Бриг «Три лилии» - Маттсон Уле - Страница 12

• Предыдущая
• 12/58
• Следующая

А наевшись, откинулся назад и икнул так, что чуть свечи не потухли.

— Вот теперь можете идти треску есть, — сказал он. Коли место осталось.

Бабушка покачивалась на табуретке, раскрасневшаяся, потная. В комнате стояла жара, как в бане, а еда была жирная.

— Это после такого-то угощения, штурман! — польстила она. — Да я свининой вот так наелась…

На дворе шел снег. Огромные снежинки лепились к стеклам, плотник загрустил. Он вытащил из-под кровати старую гитару и снова запел, но на этот раз что-то очень печальное. Голос гудел то сильнее, то слабее, как орган, когда воздух идет неровно.

Вдруг он опустил гитару, насупил брови и прислушался:

— Что это, Миккель Миккельсон? Или мне послышалось, или?..

Все трое напрягли слух.

— Боббе лает, — сказал Миккель.

Плотник поднял гитару. Опять раздался лай — резкий, отрывистый, злой.

— Кто-то пришел, — сказал плотник Грилле. — Поди-ка, Миккель Миккельсон, погляди. Или боишься?.. То-то! Вот свеча.

Миккель фыркнул. Кто пугается на сытый желудок?

Тем более, в светлой комнате. Он захватил свечу посветить и кусок мяса для Боббе и пошел вниз. Боббе стоял в прихожей — нюхал дверь и скулил.

гудел плотник, заглушая бабушкин голос.

Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.

— Кто там? — чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.

Боббе взвизгнул.

— Что… лису почуял? — успокоил Миккель себя и собаку. — Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!

Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.

— Ну, что там, внучек? — послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.

— Лиса, — ответил Миккель. — На Бранте Клеве.

А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.

Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе…

— Миккельсона лисой не испугаешь, — сказал плотник и спрятал гитару под кровать. — Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.

Но Миккель уже наелся.

— А коли так, бросим свечу, — распорядился плотник Грилле. — По обычаю: первую рождественскую свечу в окно, пока не догорела, тогда в следующем году будешь в полном здравии и с рыбой. Открывай, Миккель Миккельсон.

Бабушка вынула трубочку изо рта и сонно глядела на Боббе, который лежал под столом, зажав хвост между ногами. Недаром говорят: собака подчас лучше человека видит. Миккель отворил окно.

сказал плотник Грилле.

И полетела свеча мимо старой голой яблони к дровяному сараю. Миккель расплющил нос о стекло и закричал:

— Там кто-то есть, во дворе!.. Нет, вон там!

Он вытянул дрожащую руку, показывая. Свеча зашипела и погасла.

— Ушел, как только свечу бросили! — продолжал он. Вон, у яблони!

Плотник прищурился, всматриваясь в темноту. Потом снял со стены ружье, положил на подоконник и поплевал на дуло: на счастье.

— Если то живой человек был да честный, ничего с ним не приключится, коли пальну разок в воздух, — сказал он. — Ну, а коли еще кто, то будет знать, что у нас хватит пороху. Посторонись-ка, Миккельсон!

Ба-ам-м!

Бабушка уронила трубочку во второй раз за два часа. Черепаха проснулась от выстрела и выползла из-под кровати.

— В рождественскую ночь все твари мирно сидят, одни собаки да черепахи угомониться не могут. Шляфе, шляфе!

Миккель поймал Боббе за загривок.

— Если был кто, должны следы остаться, — сказал плотник Грилле, перезаряжая ружье. — Только погоди смотреть до завтра. Да заприте получше, не ровен час, какой-нибудь мазурик наведается. Спокойной ночи. С праздзшком вас!

На кухне было темно и холодно. Миккель нащепал лучины и растопил. Стало светлее, и керосин дорогой жечь не надо… Он молча разделся и забрался на кровать.

