Бриг «Три лилии» - Маттсон Уле - Страница 10

• Предыдущая
• 10/58
• Следующая

У Миккеля все плыло перед глазами, ноги подкашивались. Плотник Грилле подхватил его и вынес на берег. Миккель ощутил прикосновение бабушкиной руки, увидел ее морщинистое лицо, освещенное фонарем. Они шли рядом к постоялому двору. Бабушка бранилась, но голос ее доносился будто издалека.

— Вот и полагайся после этого на мальчишек! Предупреждала я тебя или нет?.. Велела на берегу остаться?.. Шевели ногами, так никогда до дому не дойдем! Мокрый, как пес!..

Боббе встретил их в дверях радостным лаем. Бабушка начала раздевать Миккеля еще в прихожей. И причитала:

— Белый что мертвец, зубы дробь выбивают… Эх, парень, парень! Ничего, мы тебе молока согреем… Прочь, Боббе, не мешай… Садись вот тут, Миккель, я укутаю тебе ноги одеялом.

Миккель сел возле плиты. Бабушка дала ему горячего молока с медом. Он выпил и стал оживать.

— Ну, рассказывай же! И на кого ты только похож!.. вздыхала бабушка.

Миккель рассказал немного, потом передохнул, потом вспомнил человека, который просил свезти его на берег за сто долларов.

— Сто долларов, господи! — удивилась бабушка. — Это же громадные деньги. Ты точно слышал — он «доллары» сказал?

— Не сойти мне с места, — заверил Миккель. — Сначала сказал «тридцать», но нас отнесло, тогда он стал прибавлять помалу. «Двести, — говорит, — если свезете, не замочив штанов». Но тут как налетит ветер…

— Неужто сняло корабль с мели?.. — прошептала бабушка.

Миккель кивнул и… поспешно отвернулся, пряча глаза: он припомнил черный предмет, который выронил человек на корабле и который упал прямо в лодку.

Кажется, некий Миккель Миккельсон выбросил чемоданчик в море, когда черпал как одержимый.

Он попытался встать, но широкая бабушкина ладонь посадила его обратно:

— Сиди, сиди! Вот и плотник вернулся.

В кухню ворвался холодный воздух: плотник Грилле распахнул ногой дверь и появился на пороге — промокший до костей, с сосульками в бороде. Он сбросил сапоги и попросил пить. Да погорячее! Потому — промерз, как собака!

Сколько он ни плевался и ни говорил, что это кошачье питье, пришлось плотнику, как и Миккелю, довольствоваться горячим молоком. Он выпил молоко большими глотками, выжал мокрую бороду и сказал:

— Коли пробоин нет, обойдется. Счастливого им плавания!

— Уж не бриг ли то был? — спросила бабушка.

— Шхуна, — ответил плотник. — Корпус длинный, крепкий. И надо ведь: нашелся сумасшедший, хотел с палубы вниз прыгать! Десять метров! В шторм!

Миккель вертелся на стуле, как на сковородке.

— А в лодке ничего не осталось? — выпалил он наконец.

— Как же — вода, — ответил плотник. — Я вылил. Да еще фонарь разбитый.

— Больше ничего? — настаивал Миккель.

— Ни крошки, — сказал плотник Грилле.

Согревшись, он пошел наверх, к себе. Миккель слышал, как плотник говорит с черепахой, сбрасывая мокрую одежду. Потом стало тихо.

Бабушка вышла за дровами. Боббе лежал в своем углу и щелкал блох во сне. Миккель сбросил с ног одеяло и прокрался к окошку. Черно. Даже яблонь не видно, а ведь они у самого окна стоят. Ни корабля, ничего…

Хотя нет… В сарайчике Симона Тукинга светился огонек. Что было дальше, Миккель, хоть убей, не помнит.

Накануне сочельника Симон Тукинг запер свой сарай и пошел через залив на острова. Он нес на спине мешок с корабликами, а в руке держал острую палку, чтобы проверять лед: хоть и крепкий, да кто его знает.

Миккель и Туа-Туа стояли возле тура на Бранте Клеве и смотрели, как Симон становится все меньше и меньше.

Туа-Туа была одна дома, когда Миккель подошел к калитке и посвистел. Учитель Эсберг разучивал псалмы на органе, сказал, что вернется поздно; до церкви было десять километров шутка ли, да еще тащить под мышкой шесть толстых книг.

