Война Братьев - Грабб Джефф - Страница 31

• Предыдущая
• 31/115
• Следующая

Мишра по фалладжийскому обычаю упал на колени и застыл в ожидании.

Кадир запихнул в рот очередную пригоршню орехов.

– Этот мерзкий пес, раб из пустыни, – тот, о ком ты говорил, Хаджар? – спросил вождь на фалладжи. Слова вытекали у него изо рта словно липкий, густой кофе из чашки.

– Это он, о величайший из великих, – ответил Хаджар на том же языке.

– Ты говоришь, он ученый? – спросил кадир.

– И выдающийся, – подтвердил Хаджар, и Мишра заметил, что юный двойник кадира даже не улыбнулся. Правду сказать, юноша погибал от скуки и не скрывал этого.

Кадир наклонился вперед и пристально посмотрел на Мишру.

– Непохоже. Ничем особенным не выделяется, даже при том, что он чужестранец. – Со стороны придворных, родственников и послов донесся смешок.

– Ты судишь о лошадях по уздечкам, – спросил Мишра, – или по тому, как хорошо они служат?

Младший брат произнес эти слова очень тихо, почти шепотом, но на превосходном фалладжи. Эту поговорку жителей пустыни он узнал от Ахмаля. Мишра не поднял на кадира глаз, в его тоне не было ни гордости, ни ярости. Но все хорошо расслышали, что он сказал.

В помещении воцарилась мертвая тишина. Кадир бросил на Хаджара ядовитый взгляд, который, казалось, должен был испепелить молодого человека на месте.

– Ракик еще и говорит на нашем языке, – заметил повелитель.

Хаджар вздрогнул и поклонился.

– Как я и говорил, этот человек весьма образован, его знания весьма обширны. – Только после этого тощий фалладжи посмел взглянуть на кадира, но тот уже отвернулся и внимательно рассматривал чужестранца полуприкрытыми глазами.

– Ты знаешь легенды? – спросил кадир. – Сказания о Древних?

– Я знаю, кто такие траны, – отвечал Мишра. – Это древняя нация, они жили на Терисиаре задолго до появления других народов. От них самих не осталось костей, но кости их машин можно найти во многих местах в пустыне.

– И вы, чужестранцы, воруете эти кости, как грифы! – громовым голосом бросил кадир.

Хаджар увидел, что Мишра задумался, тщательно подбирая слова. Затем он сказал:

– Прибрежные народы лишь пытаются понять, что было раньше. Они надеются, что таким образом научатся предугадывать, что будет происходить в будущем.

Кадир издал нечленораздельный звук, будто мучился расстройством желудка.

– Есть вещи, которые лучше не знать. Древние могут прослышать, что ты копаешься в их останках, и наказать тебя за наглость. А потом наказать нас – за то, что мы тебя не остановили.

Мишра снова помолчал, затем произнес:

– Твои слова мудры, о величайший из великих. – Он посмотрел кадиру прямо в глаза, но лицо его было закрыто маской бесстрастия. Хаджар не заметил и следа сарказма.

Кадир, казалось, тоже. Откинувшись на подушки, толстяк взял с подноса огромную металлическую чашу для вина.

– Итак, ты ученый? – спросил он.

– Я всего лишь ученик, – ответил Мишра. – Но мои знания обширны.

– Ты неплохо знаешь наш фалладжи, – сказал вождь. Мишра пожал плечами:

– У меня были хорошие учителя. Благодаря языку я смог больше узнать о прошлом.

Кадир издал тот же нечленораздельный звук. Хаджар начал подозревать, что у предводителя сувварди было мало времени на изучение прошлого, а интереса заниматься этим – еще меньше.

– Ты знаешь чужестранные языки? Аргивский, корлисийский и иотийский? – Последнее слово он произнес так, словно бы это было ругательства.

– Это один и тот же язык, – спокойно сказал Мишра, – но разные диалекты. Они возникли многие столетия назад из-за…

Кадир поднял руку, и юноша немедленно замолчал.

– Ты умеешь считать?

– Да.

– У меня девять патрулей по восемь человек в каждом. Сколько всего людей? – спросил повелитель.

– Семьдесят два, – молниеносно ответил Мишра.

– Четыре таких патруля ездят верхом. Сколько всего ног? – снова спросил толстяк и плотоядно улыбнулся.

– Двести семьдесят две, – почти не задумываясь, произнес аргивянин.