Бабушка пододвинула свою скамеечку к плите, чтобы почитать евангелие. Она была совсем седая, скрюченная, как можжевеловый куст на ветру. А какие худые пальцы!

Но голос звучал ласково. Отсвет пламени играл на морщивистых щеках: бабушка улыбалась.

Миккель лежал и слушал, прищурив глаза. Свет от плиты падал на противоположную стену. Там, в рамке под стеклом, сидел Петрус Юханнес Миккельсон. Он глядел на Миккеля. И получалось, что они вроде как вместе, все трое.

В ту ночь Миккелю снился бриг «Три лилии» и шторм возле маяка Дарнерарт. Плут Петрус Юханнес Миккельсон сидел на поручнях левого борта; волны захлестывали его ноги. Он был бритый, как на фотографии, и зеленый луч маяка освещал бородавку на левой щеке.

Всю ночь и весь следующий день шел снег. Потом прояснилось, и ударил мороз. Колодец на откосе, выше постоялого двора, замерз. Бабушка заткнула щели в окнах овечьей шерстью, но все равно дуло. Ульрика- Прекрасношерстая ночевала на кухне. Бабушка ходила дома в сапогах, набитых тряпками. Все зябли.

Миккель уже который раз ощущал странную тревогу.

Он думал о словах плотника. Что такое плут, если разобраться? Весельчак, лоботряс или просто пустая голова?

Кстати, что говорил в тот раз на лугу богатей Синтор?.. Надо же, мороз какой!..

Ночью ему опять приснилось, что Петрус Миккельсон подходит к его постели. На этот раз у отца на груди висел плакат с надписью: КОМУ НУЖЕН УПЛЫВШИЙ ПЛУТ?

Миккель задрожал от волнения.

«Когда ты вернешься?.. Когда, отец?» — прошептал он.

«Когда Бранте Клев надвое расколется, — мигнул ему отец. — Я ведь говорил! Или ты передумал? Не хочешь, чтобы я возвращался?»

«Хочу!» — закричал Миккель и проснулся.

В комнате было холодно, как в погребе. Во сне он сбросил одеяло; ноги даже посинели от стужи.

И поговорить не с кем.

На чердаке постоялого двора валялось всевозможное старье.

Рано утром Миккель прокрался туда, чтобы посидеть, поразмыслить наедине, и нашел в углу кипу бумаги. Она была желтая, с пятнами, но вполне пригодная. Миккель проколол в кипе дырки и продернул веревку. Получилась книга. Если не с кем говорить, то и книга сойдет. На первой странице он написал наискось:

На следующий день умерла Плотникова черепаха. Этому событию Миккель посвятил первую запись. Никто не знал, как она спустилась по лестнице и выбралась на волю.

Следы вели на гору, а мороз стоял двадцать градусов.

— Мир ее памяти, — сказал плотник. — Семьсот лет прожила, не так уж мало.

Учитель Эсберг в тот день пошел в церковь разучивать новогодние песнопения, и Туа-Туа была одна дома, когда пришел Миккель и швырнул снежок в окно.

— Открой, Туа-Туа, поговорить надо!

Туа-Туа спустилась в одних чулках и приоткрыла дверь:

— Папы дома нет, Миккель. Ой, как дует! Тебе чего?

— Выходи, узнаешь, — сказал Миккель.

Воздух загустел морозной мглой, в домах среди бела дня зажгли свечи. Туа-Туа натянула башмаки, надела пальтишко и вышла. Миккель рассказал, что произошло в сочельник.

— Вдруг это был кто-нибудь с заколдованного корабля, прошептала Туа-Туа. — Ни за что больше не пойду на берег, ноги моей там не будет.

Миккель удержал ее и объяснил, что в лодочном сарае им ничего не грозит, надо только написать на двери «С». «С» означает «сера», а привидения боятся серы, как комары трубочного дыма, — так говорил Симон Тукинг.

• Предыдущая
• 12/58
• Следующая