Рыцарь темного солнца - Вербинина Валерия - Страница 20

• Предыдущая
• 20/75
• Следующая

– Прости меня, – вдруг кротко сказала литвинка. – Я просто хотела пошутить. Я не знала, что он так сильно тебя укусит, и не думала, что ты так рассердишься. Пожалуйста, не держи на меня зла, я вовсе не хотела ничего дурного.

– Я тоже, – лже-Михал изобразил кривую улыбку. – Я случайно его ударил о стену. Я…

Он умолк и осекся. Горностай, целый и невредимый, лежал на кресле и как ни в чем не бывало вылизывал шерсть на боку. Уловив на себе взгляд Мадленки, он, однако, злобно тявкнул и отвернулся.

– Вот видишь, – сказала литвинка. – С ним все хорошо. Дай мне теперь взглянуть на твою рану.

– И не подумаю перед ней унижаться! – говорил рыжий взъерошенный отрок Дезидерию часа полтора спустя. – Шляхтич я или нет, в конце концов? А шляхтич никому не позволит измываться над собой!

Мадленка была сердита, и, надо признать, было отчего. После того, что произошло с горностаем, панна Анджелика сделалась до того сахарна и медоречива, что Мадленке даже подумалось, уж не вселился ли бес в ее новую знакомую, а выражаясь языком современным, все ли у нее дома. Панна Анджелика винила себя в излишней резкости, кротко просила прощения и обещала, что больше так не будет. Она даже унизилась до того, что собственноручно стерла кровь с головы Мадленки и заботливо перевязала укушенную руку, почти не причинив боли. Потом они разговаривали о Кракове, о том, как трудно жить в монастыре, и о крестоносцах, которых Мадленка видела на дороге. «Михал» терпеливо повторил все, что давеча рассказывал князю Доминику, не забыв и о вороне, который будто бы клевал графу Мейссену глаза (последняя деталь казалась Мадленке особенно яркой, и в глубине души она немало гордилась ею).

Отделавшись наконец от панны Анджелики с ее неуместным любопытством, Мадленка отправилась было восвояси, но во второй зале, которую она пересекла, ее поймал Дезидерий и стал пытать ее, о чем у них шла речь. Выслушав сбивчивый отчет о происшедшем, он посуровел лицом, схватился за голову и объявил, что дела Михала Краковского плохи.

– Э, да что она мне сделает! – пробурчал лже-Михал, пренебрежительно махнув рукой.

– За серую крысу? – ужаснулся Дезидерий. – Да ты что! Ты же не знаешь, как панна Анджелика ею дорожит – словно невесть каким сокровищем! Сатанинское животное никого к себе не подпускает и кусает всех без разбору, но ты – первый, кто сумел его проучить. Берегись, Михал, здесь к панне Анджелике очень многие благоволят. Конечно, из меня советчик никакой, сам понимаешь, но тебе я говорю, как другу: лучше бы ты не делал этого. Может, пока не поздно, образумишься и покаешься перед нею? А то ведь со свету сживет, недаром наши про нее шепчутся – ведьма.

Тут-то Мадленка и высказала все, что думала по этому поводу.

– Я не холоп какой-нибудь, чтоб во прахе перед ней валяться! – закончила она.

Дезидерий только рукой махнул:

– Ладно, может быть, бог милует, тем более что крысе ничего не сделалось. Смелый ты парень, Михал, дай бог всякому, как ты, быть.

– Я только одного не пойму, – проворчала Мадленка. – Что в литвинке такого, что сам князь к ней неравнодушен?

– И не говори! – горячо зашептал Дезидерий. – Я и сам дивлюсь! И добро бы он один оказался так слеп, так ведь нет, и князь Август к ней не ровно дышит, да и многие другие ясновельможные паны, я знаю. Самое странное, что особенного-то в ней ничего и нету, и рождения она не столь уж высокого, и лицом не вышла, а вот поди ж ты…

– Приворожила она их, не иначе, – вздохнула Мадленка, с тоской вспоминая зеленые очи князя Доминика.