Лицо кадира потемнело, и он посмотрел на Хаджара. Тощий фалладжи погрузился в вычисления, загибая пальцы и пересчитывая сначала конные, потом пешие патрули, а потом число ног у каждого. Закончив, он кивнул.

Кадир бросил холодный взгляд на коренастого раба.

– Сойдет, – сказал вождь и бросил страже: – Выведите его и вымойте. – Мишре же он сказал: – Ракик, ты будешь учить моего сына. Научи его считать и говорить на твоем языке. Сделаешь, и с тобой будут хорошо обращаться. Подведешь меня – и будешь убит.

Мишра встал на ноги и низко поклонился.

– Да будет благословенна воля твоя, о милосерднейший из милосердных, о величайший из великих.

Стражники снова встали по бокам Мишры, в руке одного из них все еще были путы. Другой положил руку Мишре на плечо. Коренастый аргивянин повернулся и вышел вон.

Хаджар заметил, что во время разговора молодой кадир, уменьшенная копия отца, не проронил ни звука и, казалось, просто не обратил внимания на своего нового учителя.

Хаджар покинул аргивский лагерь сразу после того, как в приморские низменности отбыл последний из чужестранцев-учеников, а извлеченные из-под земли куски металла отправились прочь на запряженных быками повозках. Он хотел взять с собой и Ахмаля, но старый землекоп предпочел остаться в тех краях.

Сначала Хаджар присоединился к одной банде кочевников, затем – к другой и в конце концов попал в лагерь кадира. Его приняли потому, что он приходился повелителю очень дальним родственником по материнской линии, и в дальнейшем Хаджар проявил себя отличным работником и храбрым воином. Его бесстрашие в нападениях на купеческие караваны позволило молодому фалладжи занять прочное место в иерархии сувварди.

Но теперь он пошел на риск, порекомендовав кадиру отдать сына в обучение к воспитаннику Токасии. Судьба Хаджара была отныне прочно связана с судьбой аргивянина – если тот потерпит неудачу, все сочтут это личной неудачей бывшего землекопа.

Поэтому он почти ежедневно навещал Мишру, которому отвели небольшую палатку рядом с кухней. Когда Мишра не был занят уроками, он помогал готовить пищу – носил воду, разводил огонь и нарезал мясо для копчения.

Сначала дела шли не очень хорошо. В свои десять лет молодой кадир проявлял не больше интереса к языкам и математике, чем его отец. И это еще полбеды – юноша вел себя так, словно его вообще никто не смеет учить, а особенно чужестранец.

У Мишры опустились руки.

– Еще две недели – и я вернусь к рытью канав, – сказал он Хаджару однажды вечером, собирая хворост для костра.

Тот хорошо знал, что Мишра ошибается. Неудача в таком деле, как выполнение задания кадира, означала не возврат к рытью канав, а смерть. Ни он, ни Мишра не посмели спросить кадира, учили ли наследника раньше, но, судя по всему, у Мишры были предшественники – в палатке будущего кадира нашлись аргивские книги и счеты, к которым, похоже, сын вождя и не думал притрагиваться.

– Он не хочет учиться, – грустно сказал Мишра, – а я не хочу проводить свои дни в беседах с каменным изваянием. – Аргивянин глубоко вздохнул. – Его интересуют лишь сражения и подвиги его отца, да то, что совершит он, когда сам станет кадиром.

– Может быть, мне стоит поговорить с кадиром, – сказал Хаджар, но тут же тряхнул головой, осознав всю глупость подобной затеи. Вождь не стремился к новым знаниям, повелитель просто требовал, чтобы его сына выучили тому, чего не знает он. И к его требованию прилагался отточенный меч, заранее занесенный над головой всякого, кто посмеет это требование не выполнить.

– В лучшем случае он не слушает, – подвел итог Мишра. – В худшем – спит. Я однажды растолкал его, так он приказал страже меня побить. – Коренастый ученый потер плечо. – И что-то мне не хочется его снова будить.

– Жаль, я надеялся, все пойдет куда лучше, – вздохнул Хаджар.

– А я-то как надеялся! – ответил ученый. – Все кажется так… безнадежно. Я даже не знаю, что делать дальше. Эх, никудышный из меня учитель. – Аргивянин, казалось, не спал уже несколько дней подряд. «И дело тут не в тяжелой работе, – подумал Хаджар, – сейчас ему гораздо легче, чем когда он рыл канавы. Тут что-то еще. Может быть, он не находит себе места, потому что у него ничего не получается». Хаджар погрузился в раздумья.

• Предыдущая
• 31/115
• Следующая