Время жалящих стрел - О'Найт Натали - Страница 13

• Предыдущая
• 13/118
• Следующая

Когда он вновь пришел в себя, уже светало. Солнце не поднялось еще над горизонтом, однако грязно-серые разводы на небе говорили, что до утра осталось рукой подать.

Смутно, как сквозь сон, ему вспоминалось, что за ночь сознание еще несколько раз возвращалось к нему, но, должно быть, не до конца, ибо образы, что являлись пред его внутренним взором, казались слишком невероятными, чтобы быть достоверными.

Огромные тени, серые, окаймленные багровым, что вылетали из дверей дома и возвращались обратно на крыльях, тронутых синевой. Истошное кошачье мяуканье, доносившееся изнутри. Клубы зеленого дыма, не терявшие формы и не рассеивавшиеся, покуда не поднимались к самым вершинам деревьев…

Он не желал больше думать об этом. Тело его затекло после сна на голой земле, его бил озноб, кости ныли мучительно, и он все на свете отдал бы сейчас, должно быть, за горячий завтрак и пылающий очаг. Ораст поднялся, потягиваясь, – и обнаружил, что ведьма стоит напротив, в двух Шагах от него.

Он не успел даже удивиться, как ей удалось так неслышно выйти из дома, – точно она попросту материализовалась из сгустившегося мрака, – как она поманила его рукой.

– Поди сюда.

Ему показалось, в голосе ее он уловил нотки усталости. Он сделал шаг вперед, и она протянула ему кинжал.

Это был его клинок, прежний, и в то же время, иной. Загнутое лезвие осталось прежним, и рукоять, – однако теперь синеватое сияние окружало его ореолом, и, сжав его в руке, Ораст ощутил нечто странное, точно нож этот был живым, обладал собственной волей и желаниями и даже имел силу передать их владельцу.

Да, это было действительно так. Кинжал жил. И он жаждал крови. Ощущение это в первый миг парализовало жреца, и он растерялся, на миг утратив контроль над собой. Наказание за оплошность не заставило себя ждать. Нож рванулся в его руке, выворачивая запястье, и, прежде чем он успел остановить его, прочертил длинный глубокий разрез на левом предплечье.

Остолбеневший, Ораст попытался отдернуть руку – но это оказалось не так легко.

Лезвие точно впилось в рану, и ему огромного труда стоило отвести его прочь. Он взглянул на свои руки: они слегка дрожали. Он поднял голову.

Теперь он не сомневался, что каким-то образом слепая колдунья видит все, что происходит вокруг, ибо она явственно наблюдала за ним. Даже под грубой кожаной маской он чувствовал ее напряжение. Заметив наконец, что ему удалось справиться с жаждущим крови клинком, Марна кивнула задумчиво, и в голосе ее прозвучало почти одобрение.

– Неплохо. Мы знали, что ты справишься. – Она помолчала немного, словно взвешивая, сколько можно доверить жрецу. – Теперь Скрижаль получит свою жертву!

– Кровью?

Ораст и без того знал ответ, однако ощущал непреодолимое желание вновь услышать это от колдуньи. Ибо теперь, когда смутные и нерешительные планы его оказались близки к осуществлению, он не мог больше скрывать от себя, что преисполнен страха. Ему вспомнились его вечерние раздумья и нежелания впускать сомнения в свою душу… Что ж, теперь пришло их время.

И, возможно, колдунья понимала, что так гнетет его, ибо, впервые за все время, тон ее сделался мягким, словно материнским, и ему показалось даже, на губах под маской играет улыбка.

– Кровью. Кровью, жрец Митры, – прошептала она со странным вожделением. – Ибо кровь – единственный дар. Она скрепляет клятвы и создает нерушимые узы. Кровь, жертва и награда. Она одна… Но лишь та кровь достойна великого Искусства, в которой горит огонь божества. Кровь того, кто ведет свой род от одного из небожителей.

– Но почему именно Вилера?

– Ты знаешь, жрец. Лишь тот, кто был помазан на престол и освящен божественным огнем, обретает в крови своей огонь Солнцеликого Митры. И только этот огонь утолит жажду твоего кинжала и даст тебе власть над Скрижалью Изгоев. Только ему дано разрушить чары, опутавшие душу той, которую ты вожделеешь.

Она протянула руки и опустила их Орасту на плечи, тяжелые, точно мельничные жернова. Слепой лик ее приблизился к самым его глазам, и он ощутил ее горячее дыхание, и пальцы ее впились ему в плечи, точно стремясь отделить мясо от костей, так что он едва сдержал стон. Так она держала его несколько мгновений – и вдруг неумолимая хватка ее сменилась нежными объятиями.

