Погасить Черное Пламя - Гинзбург Мария - Страница 55

«Что прошло, то прошло», подумал Лайтонд.

Меч оказался из мозаичной, слоистой стали, из-за чего на ней можно было различить непонятные знаки. Едва коснувшись оружия, Лайтонд понял, что меч ковался не для Глиргвай. Он был чуточку длинноват даже для него самого. Было совершенно очевидно, что оружие досталось партизанке по наследству от кого-то из убитых товарищей, на редкость высокорослого. Эльф вдруг ощутил, как сильно он истосковался по оружию за пятьдесят лет. С ним, конечно, всегда была флейта, но до того, как стать Музыкантом Смерти, Лайтонд был одним из лучших бойцов на мечах в обитаемом мире. В лагере его руки задубели от топора и пилы, которыми, при желании, можно было расчленить врага ничуть не хуже, чем мечом. Но когда в его руку скользнул меч – полоска стали, которой тоже можно было при желании срубить средних размеров деревце, – Лайтонда пронзила сладкая боль. Словно бы от его руки оторвали половину, а теперь ампутированная конечность вернулась на место. Эльф сделал несколько выпадов.

Кулумит, стоявший позади девушки, вздрогнул и отступил на шаг – размер землянки не располагал к таким упражнениям. Но Глиргвай даже бровью не повела.

Несмотря на размер, сбалансирован меч был просто отлично.

– Неплохое оружие, – скупо обронил Лайтонд и вернул меч.

– Ну, это мы все умеем, – ответил тем временем Рингрин. – Что ты еще умеешь, Глиргвай?

– Еще, – Глиргвай запнулась. – Я умею стрелять из пулемета.

Было заметно, что пребывание под землей тяготит ее и пугает, но она старалась держаться независимо – и у нее это получалось. Лайтонд на миг задумался, а как же тогда выглядел лагерь Махи, что партизанка, ребенок, выросший на войне, чувствует себя неловко в землянке, которая должна быть ему родным домом. Но спрашивать не стал, не настолько он был бестактен.

Глиргвай, которой уже стало жарко в землянке, сняла шапку. Волосы у нее оказались обычные – черные, жесткие, вырезанные неровными клоками. «Всех Ежей придется постричь, прежде чем выводить на улицы Рабина», подумалось Лайтонду. – «Эта прическа изобличает их сильнее, чем если бы у каждого на шее висела табличка с надписью „Я – партизан“.

– Пулемета? – переспросил принц. – А, это вы так называете те волшебные катапульты, из которых были расстреляны гросайдечи над Эммин-ну-Фуин?

Девушка кивнула.

– У нас нет пулеметов, – признался Рингрин. – Что еще?

– Гм… Я немного играю на лютне, – ответила Глиргвай.

«И готов поклясться, она ни разу не надевала платья», вдруг подумал Лайтонд.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Мне исполнится двадцать весной, – Глиргвай взглянула на лица мужчин, сидевших перед ней, и вдруг поняла, что сейчас ей откажут. Вежливо извинятся, из отряда не выгонят, конечно, но и в замок Морул Кера с собой не возьмут.

– Между прочим, ваш отец был всего на восемь лет старше меня, когда одолел Разрушительницу Пчелу!!! – в отчаянии выдохнула Глиргвай.

Рингрин покосился на друга. Лицо Лайтонда было неподвижно, как у статуи, и прочесть что-нибудь по нему было решительно невозможно.

– Хорошо, мы подумаем, – сказал принц. – Подожди наверху.

– Но… – начала Глиргвай.

Рингрин сделал знак Кулумиту. Партизан крепко сжал плечо девушки. В следующий миг они исчезли. Рыжий эльф телепортировал и себя, и девушку прочь из командирской землянки.

Лайтонд сел, положил голову на руки. Светлые волосы рассыпались по столу. Рингрин ждал.

– Нам нужна женщина, и мы не можем взять мандреченку, – чуть кашлянув, сказал принц после паузы.

– Да, Глиргвай подходит нам лучше всего, – ответил Верховный маг Фейре. – Мы возьмем ее с собой.

