Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 40

• Предыдущая
• 40/98
• Следующая

– Верно! Как ты мог, пес, усомниться в том, что немедийский дворянин нарушит свое слово, хоть бы он и давал его такому ничтожеству, как ты. Ты останешься жив, только без конечностей!

Он достал из потайного кармана крохотный флакончик в серебряной оплетке с ароматными вендийскими пачулями и приложил его к ноздрям.

– Немедийский?! – вытаращил глаза бородач. – О, горе мне! Ведь недаром говорят, что ваши чернокнижники делают светильники из черепов, а из человеческой кожи – кошельки и перчатки! О, горе мне, горе… Для таких, как вы, жизнь людская не стоит и ломаного медяка, вы готовы изувечить человека ради забавы, но никогда не повысите голос на любимого пса…

– Что ж, – согласился Амальрик – Твои речи показывают, что ты был отнюдь не глуп. В твоих словах есть доля правды, но сыны Немедии делают это не из-за бессмысленной жестокости, а служа великому Митре, ибо в доброте и великодушии своем он сотворил массу существ, которые недостойны нарекаться людьми, их удел – стоять в стойле и дрожать от кнута пастуха. Ты – раб, я твой пастырь. Вы не имеете права жить! Что ж, скоро великие сыны Брагораса будут удобрять свои угодья телами аквилонских выродков… Тебе ясно, пес!

– Будь ты проклят, немедийская нечисть! – В потухших было глазах мужчины загорелся огонь. – Будь ты проклят, ублюдок, и да разверзнутся недра земные и поглотят твою грязную державу вместе с такими, как ты… Вы недостойны упоминать священное имя Митры…

– Ты закончил, раб? – холодно осведомился Амальрик. – Что ж, тогда нам пора прощаться. Если бы мы были в моем поместье, я, пожалуй, бросил бы тебя в садок с муренами. Знаешь ли, очень приятно пить тонкое кордавское вино, видя, как бурлит вода в бассейне и изящные пятнистые рыбы терзают куски кровавого мяса, чтобы развеять скуку хозяина… Не бойся, – примирительно сказал он видя, как отчаявшийся аквилонский вояка судорожно пытается отползти в сторону. – Я пошутил. На самом деле, отрубать руки человеку без посторонней помощи очень неудобно, к тому же я не хотел бы испачкать костюм. К утру ты сдохнешь сам от потери крови, если только волки не избавят тебя от страданий раньше!

Он спрятал склянку с благовониями и, приблизившись к бородачу, вынул тонкий льняной платок и неторопливо вытер им свои измазанные в крови руки и голенища сапог.

– Не терплю грязной обуви, – улыбнулся Амальрик и, поправив прическу, швырнул скомканный платок в лицо аквилонцу. – Равно как и нечищенных клинков.

С этими словами он тщательно вытер меч и кинжал о волосы своей жертвы и, не обращая никакого внимания на стоны раненого, медленно вложил их в ножны. Затем подошел к распростертому телу главаря, с хрустом выдернул метательный нож у него из горла, заткнул за пояс и, вернувшись к мертвой лошади, порылся в седельных сумках – достал свои боевые приспособления, которые так красочно живописал своей беспомощной жертве, еще вынул флягу с водой, и, сделав пару глотков, прицепил ее к широкому кожаному поясу. Опустившись на колени перед поверженным скакуном, он молча обнял мертвую голову, потрепал свалявшуюся гриву и, глотая выступившие слезы, прошептал: «Прощай, навсегда…»

Как ни странно, боль в ноге несколько уменьшилась. По крайней мере, пусть сильно хромая, он мог идти. Луна освещала дорогу, и путь представлялся не слишком тяжелым. Если повезет, через пару часов он сможет рассчитывать на хваленое гостеприимство барона Тиберия. И, Митра свидетель, ему есть о чем порасспросить его благородных наследников.

Неприветливый дом Тиберия Амилийского, похожий на мрачный горный утес, был погружен во мрак. Казалось, там все погрузились в сон: его рачительный хозяин, утомившись после дневного обхода полей, каковой совершал ежедневно, а уж в пору урожая с особенным усердием, дабы ни зернышка не пропало у нерадивых работников; сыновья Тиберия – Винсент и Дельриг, которые почему-то этим вечером не играли, по обыкновению, в кости у натопленного камина, а где-то шатались допоздна и вернулись уже затемно; Релата, хозяйская дочь, целый день, по приказу отца, просидевшая на кухне, надзирая за служанками, чтобы те поменьше мололи языками.

