Волшебная сказка - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/33
• Следующая

Так и есть: обе девочки отвечают прекрасно. Баронесса улыбается довольной улыбкой; инспектор одобрительно кивает головой; лица ассистентов проясняются.

— Дарлинг, Дмитриева, Звонарева…

Надя Таирова, словно сквозь сон, слышит произносимые фамилии своих одноклассниц, такие знакомые и незнакомые в одно и то же время. Вслушивается в их ответы, ловит то или другое название, год или имя и обливается потом от волнения и страха.

— Нет, так, как они, она не сумеет ответить никогда. Китайскою грамотою кажутся ей все эти года событий и войн древности с их героями. Никогда она не запомнит в точности ни одного из них. Никогда.

— Мильтиад при Марафоне… Фермопильское сражение… Ах ты, Господи, и когда все это было? Когда?

А экзамен приближается между тем к концу. Добрая половина класса уже вызвана в алфавитном порядке. Все больше и больше прибавляется спрошенных. Воспитанницы с красными, взволнованными лицами одна за другою возвращаются от зеленого стола и снова помещаются за своими партами.

Одни — удовлетворенные, счастливые вследствие удачного ответа, другие — встревоженные, с беспокойным выражением глаз.

Миновали уже буквы к, л, м, н… Скоро придет очередь Нади… Машинально перебирает девочка страницы учебника и ничего не может понять; строки сливаются со строками; в голове сумбур; в ушах звон от бессонной ночи и в мыслях не удерживается ничего, совсем как решето стала голова Нади, самые дикие мысли мелькают сейчас в ее мозгу.

— Что за лицо у инспектора? Как он похож на отца герцога Адольфа, а «Мишенька» — на того кастеляна замка, который похитил бриллиантовое колье герцогини… Ну, конечно, на него, вот только бы наклеить ему большую бороду и…

— Госпожа Таирова, Тонская, прошу… — откуда-то издалека-издалека звучит голос инспектора.

Вздрогнув всем телом, Надя быстро поднимается и идет к зеленому столу. На сукне лежат раскинутые красивым веером экзаменационные билеты. Тонкая трепещущая детская рука протягивается к ближайшему.

— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… — шепчет Надя обычную школьную молитву, помогающую, по убеждению институток, во всех страшных и трудных случаях жизни, и левой рукой незаметно крестится под пелеринкой в то время, как правая уже несет неведомый билет.

— Господи, помоги, чтобы из первого десятка, из первого, из первого… — одними губами беззвучно шевелит Надя и, вспыхнув до ушей, переворачивает к себе лицевой стороной билет.

— Пятнадцатый… — говорит как будто не она сама, а кто-то иной, чужим незнакомым голосом. Пятнадцатый… все кончено… она пропала!.. В билете стоит: по древней истории — Перикл и украшения Афин; по русской — Иоанн III, его княжение. Про Перикла Надя помнит кое-что, совсем смутно, и вот это-то обстоятельство бесспорно погубит дело. Может быть, кое-как еще выручит Иоанн? Она недавно читала про него в каком-то историческом романе. Правда, там больше описывались похождения какой-то цыганки-колдуньи, но было кое-что и про царя. Она, Надя, запомнила это «кое-что» и, может быть, сумеет рассказать экзаменаторам. Может быть, дело еще не так плохо обстоит; в сущности, и один из Иоаннов, которых так боялась Надя, выручит Перикла на этот раз.

— Помяни, Господи, царя Давида… — одними губами, побелевшими от волнения, лепечет Надя.

— Ну-с, госпожа Таирова, извольте начинать, — и глаза «Мишеньки» устремляются в лицо девочки пытливым вопрошающим взглядом. Он точно насквозь видит мысли своей ученицы и, вероятно, уже заранее уверен в неудовлетворительном ответе девочки.

Так не даст же она, Надя, ему торжествовать! Ни ему, Мишеньке, никому! Надо только быть храброй и смелой, как герцогиня Аделаида, как принцесса Изольда, как все те девушки, которых она так много знает и которым поклоняется в глубине души.

