Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф - Страница 34

• Предыдущая
• 34/71
• Следующая

– Так до вечера! – бросил Ньеман через плечо, направляясь к выходу.

Прошел час, другой, а тело жертвы все еще не было извлечено из льда.

Ньеман себя не помнил от ярости. Он только что выслушал скупые показания матери Филиппа Серти, пожилой женщины, говорившей с местным гортанным акцентом. Накануне ее сын уехал из дома, как всегда, около девяти вечера, на своей машине – недавно купленной подержанной «Ладе». Филипп работал ночным санитаром в центральной больнице Гернона, его дежурство начиналось в десять часов. Мать забеспокоилась только утром, обнаружив машину в гараже, но не найдя сына в его комнате. Это означало, что он вернулся, а затем снова ушел. Но самое неожиданное ждало ее впереди: позвонив в больницу, она узнала, что сын отпрашивался на эту ночь с работы. Значит, он ездил в другое место, а затем отправился еще куда-то пешком. Что же это за странности? Женщина была в панике, она теребила комиссара за рукав, умоляя его помочь. Где ее мальчик? Что с ним? Неужели какой-то несчастный случай? Ведь у него не было девушки, он никуда не ходил и всегда ночевал только дома!

Комиссар без всякого энтузиазма выслушал эти жалобы. И однако, если убитый, обнаруженный в трещине, был Филиппом Серти, то заявление его матери позволило бы определить хотя бы время преступления. Получалось, что убийца настиг молодого человека в конце ночи, изуродовал, а затем прикончил и доставил к Валлернскому леднику. Предутренний холод сковал труп под слоем льда. Но все это пока было лишь гипотезой.

Комиссар проводил женщину к одному из жандармов, попросив написать подробное заявление. Сам же, сунув под мышку папку с документами, отправился «к себе», то есть в маленькую аудиторию психологического факультета.

Там он переоделся, сменив спортивный костюм на обычный, и разложил на столе бумаги. Первым делом он занялся сравнением Реми Кайлуа и Филиппа Серти, пытаясь установить связь между этими двумя жертвами.

Увы, общих признаков оказалось не так уж много. Обоим около двадцати пяти лет. Оба высокого роста, стройные, худощавые, коротко остриженные; и у того и у другого правильные, но напряженные, нервные лица. Оба лишились отцов:

Филипп – два года назад (старший Серти умер от рака печени), а Реми Кайлуа в возрасте восьми лет потерял еще и мать. И последний пункт, роднивший обоих юношей, – оба работали там же, где их отцы: Реми Кайлуа – в библиотеке, Филипп Серти – в госпитале.

Что же касается различий, то их набралось гораздо больше. Кайлуа и Серти учились в разных школах, выросли в разных кварталах города и принадлежали к разным социальным слоям. Реми Кайлуа, выходец из довольно скромной семьи, получил тем не менее высшее образование и воспитывался в университетской среде. Филипп Серти, сын официанта с темным прошлым, поступившего впоследствии на работу в больницу, с пятнадцати лет служил там санитаром. Он едва умел читать и писать и, повзрослев, продолжал жить с матерью в жалком домишке на окраине Гернона.

Реми Кайлуа проводил свою жизнь среди книг, Филипп Серти – среди больничных коек. У него не было никаких увлечений; в свободное время он сидел на корточках в больничном коридоре, провонявшем карболкой, а по вечерам играл в видеоигры в пивной напротив больницы. Кайлуа получил белый билет. Серти отслужил в пехотных войсках. Первый был женат, второй – холост. Один страстно любил походы в горы. Второй, кажется, и носа не высовывал из своего предместья. Один был шизофреником, притом, вероятно, крайне опасным. Второй, по всеобщему признанию, был «кроток, как ангел».

Приходилось смириться с очевидным: единственной общей чертой этих двоих был их физический облик – узкое нервное лицо, короткая стрижка, высокая стройная фигура. Как утверждал Барн, убийца явно выбирал свои жертвы, руководствуясь их внешним видом.