– Ты убьешь Вилера, Ораст. Ты убьешь его – и когда руки твои будут омыты в его крови, Скрижаль станет воистину твоей, и ни тайного, ни запретного не будет в ней для тебя.

Валерий вернулся в Тарантию глубокой ночью, и немало времени пришлось ему колотить рукоятью меча в ворота, пока стражники соизволили наконец выяснить, кто там поднял шум в столь поздний час, и впустить запоздалого путника. Он бросил им пару медных монет, однако это не стерло недовольно-насупленного выражения с заспанных лиц, и принц ощутил смутную, саднящую досаду.

Для этих людей он был меньше чем никто, лишь скрепя сердце они признавали его высокое положение и оказывали требуемые почести, однако он чувствовал, что в душе они презирают его, возможно, даже насмехаются над ним. Даже когда он был солдатом в Хауране – он не знал такого обращения. Там он действительно пользовался уважением, чувствовал это в каждом взгляде… но Аквилония упорно не желала принимать блудного сына. Он и сам не знал, почему так уверен в этом – и все же ощущение это не вызывало сомнений.

Мрачные думы оставляли его всю дорогу до дворца. И по мере того, как лепившиеся к крепостным стенам домишки, – нищие грязные, облупившиеся, где даже ночью не прекращалась шумная, бурлящая жизнь, вопили младенцы, доносился шум драки или любовной ссоры – уступали место особнякам богачей, роскошным, уединенным, прячущимся в тени садов, настороженно-молчаливым, лицо принца делалось все более хмурым и напряженным.

Он не мог понять, почему, вопреки всем своим благим намерениям, не уехал до сих пор из Тарантии, почему медлит, точно ожидая чего-то, что никак не может произойти, томясь от бездействия и ощущения собственной бесполезности.

Вот и сейчас – он вновь возвращается во дворец, хотя был бы счастлив никогда более не видеть его, готовый встретить назавтра все прежние лица, провести день в глубокомысленно-пустой болтовне, бессмысленных ритуалах, придворной суете, давно утратившей для него интерес и привлекательность, в мрачных раздумьях и болезненном самокопании. Подобно иным подвергшимся пытке, он точно испытывал мучительную страсть к своему палачу, наслаждаясь собственными страданиями и не в силах отказаться от них, словно с прекращением мучений утратился бы, пусть и порочный, но все же смысл существования, и ожидающая пустота страшила сильнее всякой боли.

Неторопливо продвигаясь по темным улицам города, тишину которых здесь, в богатых кварталах, нарушал лишь стук копыт его лошади да порой – шаги стражников, совершающих второй за ночь обход, Валерий усилием воли отогнал дурные мысли. Как можно было, в конце концов, предаваться пустым раздумьям и жалеть себя – он прекрасно сознавал, что настроение это вызвано ничем иным, как унижением, что заставила его пережить колдунья, – после всего, что он видел в Амилии!

Ведь он воин, а воину надлежит действовать… однако принц не только сам не сделал ничего, чтобы выследить грабителей, но даже не сказал ничего стражникам у ворот. Подобное равнодушие менее всего пристало наследнику престола, заявил он себе строго. И дал слово завтра же найти капитана Черных Драконов.

Конечно, в былые годы он никогда не позволил бы себе такого отношения. Ночь провел бы в седле, один или с отрядом, но нагнал и покарал бы негодяев! Однако времена те давно миновали. Вспомни Хауран, сказал себе принц. Тогда ты из кожи лез вон, лишь бы спасти город и королеву – и что получил взамен? Не тебя, а варвара-северянина чествовали как спасителя, не тебе, а ему предлагала сердце прекрасная Тарамис… Так стоила ли игра свеч?

И сейчас, сказал себе Валерий, горячая купальня, ужин и постель для него стократ дороже, чем зов долга и славы.

Отчасти, конечно, он лукавил сам с собой. Дымящиеся руины Амилии не оставили его равнодушным, и рука невольно тянулась к мечу, стоило лишь вспомнить об изуродованных трупах во дворе… Однако это говорило в душе его негодование: немыслимо, чтобы здесь, в мирной, не знавшей войны Аквилонии, его настиг омерзительный запах пожарища и пролитой крови! Валерий воспринял это почти как личное оскорбление. Ибо то, от чего он так старался убежать, вновь настигло его, точно и впрямь зловещее проклятие тяготело над принцем…

• Предыдущая
• 13/118
• Следующая