Рассказы. Миры Роберта Хайнлайна. Том 25 - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 89

• Предыдущая
• 89/119
• Следующая

— А мне сделай «манхэттен», — добавил Уорнер.

— Минуточку. Профессор Уорнер, доктор Мэнсфилд, вы действительно не обманываете меня? И каждое ваше слово вы можете подтвердить, как перед Богом?

— Это такая же истина, как то, что ты стоишь перед нами, Пэдди.

— А доктор Мэнсфилд… Профессор Уорнер, вы доверяете выкладкам доктора Мэнсфилда?

— В Соединенных Штатах нет человека более осведомленного. И его оценка верна, Пэдди.

— Ладно, все ясно… — Бармен посмотрел в ту сторону, где у дальней стены над кассовым аппаратом что-то сонно насвистывал сквозь зубы его работодатель. — Эй, Шрайбер! Давай сюда, за стойку! — И Пэдди начал стягивать передник.

— Подожди, — удивился Уорнер. — Ты куда? Я же заказывал «манхэттен»!

— Смешай себе сам, — ответил Хьюс. — Я ушел. — Он схватил шляпу, повесил на другую руку плащ и исчез за дверью.

Через сорок секунд он садился на городской экспресс. Выйдя на 34-й улице, он уже через три минуты купил себе билет на запад, А еще через десять минут Хьюс почувствовал, как поезд тронулся в путь, увозя его из огромного города.

Меньше чем через час им овладели сомнения. А не слишком ли он поспешил? Профессор Уорнер прекрасный человек, но он не раз откалывал такие шутки закачаешься! Вдруг это просто розыгрыш? Что, если Уорнер сказал своему приятелю: давай, мол, похохмим и напугаем старого ирландца до потери пульса?

А еще он забыл попросить кого-нибудь подкармливать кота. У Растяпы слабый желудок, но кого это волнует, кроме Пэдди Хьюса? И могила Молли… в среду он должен был прополоть траву. Конечно, отец Нельсон по доброте душевной позаботится о том, чтобы кто-то полил цветы, но все же…

Когда поезд остановился в Принстоне, Пэдди выбежал из вагона и нашел телефон. В уме уже крутились слова, которые он хотел сказать профессору Уорнеру. Время сейчас обеденное, думал он, и, возможно, эти джентльмены решили остаться в баре и заказать по бифштексу. «Профессор Уорнер, — скажет он, — вы отличный парень, и я первый признаю, что ваша шутка была превосходна, я даже оплачу вашу выпивку, но только скажите как мужчина мужчине: неужели в том, что вы и ваш друг мне говорили, есть хоть доля правды?» И тогда я успокоюсь, думал он.

Наконец его соединили с баром; в трубке раздался раздраженный голос Шрайбера:

— Алло, кто говорит?

Внезапно линия отключилась. Хьюс подергал рычаг. Ему ответил оператор:

— Одну минуту, извините… Это оператор Принстона. Вы звоните в Нью-Йорк?

— Да. Я…

— У нас временные неполадки на линии. Будьте добры, повесьте трубку и перезвоните через несколько минут, пожалуйста.

— Но я просто хотел спросить…

— Будьте добры, повесьте трубку и перезвоните через несколько минут, па-а-жалста!!!

Выходя из телефонной будки, Хьюс услышал крики. Он закрыл за собой дверь и увидел огромный, величественно прекрасный, золотой с пурпурными пятнами гриб, который поднимался к небесам с того места, где прежде находился Нью-Йорк.

Папочка заявил, что я — ам! — и съем все, что стоит неподвижно или даже движется, но не слишком быстро. Мама сказала — чушь! Просто у нее (то есть у меня) стремительный обмен веществ.

— Но ты же его никогда не измеряла, — возразил папочка, — так откуда тебе известна его скорость? Плюшка, стань боком, дай я тебя огляжу.

А братец съехидничал:

— Так у нее же никаких боков нет! — И испустил жуткий хохот на манер Дятла-Долбильщика. И правда похоже, но только куда противнее. Впрочем, какой прок от мужской половины человечества в возрасте от двух до шестнадцати? Потом они становятся сносными, даже необходимыми — во всяком случае мне было бы нелегко обходиться без Клиффа, хотя братец и до седых волос наверняка останется такой же язвой.

Вот как и почему я села на диету.

