Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 15

• Предыдущая
• 15/98
• Следующая

– Полно, племянник! – произнес он с сочувствием. – Поднимись сейчас же! Недостойно принцу преклонять колени, даже перед собственным королем. Я все знаю и не осуждаю тебя! – И он погладил его по мокрым от пота волосам.

Страшное подозрение осенило трясущегося от ужаса наследника. Должно быть, Вилеру стало известно о речах, что вел с ним проклятый немедиец, о готовящемся мятеже, и его, Нумедидеса, честолюбивых планах, о недовольных дворянах, алчущих битв и готовых, ради грядущей наживы, вонзить отравленный кинжал в спину повелителя…

Вдруг он с ужасом почувствовал, что его исцарапанные руки, словно два огромных белых червя, поднимаются, тянутся с сафьяновым ножнам на запястья Вилера, высвобождают четырехгранный зуб стилета, крепко сжимают его, и медленно заносят для удара. Он зажмурился, стиснул зубы, пытаясь подчинить взбунтовавшиеся пальцы. Напрасно! Его руки отказывались повиноваться, как если бы принадлежали другому существу. Нумедидес захрипел от ужаса, захлебнулся желчью, и приступ кашля огненными брызгами рассыпался в его истерзанном мозгу. Он уже видел, как стилет, зловеще отсвечивающий багрянцем в потускневшем пламени камина, вонзается в горло короля Аквилонии, как в спальню сбегаются Черные Драконы, привлеченные предсмертными криками повелителя, как его хватают, заламывают за спиной руки, и бросают в сырой каземат, чтобы наутро казнить на заднем дворе… Холод смерти сжал его душу ледяными клещами, и клейкий пот залил побледневшее лицо.

…Вилер скорее ощутил, чем увидел, как его племянник выхватил стилет, однако отреагировал молниеносно – схватил за скользкое запястье, выгнул безвольную кисть, заставил пальцы разжаться. Кинжал упал на пол, зазвенев на каменных плитах пола, и король точным движением отшвырнул его ногой прочь, к очагу. Лицо старого воина посуровело, и он наотмашь хлестнул по-бабьи подвывавшего Нумедидеса по лицу. Тот сжался в комок от удара и заголосил вовсю.

– Опомнись, принц! – резко сказал Вилер. – Что за малодушие – пожелать расстаться с жизнью из-за подобной безделицы! Конечно, мне не по душе, когда молодые дворяне ведут себя подобно пугливым крестьянским бабам – хлопаются в обморок на пиру, дают себя спеленать, точно младенца, и привезти во дворец на телеге с сеном, вместо того чтобы прискакать на горячем коне к самым воротам Тарантии, трижды стукнуть в них древком копья, как положено по обычаю, и провозгласить горделиво: «Отворите Главному Охотнику Осеннего Гона!» Мне горько от того, что придворным чучельникам придется возиться с оленем из королевского зверинца, чтобы сокрыть позор неудачной охоты! Но все это, всемогущий Митра, не повод, чтобы пытаться пронзить себе сердце!

Смысл слов короля с трудом проник в затуманенное сознание принца, но вдруг мрак озарила ослепительная вспышка. Он лишь сейчас осознал, что его царственный дядя на самом деле даже не ведает о случившемся, равно как и о происках злонамеренного Амальрика. Прямодушный и не способный на лукавство правитель не стал бы скрывать свою осведомленность.

Не понял король и того, что Нумедидес отнюдь не пытался положить конец собственной жизни – неведомый демон, полонивший его руки, едва не отправил к трону Митры самого великодушного владыку. Какая насмешка!.. Облегчение его было так велико, что Нумедидес едва не расхохотался вслух. Внезапно он ощутил силу и вседозволенность – такую, словно длань самого Солнцеликого подтолкнула его вперед. «Сейчас или никогда, – бешено закружилось в гудевшей, словно после двухнедельной попойки, голове. – Сейчас или никогда!»

Он поднялся, машинально отряхивая колени, и попытался придать твердость взгляду, не сводя глаз с короля.