— Мы ждем. Итак, что вы можете сказать про Перикла? — спрашивает чужой преподаватель-ассистент, поднимая глаза на воспитанницу.

Надя густо краснеет, потом бледнеет сразу. Что-то словно ударяет ей в голову… Сердце стучит… руки стискиваются конвульсивно, зажав в пальцах смятую бумажку с номером билета.

— Перикл… Перикл… Он был… он был очень смелый… он был очень храбрый… и украшал Спарту… Нет, не Спарту, а Афины и носил на плечах хорошо задрапированный плащ… И греки ему за это поставили статую… лепетала Надя, краснея снова до ушей, до корней волос и и до тонкой детской шеи.

— Хорошо-с, все это так, но слишком уж сжато. Необходимо указать пространнее заслуги Перикла перед Грецией, — звучит убийственно спокойно и совсем уже не в интересах Нади вопрос Звонковского, в то время как тонкая, все понимающая улыбка играет на его губах.

Надя молчит. На что она может указать? На какие заслуги Перикла? Ничего она не может указать, решительно ничего. Что она афинянка, что ли, что должна восторгаться заслугами перед родиной какого-то противного грека?

И Надя готова расплакаться от горя и острой ненависти не то к Периклу, не то к «Мишеньке», заставляющему ее так подробно заниматься делами Перикла. Она молчит, по-прежнему до боли, до судорог в пальцах, сжимая руки.

— Ну, в древней истории вы недостаточно, как видно, компетентны, госпожа Таирова. Перейдем к русской, — говорит снова чужой преподаватель-ассистент.

Словно гора падает с плеч Нади. Слава Богу, ей дают возможность поправиться по русской, если по древней провал, а она и не надеялась на такого рода снисхождение. Ну, роман про колдунью-цыганку, вывози! проносится в ее голове, как птица, встрепенувшаяся мысль.

Девочка откашливается, поднимает глаза на экзаменующего и приступает к ответу. Теперь она говорит быстро-быстро, так и сыплет словами, извергая целый букет, целый фейерверк самых разнообразных событий из уст.

— Иоанн III был еще маленький, когда его мучили бояре. Потом он бросал кошек из окна… Потом людей давил на улице и при нем был пожар в Москве, и пришел Сильвестр и еще Адашев. А потом он созвал опричников, которые с песьими головами и метлами на седлах губили хороших людей из бояр и слушались одного Малюту Скуратова…

Речь Нади, вначале сбивчивая и отрывистая, делается все плавнее и последовательнее с каждой минутой. Упомянута Софья Палеолог и взятие Сибири. Кажется, все хорошо, по-видимому, идет. Так почему же с таким сожалением смотрит на нее начальница и с такой насмешкой «свой» преподаватель?

Смущенная на мгновение, она подбодряется, однако очень скоро и с новым жаром делает вслух открытие, что Иоанн III убил собственного сына в запальчивости и умер в муках раскаяния, видя призраки погубленных им людей.

Две молоденькие ассистентки-учительницы младших классов, не выдержав, фыркают в платки. Фыркает кто-то и из подруг там за спиною Нади, на партах. А у начальницы лицо делается таким страдающим и утомленным.

— Довольно, да довольно же, госпожа Таирова… — морщась, как от физической боли, говорит «Мишенька», повышая голос, — вы все перепутали… Мельком упоминаете про Иоанна III, а подробно рассказываете про Иоанна IV Грозного, про которого у вас в билете нет и помина. Простите, но вы совершенно не ознакомлены с предметом. Такими знаниями я удовлетвориться не могу. — И, говоря это, Звонковский отыскивает в классном списке фамилий Надино имя и ставит против него в клеточке жирную двойку.

Пошатываясь, с подгибающимися коленями, Надя возвращается на свое место. В сознании мелькает одна только мысль:

«Все кончено… Она провалилась и будет исключена».

• Предыдущая
• 5/33
• Следующая