Ньеман на минуту предположил сексуальный мотив преступления: убийца – гомосексуалист, отвергнутый молодыми людьми данного типа, к которым его неодолимо тянет. Однако комиссар и сам в это не верил; кроме того, патологоанатом категорически исключил такую возможность. Раны и увечья первого трупа свидетельствовали о холодной, бесчувственной, методической жестокости, которая не имела ничего общего с сумасшедшей страстью извращенца. Кроме того, на трупе не было никаких следов сексуальных посягательств. Нет, безумие убийцы носило явно иной характер.

Какой же?

Неизвестно. Но в любом случае это сходство между жертвами и предполагаемое начало «серии» – два убийства в два дня – подтверждали гипотезу о маньяке, готовом в исступленной ярости убивать еще и еще. В пользу этого предположения говорило еще несколько фактов: лед в глазницах первого трупа в качестве указателя, приведшего ко второму, поза эмбриона, вырезанные глаза и, главное, это стремление помещать свои жертвы в необитаемые, театрально-красивые места – в выемку скалы над рекой, в прозрачную тюрьму ледника...

Но все-таки что-то мешало Ньеману принять эту гипотезу. Весь его повседневный опыт сыщика противоречил этому; хотя serial killers, импортированные из Соединенных Штатов, заполонили экраны и литературу, эта жуткая американская традиция все-таки не укоренилась во Франции. За двадцать лет службы Ньеман имел дело с педофилами и обыкновенными насильниками, убивавшими в приступе ярости, с садомазохистами, слишком далеко зашедшими в своих жестоких играх, но никогда – с серийным убийцей в собственном смысле этого слова, который устранял бы людей с холодным расчетом, по списку, не оставляя своих следов. Такие преступления для Франции были абсолютно не типичны. Комиссар не желал тратить время на анализ и статистику этого явления, но факты говорили сами за себя: последними французскими серийными убийцами были Ландрю или доктор Петьо, да и те убивали чисто по-мещански, ради выгоды, ради какого-нибудь жалкого наследства. Ничего общего с кровавыми злодействами безжалостных монстров, взбудоражившими США.

Ньеман снова достал из досье фотографии молодого Серти, а потом Реми Кайлуа и разложил их на лабораторном столе. При этом из картонной папки высыпались снимки первого трупа. Комиссара словно током ударило: сколько же можно сидеть здесь сложа руки! А вдруг в эту самую минуту, пока он разглядывает фотографии, кто-то третий корчится под нечеловеческими пытками? Бритва рассекает веки, и рука в резиновой перчатке вырывает глаза беззащитной жертвы...

Было уже семь часов вечера. На улице темнело. Ньеман встал и погасил неоновые лампы. Он решил вплотную заняться прошлым Филиппа Серти. Может, хоть там найдется что-нибудь путное. Какая-нибудь зацепка. Какой-нибудь знак.

Или хотя бы – другая общая черта двух жертв.

Филипп Серти и его мать жили в маленьком домике на самой окраине города, недалеко от пустынного квартала ветхих многоэтажек.

Коричневая четырехскатная крыша, некогда белый, а теперь грязный фасад, темные проемы окон, обрамленные пожелтевшими кружевными занавесочками, – словно рот, расплывшийся в щербатой улыбке. Ньеман знал, что старуха сейчас пишет заявление в жандармерии, и потому в доме не было света. Однако он решил не рисковать зря и позвонил.

Никто не отозвался.

Ньеман обошел вокруг домика. Пронзительно завывал ветер, ледяной предвестник зимы. Слева к дому приткнулся небольшой гаражик. Комиссар заглянул внутрь: там стояла грязная белая «Лада» не первой молодости. Он пошел дальше. За домом находился «сад» – несколько метров газона.

Полицейский огляделся в поисках нескромных свидетелей. Кругом не было ни души. Он поднялся на крыльцо и осмотрел дверной замок. Классическая дешевая модель. Ньеман без труда открыл его, вытер ноги о коврик и вошел в дом предполагаемой жертвы убийства.

Из прихожей он попал в тесную гостиную и зажег свой карманный фонарик. Белый луч осветил зеленоватый палас и разбросанные по нему темные коврики, диван-кровать у стены, сплошь увешанной охотничьими ружьями, разностильную мебель, убогие безделушки. Все вместе производило впечатление давно ушедшего в прошлое благополучия и нынешней расчетливо-бедной жизни.

• Предыдущая
• 34/71
• Следующая