Началось с Клиффа — как почти всегда и во всем. Я обязательно выйду за Клиффа, хотя ему я про это еще не говорила. У меня ни разу не было повода усомниться в искренности его обожания, но порой я задумывалась над тем, что для него во мне самое привлекательное — мой характер, мои интересы, мои духовные достоинства, или же мои, так сказать, физические данные.

Весы в ванной намекали, что пальму первенства следует отдать внутренней красоте моего облика. Как будто это должно было меня обрадовать, но покажите мне девушку, которая согласилась бы обменять талию в двадцать один дюйм и изящную фигуру на высокие добродетели. Конечно, сногсшибательной красавицей я себя не считаю, но одобрительный свист тебе вслед еще никому вреда не причинял и укрепляет бодрость духа.

А как раз перед этим мне выпал шанс выяснить точку зрения Клиффа. В наш класс пришла новенькая, у которой все обхваты были точно такими же, как у меня. (Мы сравнили.) Соль в том, что Клариссе они очень шли — изгибисто, обильно, но в самый раз. Морин, сказала я себе, вот случай узнать истинное мнение Клиффа.

Я подстроила так, чтобы он хорошенько ее разглядел во время теннисной тренировки, а когда мы уходили, я сказала коварно:

— У новенькой, у Клариссы, фигура — ну просто чудо!

Клифф поглядел через плечо и ответил:

— Ага! От щиколоток и ниже.

Вот я и получила искомый ответ, и он пришелся мне не очень по вкусу. Клиффу не нравятся фигуры моего типа! Отъединенная от моей личности, моя фигура его не прельщает. Конечно, мне следовало возликовать: вот она — истинная любовь! Но я не возликовала, а почувствовала себя очень скверно.

Так вот, когда я вечером отказалась положить себе картошки, и возникла тема моего обмена веществ.

На другой день я отправилась в библиотеку и порылась в каталоге. Мне и в голову не приходило, что о диетах понаписано столько книг! Тем не менее мне удалось отыскать достаточно осмысленную: «Ешьте и обретайте стройность». Что может быть лучше!

Я забрала книгу домой, достала сухарики, сыр и машинально жевала, пока разбиралась, что к чему. Один курс обещал избавление от десяти фунтов за десять дней, но меню выглядело чересчур уж скудным. Второй гарантировал потерю десяти фунтов за месяц. Вот он, решила я. Изнуряться тоже не к чему.

Одна глава объясняла про калории. Очень доходчиво. Порция мороженого — сто пятьдесят калорий, три финика — восемьдесят четыре калории.

«Сухарики на соде» увидела я. Ну, они на много не потянут. Так и вышло. Всего двадцать одна калория. Тогда я отыскала «сыр». В моем мозгу зашебуршились арифметические действия, а по коже побежали мурашки. Я кинулась в папин кабинет и положила на почтовые весы тот сыр, который еще не перевоплотился в Морин.

Я складывала, умножала, делила, а потом проверила и перепроверила результат. Никуда не денешься: включая две малюсенькие помадки, я съела шестьсот семьдесят калорий, то есть более половины калорий, положенных на день!

Морин, сказала я, давай-ка, милая, изнуряйся! Без десятидневной диеты тебе не обойтись.

Я намеревалась помалкивать и выклевывать свою диету из того, что ставилось передо мной на стол. Но куда там? Какие тайны в семье, объединяющей вреднейшие замашки сенатской комиссии по расследованию с допросом под пыткой. Немного опоздав, я увернулась от супа со сливками, но когда была вынуждена отказаться от мясного соуса, у меня остался лишь один выход показать им книжку.

Мама объявила, что растущие девочки нуждаются в усиленном питании. Я возразила, что по вертикали уже не расту, а расти по горизонтали мне, пожалуй, хватит.

Братец раскрыл было рот, но я заткнула его булочкой, так что папочка успел сказать:

— Спросим доктора Эндрюса. Если он даст ей зеленую улицу, пусть морит себя голодом. Она вправе распоряжаться собой.

Ну, на следующий день мы с папочкой отправились к доктору Эндрюсу. Тем более что папочка уже был записан на прием — его каждую весну мучают жуткие насморки. Доктор Эндрюс тут же отослал папочку через вестибюль в приемную доктора Грайба, специалиста по аллергиям, а потом занялся мной. Доктора Эндрюса я знаю с тех самых пор, когда испустила свой первый писк, а потому рассказала ему все, даже про Клиффа, и показала книжечку. Он полистал ее, взвесил меня, послушал сердце, измерил давление, а потом сказал:

• Предыдущая
• 89/119
• Следующая