Сон этих людей был крепок, здоров и не подпорчен сновидениями, этим ночным развлечением ленивцев и гуляк, – ибо темное время суток, как считал глава семейства, должно использовать только для отдыха, чтобы успеть накопить сил для завтрашнего труда. Владетель Амилии жил так, как завещали ему предки: был прост, бережлив, не чурался никакой работы и оттого, один из немногих в Аквилонии был хозяином, а не просто господином своих земель. Трудитесь, втолковывал он своим детям, и точно проживете до ста зим, и помните, что мужество людское проявляется не единожды в бою, а каждодневно в поле или кузне.

Воистину суровые устои царили в доме барона Тиберия, но зато его закрома были всегда полны зерном; на скотном дворе ухоженные животные довольно хрюкали, мычали и блеяли, прославляя своего хозяина; в тайных ларях была припрятана чеканная тарантийская монета; в погребах не переводилось доброе вино, а на столе всегда было вдосталь простой, но сытной еды.

Угрюмый дом Тиберия Амилийского спал, и лишь один-единственный желтый лучик от горящей на столе свечи робко просачивался в щель между ставнями окна на втором этаже. Там, в одном из дальних гостевых покоев, Тиберий разместил странного гостя, которого привез с собой в прошлый приезд, около трех лун назад, гостивший у них немедийский посол – тощего, как скелет, молчаливого юношу лет двадцати, с лицом аскета и горящими, точно угли, черными глазами. Его звали Ораст. От внимательного взгляда хозяина дома не укрылись на диво короткие волосы юнца, торчавшие, словно щетина, хотя гость почти не снимал мягкого серого подшлемника, видимо, стыдясь своей прически. Похоже, сказал себе Тиберий, совсем недавно голова его была выскоблена, как подобает жрецу…

Однако все эти наблюдения барон оставил при себе, радушно приняв юношу, не докучая ему лишними расспросами, и, как велел закон отцов, предоставил ему полную свободу, стараясь быть с гостем, по мере сил, обходительным.

Но тот оказался хмурым и задумчивым, не горел желанием отплатить трудом за гостеприимство, сторонился как слуг, так и хозяев, и даже настойчивые попытки сыновей Тиберия вовлечь его в свои развлечения, заманить на охоту или попойку, не увенчались успехом… Понемногу Ораста оставили в покое и позабыли о нем.

Лишь Релата испытывала смутную неловкость в его присутствии, ей делалось не по себе под сверлящим взглядом черных глаз, пробирала дрожь, и девушка, неприметно сотворяя знак, отвращающий зло, старалась, насколько возможно, избегать общения с гостем.

… В этот поздний час в маленькой комнатке царила тишина. Нервно трепетал язычок свечи, тускло-желтым светом освещая скудное убранство покоев: деревянный стол без скатерти, грубо сколоченный табурет, простую деревянную лежанку, застеленную грубой дерюгой. Все это появилось здесь не так давно, перенесенное, по просьбе самого Ораста, из запыленных кладовых, взамен роскошной кровати с балдахином и шелковыми простынями, мягких скамеечек и столика заморийской работы, инкрустированных костью и самоцветами. Убран был также вендийский ковер с длинным густым ворсом, гордость хозяина, самолично привезенный в молодости из военного похода, и все прочие безделушки и украшения, призванные избавить гостя от скуки и дать отдохновение его глазам.

Единственным предметом роскоши в комнате, ныне напоминающей жреческую келью, оставался золотой шандал в форме извивающегося змея, держащего в пасти раскрытый цветок лотоса – да и тот был привезен Орастом с собой.

Слуги сторонились этой комнаты, как и самого ее обитателя, шепотом пересказывая друг другу слухи один другого нелепее: о нечеловеческих стонах и истошном мяуканье, якобы доносящихся в полночь из сумрачной комнаты, в которой им не дозволялось прибирать, – гость предпочитал самостоятельно поддерживать порядок, – о запахе трав и благовоний, от которого не продохнуть по утрам, о странных тенях, скользящих по ночным стенам… Но Тиберий считал все это не более чем домыслами испуганной челяди.

• Предыдущая
• 40/98
• Следующая