаю. Я врач!

ПИНГВИН вдруг повалился набок, прямо на столе, и стал хлопать себя крыльями по бокам. При этом хрипел.

– Водички, водички ему! – закричала Татьяна Ильинична.

– Какой водички! – я ору. – Дайте что-нибудь почитать! Ну! Быстро!

Учительница испугалась, кинулась к сумочке, сует мне методичку из роно. Я ее раскрыл наугад, сунул под нос ПИНГВИНу. Тот голову поднял, читает. Опять немая сцена.

Глюк клювом пощелкал благодарно, на ноги поднялся. Я его снял со стола и унес за кресло.

– Видите… я же говорила… – всхлипнула Дуня.

А мама уже крутила диск телефона. Палец срывался, она била по рычажкам, снова набирала…

– Павел Тимофеевич? Это Светлана Викторовна. Павел Тимофеевич, я прошу вашей помощи… Как врач и как мать…

Короче говоря, нас с Дунькой поместили на обследование в больницу – в психушку. В детское отделение.

Дуньку провожал ее папа, антарктический летчик. Он все ее успокаивал и обещал, что привезет настоящего пингвина. Дунька опять ревела. Она говорила, что ей нужен передатчик из Центра Вселенной.

Мама в белом халате привела нас в палату.

Там уже было двое. Пацан лет десяти и девочка-дошкольница. Потом мы познакомились. Пацана звали Рудольф. Он зациклился на кубике Рубика. Вертел его днем и ночью, не мог отцепиться. А если отнимали – то бился в конвульсиях. Он никак не мог его собрать, вечно один кубик был не на месте. У него уже руки сами собой делали вращательные движения. Схватит кусок хлеба за обедом – и давай его крутить!

А девчонка вообще-то нормальная была, только пела все время Гребенщикова: «Возьми меня к реке, положи меня в воду, научи меня искусству быть смирной…». За это, наверное, и попала в больницу. А так – отличная девчонка. Музыкальная. Кристиной звали.

Мы с Дунькой устроились на своих койках, и мама ушла готовить обследование.

– Вот видишь. Допрыгалась, – говорю Дуньке.

– Ничего, разберутся. ПИНГВИН все равно наш будет. Я сама Марцеллия вызову и все ему расскажу. Он против пионерской организации не пойдет, – говорила она.

– Ты себя с пионерской организацией не путай, – сказал я.

А Рудольф все кубик вертит под песенку Кристины: «Когда наступит время оправданий, что я скажу тебе, что я скажу тебе…»

Стали нас обследовать. Сначала температуру, потом анализы и рентген. Будто рентгеном можно увидеть, что у нас в голове делается. А на третий день назначили электроэнцефалограмму. Я это слово целый день учил, чтобы правильно выговаривать.

Хорошо, что я договорился перед отъездом в больницу с папой насчет Глюка. Его же надо кормить текстами. Я это потихоньку от мамы сделал. Папа обещал Глюку энциклопедию.

Время от времени приходили профессор и три его ассистента.

Они с нами разговаривали. Мы с Дунькой все им рассказали про Марцеллия, ПИНГВИНа, галактические волны разума…

– Редкий случай двойной мании, – сказал профессор.

Но вообще-то их больше волновал Рудольф. Он почти не спал – все пытался кубик собрать. Ассистенты хотели ему помочь, но тоже не умели. Рудольф есть перестал, осунулся.

Наконец мне это надоело. За завтраком, перед самой энцефа… В общем, понимаете… я отобрал у него кубик, оторвал зеленую нашлепку в центре грани – там есть винтик такой, повернул его вилкой, и кубик рассыпался.

– Теперь собирай, – говорю Рудольфу.

Он, как ненормальный, накинулся на рассыпанные маленькие кубики, в два счета собрал их правильно, захохотал как бешеный, а потом к окну подбегает и вышвыривает этот кубик на улицу.

– Ура! – кричит и как накинется на кашу с котлетой!

Вот так я его и вылечил. Через день Рудольфа выписали. Его бабушка мне коробку конфет подарила.

Но это потом. А тогда, после завтрака, нас с Дуней повели в кабинет, где стоял аппарат. Он вроде как тоже волны разума регистрирует и записывает их на длинную ленту.

Сначала посадили Дуньку и стали ей к голове прилаживать электроды. Много электродов, штук сорок. Дунька стала, как в бигудях. Сидит серьезно, о чем-то важном думает. Хочет, наверное, чтобы ее важные мысли записали.

Включили ток, и бумага поехала, а перышки стали на бумаге чертить линии. Одна – почти прямая, другая – волнистая, а третья с зазубринками. Аппарат гудит, Дуня думу думает.

– Не лопни от мыслей, – говорю я ей.

Она глазами зло стрельнула, и сразу одно перышко подпрыгнуло и нарисовало загогулину. Я эту загогулину расшифровал: «Сам дурак!».

Потом от Дуньки долго отлепляли электроды, бумагу свернули в рулон и куда-то унесли.

Принялись за меня. Я решил думать о том, как буду хранить планету. Пусть они запишут и убедятся, что я не дурак.

Вспомнил, что мне Дмитрий Евгеньевич говорил, а еще вспомнил почему-то бабушкину деревню под Угличем. Вот там планета так планета! Просторная, зеленая. Мы с бабушкиной козой играли в корриду. Она меня бодала, а я уворачивался и махал перед ее носом полотенцем.

Дуня ревниво смотрела, как перышки чертят мои мысли.

– Интеллект – ноль, – говорит.

Ну, это мы еще посмотрим, у кого – ноль!

Меня отсоединили от электродов и нас с Дуней повели обратно в палату. Через час пришла мама. Глаза зареванные.

– У Дуни отклонений не обнаружено, а у тебя синусные волны эпилептического характера, – говорит.

Дунька мне язык показала.

– Все равно ПИНГВИНа не отдам, – сказал я. Мне и с этими волнами хорошо.

• Предыдущая
• 29/86
• Следующая