– Тогда можно будет уже и выдвигаться, – кивнул принц. – Не стоит зря терять времени. Я Халлена оставлю старшим над отрядом, и двинем к телепорту вечерком, как солнце сядет.

Лайтонд повернулся так, что друг увидел светлый, блестящий глаз.

– Я чувствую себя детоубийцей, – негромко сказал Верховный маг Фейре.

– А мы давно такие и есть, – очень спокойно ответил Рингрин.

Лайтонд усмехнулся, выпрямился.

– Ты умеешь утешить…. Хорошо. Давай собираться. А двинемся уж лучше завтра. Я не вижу в темноте, ты забыл. Телепорт далеко, а солнце скоро сядет. В баньке попаримся напоследок…

Принц темных эльфов облегченно улыбнулся и кивнул.

День был солнечный и тихий, безветренный. Снежок искрился на солнце. Пар, валивший от морд лошадей, напоминал прозрачные шали из волшебного тергаля. За спинами княжеской дружины вздымалась к небесам громада Стены Мира, в предгорьях которой прятался замок Радомира. Сам Радомир, князь Медового края, был уже немолод и грузен. Но по тому, как он держался в седле, как цепко вглядывался в чернеющий за полями лес, чувствовалось, что большую часть жизни он провел в сечах, а не за стенами родного замка.

Начало зимы застало князя в Рабине, при дворе Черного Пламени. Хотя на побережье было гораздо теплее, чем здесь, в занесенных снегом лесах Нудайдола, Радомир предпочел не задерживаться в столице и вернулся домой с первой оказией. Родные уже и не надеялись его увидеть. Говаривали, что Черное Пламя не может позавтракать, если ступени эшафота сухие, а имена тех, кто пробуждал аппетит императора, не всегда становились известны даже палачу.

Своего любимого сына Игоря князь в замке не застал. Оказалось, что княжич еще не вернулся с полюдья. Переживать было рано. Отряды, собиравшие дань с принадлежавшей князю земли, появлялись дома ближе к весне. Но заныло родительское сердечко, не утерпел князь, поехал за сыном. Да и младшенький, Алекса, собиравший дань с восточной части княжества, уже прибыл в замок.

На западе Радомира встречали хмуро. Князь понял, что Игорь перегнул палку, не добрым властителем показал себя людям, а волком жадным, вымогателем и грабителем. Реки в самом северном из земель исконной Мандры княжестве текли совсем не медом. Жителям Медового края, чтобы добыть из земли хлеб да лен, а из леса медведя да лису, приходилось немало потрудиться. Сам Радомир в особо тяжелые годы иногда даже в полюдье не выезжал, берег людей своих.

В Волотовке княжую дружину не пустили в деревню. Сказали, что был здесь княжич Игорь, с месяц назад, на Коляду, собрал дань да поехал в соседнюю станицу, Пламенную. Эта станица была последним обитаемым местом в Медовом краю, дальше начиналась Гниловранская трясина. К полудню станицу княжьи люди увидели станицу. Бревенчатые домики, словно стадо огромных улиток, собрались на холме.

Проехав вперед по набитой санями дороге еще версты две, княжая дружина оказалась на перекрестке. Одна дорога сворачивала влево, к деревне, вторая, петляя, уходила назад, к лесу.

Между дорогами обнаружился кол, на который была насажена голова. Растрепанные волосы слиплись сосульками, их припорошило снежком, который безмятежно искрился на солнце. Кожа на лице стала от мороза сине-белой, как творог. Князь сначала не разобрал, что это сияет во рту головы, так больно глазам, а потом понял. Убитому перед смертью в рот залили серебро, не поскупились. Судя по размерам драгоценной затычки, в станице лебеду пока что не ели.

Радомир слышал, как кто-то из дружины тихо ойкнул. Пролетел шепоток над воинами, и замерли люди, ожидая, во что выльется отцовское горе. Князь смотрел на мертвое лицо сына молча. Затем спрыгнул с коня, сошел с дороги, сразу по колено провалившись в снег, и двинулся к жуткому шесту.