– Позволь мне, недостойному, открыть тебе истину, о повелитель! – промолвил он срывающимся от волнения голосом. – Призываю в свидетели свою царственную мать, да упокоится ее душа в чертогах Митры… Прошу у тебя лишь одного – снисхождения к преступнику, чья черная душа отравлена бесами Хаурана. Я вверяю судьбу его твоему милосердию и благородству, владыка могущественной Аквилонии, да будут благословенны ее пажити, нивы, леса и холмы… – Он перевел дух, сам дивясь, до чего уверенно и проникновенно звучит его голос. – Да будет тебе известно, что сегодня на охоте принц Валерий с помощью черной магии разбудил лесную нечисть и предательской рукой сразил священного жреца Солнцеликого Митры, вставшего у него на пути…

Перед мысленным взором короля Аквилонии медленно проплывали зыбкие, полупрозрачные образы воспоминаний, в которых едва угадывались знакомые контуры, и лишь отдельные черты, намертво врезавшиеся в память – потрескавшийся край стены, кривой коготь на звериной ножке канделябра, особый покрой платья, чудная манера ставить ногу или носить кинжал – что-то особенное, присущее только этому человеку, строению или утвари отличали грезы между собой. Некоторые из фигур помнились яснее, их абрисы были резче, подобные тем, что острая игла гравера, бороздящая мягкий металл, оставляет на цинковой дощечке; другие почти растеряли свои очертания и напоминали картинки из жизни богов, намалеванные на плафоне храма мягкой кистью подмастерья, расписавшего, вопреки наставлениям мастера, не просохшую до конца штукатурку.

Рассказ Нумедидеса, сбивчивый и путанный, такой искренний и неуловимо лживый, растревожил душу государя, как если бы кто-то взбаламутил палкой отстоявшийся раствор мела, взвив вьюжистым вихрем мелкие частички, до того тихо лежавшие ровным илом на дне лохани. Он понял, что не найдет в себе сил вернуться в пиршественный зал, предстать перед двором, делая вид, что не замечает любопытных взглядов и злых насмешек, не сможет притворяться, что в королевстве его по-прежнему царит мир и покой, тогда как в душе властелина – мрак, тоска и опустошенность. И потому он покинул племянника, оборвав того едва ли не на полуслове, ничего не сказав ему, оставив гадать, какое решение примет; покинул и вернулся в свои покои, выпроводив слуг, медленно и устало опустился на неудобный стул с высокой резной спинкой и в неподвижности застыл, отдавшись во власть грез и горестных видений.

Закрыв квадратными, почти мужицкими ладонями, лицо, король вспоминал. Перед ним стройной чередой проходили те, чьи души уже много зим восседают у изножия трона Митры. Вот маркграф Серьен, его брат, скончавшийся от разрыва сердца в своих покоях, не успев даже испить перед смертью воды – чеканный кубок лежал рядом с его остывающей рукой. Вот супруга его, мать Нумедидеса, веселая толстушка, в чьих глазах огонь навсегда угас со смертью мужа… и она постепенно потеряла рассудок. А вот статный широкоплечий герцог Орантис, муж его сестры Фредегонды, что погиб, защищая форт Венариум от орд диких киммерийцев – тех самых, что, по слухам, вдыхают споры ядовитых грибов, дабы обрести бесстрашие в бою и презрение к смерти.

Вдова герцога ненадолго пережила мужа. Волоокая статная красавица, светловолосая Фредегонда утонула во время весеннего половодья, когда разлился неожиданно Тайбор, затопив мирно спящий Шамар. Немалый урожай душ людских собрали в ту пору легкоструйные зильхи – волшебные девы рек и озер; и теперь, как гласят предания, суждено их жертвам до конца времен прислуживать грозной Секване, их матери, что выезжает в канун новолуния на узорной ладье с носом в виде головы лебедицы… Тело Фредегонды так и не было найдено, но подобная участь постигла десятки несчастных – и, выждав полагавшийся по обычаю год, имя ее занесено было на храмовые скрижали, а жрецы получили наказ поминать королеву в числе усопших, взывая к милосердию Солнцеликого Митры. Вилер, с трудом примирившийся с утратой, всю свою нерастраченную братскую любовь перенес на ее сына, желтоволосого принца Валерия.

Вилер не мог заставить себя принять то, что Валерий, его Валерий, некогда рослый голенастый мальчик с врожденным благородством в голосе и жестах, возвратившийся, покрытый рубцами шрамов – нажитыми доблестью или злодейством? – после почти десяти зим отлучки превратился в хладнокровного убийцу, способного зарезать немощного жреца лишь за то, что тот, опираясь на мудрость старости, посмел воспротивиться его намерениям. Король не сомневался, что Нумедидес чего-то недоговаривал, был с ним не до конца откровенен, однако проверить его слова, увы, не представлялось возможным – из сбивчивых противоречивых речей неудачливых охотников он уже понял, что никто из них не сумел понять, что же произошло на поляне в действительности: все внимание придворных было поглощено внезапным появлением зловещего валузийского демона, восставшего от многовекового сна из тайной пещеры в корнях неохватного дуба.

• Предыдущая
• 15/98
• Следующая