– Очень может статься, – подтвердил Дезидерий, переходя на почти неразличимый шепот, – только, заклинаю тебя, вслух ничего такого ни-ни, иначе несдобровать тебе. Состоит при ней одна особа, сама невеличка, космы седые, из себя вся страшная. Тоже литвинка, креста на себе не имеет и в церковь никогда не ходит. Язычница, одним словом. – Дезидерий умолк и пытливо поглядел на Михала, но лицо у юноши было такое честное, открытое, что слуга решился. – Была у меня возлюбленная сердца, именем Изабелла, из служанок госпожи княгини, так ведьма ей нагадала, что после свадьбы со мной она и года не проживет. Все уже было у нас с Изабеллой сговорено, и вдруг – отказ. Бился я, бился, и таки вызнал у нее, почему. Была моя воля, я бы этой… ведьме литовской шею свернул! – Дезидерий сжал руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Подневольный я человек, Михал, убоялся господского гнева. А ведь стоило, Михал, стоило.

– Ничего, – сказала Мадленка мягко, коснувшись его плеча, – ты на бога уповай, и он пошлет тебе утешение. А козни дьявольские сами собой захлебнутся, не могут они долго длиться, Дезидерий. Ты уж поверь мне, я точно знаю.

Лицо Дезидерия просветлело, он опустил руку.

– Вот видишь, – сказал он уже спокойнее, – мудрый ты человек, сразу видать – из образованных, и слово у тебя веское, как у нашего епископа. Поговорил с тобой – и на душе полегчало, право слово. – Дезидерий поглядел куда-то поверх плеча Мадленки, и та, обернувшись, увидела приближающегося князя Августа. – Ну, с богом, а если понадоблюсь, ты всегда меня найдешь.

– Хорошо, – кивнула Мадленка покорно.

– Эй, ты, как тебя там, Михал… – крикнул Август. – Это ты чуть не зашиб насмерть любимое животное светлейшей панны Анджелики?

Хотя Мадленка была не из пугливых, по позвоночнику ее прошел озноб. «Вот, начинается, – подумала она обеспокоенно. – Неужели уже натравила его на меня?»

– Ну ты и молодец! – промолвил Август в восхищении. Затем кинулся к Мадленке, растопырив руки. – А по виду – этакий монастырский разиня… Дай же обниму тебя за то, что ты сделал!

– Я? – испуганно пискнула Мадленка, которую стиснули крепкие княжеские объятия.

– Ну да, ты! – подтвердил счастливый Август. – Я давно мечтал прикончить зловредное создание, а ты, выходит, едва не исполнил мою мечту. Молодец! – Он отстранился и вгляделся в лицо своего протеже. – Ты давно ел? Пошли перехватим чего-нибудь, я умираю от голода.

Вспомнив пункт второй своего плана – втереться в доверие к князю Августу как к наиболее вероятному подозреваемому, – Мадленка не сказала ни слова и покорно пошла за ним.

– А что твой дядя? – осмелилась она спросить, когда они устроились за столом в небольшом зале, стены которого были сплошь увешаны дурно сделанными гобеленами. – Небось бранил? Жаль, меня там не было.

– Бранил, еще как бранил, – промычал Август, вгрызаясь в холодную баранью ногу, которую ему принесли. – На чем свет стоит бранил, Михал. И епископ, каналья, туда же. Даже отлучением от церкви пригрозил. Отлучением – мне! – Август свирепо фыркнул. – Предки мои пять костелов в Кракове выстроили да еще четыре – на своих землях, во славу божьей церкви, и меня от нее отлучать? Ха!

Мадленка приняла задумчивый вид.

– Да, моя вина, Август, – сказала она смиренно. – Не стоило мне болтать про того крестоносца. Дурак я, олух монастырский, ничего не соображаю. Ты уж прости меня, горемычного.

Август великодушно махнул рукой.

– Нечего мне тебе прощать, – заявил он. – К тому же люди мои, те, что со мной были, тоже хвастуны предостаточные, и потом, только что я видел купцов из Смоленска. Они ехали той же дорогой, что и ты, и тоже наткнулись на мертвых рыцарей. Будь здоров!

Они чокнулись кубками и выпили: Мадленка – для виду, Август – до дна. Опрокинув кубок, он заметно помрачнел.

– Ненавижу их, псов поганых, – тяжело сказал он. – И не жалею, что напал на них, хоть у них и была грамота от дяди моего. Не жалею и жалеть не буду! – Он стукнул кулаком по столу. – Никогда!

– Кто же их любит, – ввернула Мадленка, пристально наблюдая за ним.

Август покосился на нее.

– Они отца моего убили, Михал, и троих братьев моих. Земли мои отняли. Вот я их и ненавижу и поклялся, где бы они ни были, истреблять их. До последнего вздоха. И богу моя клятва угодна, я знаю.

• Предыдущая
• 20/75
• Следующая