Туа-Туа взяла из дому хлеба с салом; два ломтя припасла для Миккеля. Но в мороз на воле плохо есть, обветрить губы можно, — так Симон Тукинг говорил. Лучше потерпеть… Миккель бросил на могилу викинга камень и снова стал глядеть на лед.

Три недели прошло, как ветер снял корабль с мели, а о шхуне и о человеке с американскими долларами ни слуху, ни духу. Может, шхуна была заколдованная? У Миккеля пробежали мурашки по спине. Он глянул на Туа-Туа.

— Говори: ты умеешь держать язык за зубами? — спросил Миккель.

Туа-Туа почесала бородавки — они выросли больше прежнего — и удивленно кивнула.

— Три недели назад на мель наскочил корабль… — начал он.

— Вон там? — ахнула Туа-Туа. — А я и не…

— Об этом только мы знаем, — перебил ее Миккель. — Мы с плотником Грилле пошли на выручку, но ветер снял шхуну с мели раньше нас. Никому не скажешь?

— Ни одной душе!

— Смотри! — сказал Миккель. — Вдруг это и в самом деле заколдованный корабль? Лучше не болтать зря…

Туа-Туа даже побледнела: кто знает, что за народ плавает на заколдованных кораблях?

— А что… оттуда никто не попал на берег?..

— Я ведь сказал «вдруг», — перебил Миккель. — Может, заколдованный, а может, нет. Здорово он застрял! А потом ветер ка-ак двинет!.. А теперь слушай самое главное.

— Что? Говори, Миккель!

Они сели на камни, и Миккель рассказал о человеке, который просил доставить его на берег и уронил свой багаж в лодку.

— А что он уронил, не знаю, — сказал Миккель. — Исчезла та вещь.

Странное дело: у него вдруг пропала охота рассказывать дальше.

— Двести долларов давал? — переспросила Туа-Туа.

Миккель кивнул и проглотил слюну. В животе у него бурчало.

— Если бы мы свезли его на берег, были бы богатыми теперь, — ответил Миккель и подумал о бутербродах, которые нехорошо есть на морозе. — Вот бы пробраться в сарай Симона Тукинга? А, Туа-Туа? Оттуда здорово мель видно. У него печка есть, тепло.

— Ты с ума сошел! — воскликнула Туа-Туа. — И мне к пяти надо дома быть. Кто в чужие дома входит — тех полиция забирает.

— Дом и сарай — большая разница. Пошли, Туа-Туа! Где у тебя бутерброды?

— Здесь! — крикнула Туа-Туа ему вдогонку и хлопнула по карману пальто. — Но, Миккель, я бы все равно…

Однако Миккель был уже далеко внизу и ничего не слышал.

— Захвати хворосту на растопку, вдруг печка погасла! Я пойду вперед и…

Ветер унес остальные слова.

Когда Туа-Туа спустилась следом, он уже приставил доску к стене сарая и влез на нее.

— На всякий случай, — объяснил он. — Заглянуть в окно, проверить, есть ли кто дома… Пусто. Печка топится. Но замок крепкий, он раньше на церкви висел. Пройдем через пол.

— Через пол? — удивилась Туа-Туа. — Разве можно?

— Там две доски оторваны, — сказал Миккель. — И вообще, гвозди не держатся, потому что балки все прогнили.

Он взял Туа-Туа за руку. Они сбежали на лед и шмыгнули под сарай.

— Здесь, — показал Миккель. — Симон не стал бы ругаться. Сам же говорил, что нельзя есть на воле в мороз. Подай камень.

Туа-Туа принесла камень. Миккель отбил доски.

— А теперь неси два полешка, чтобы было на что стать.

Туа-Туа принесла полешки. Миккель полез в щель, затем подал руку ей. Темно… В печке тлеют красные угольки.

— Где-то на столе свеча должна быть, — сказал Миккель. — У меня спички есть. Осторожно, здесь на полу моток бечевки лежит, не запутайся.

Чиркнула спичка, и в ее неверном свете они рассмотрели каморку Симона Тукинга. У одной стены, в противоположном от печки углу, была койка, покрытая вместо одеяла старыми мешками. Посередине стоял стол, а на нем свеча в бутылке, жестяная кружка и тарелка хамсы.

Миккель зажег свечу; они увидели три кораблика на полке над кроватью.

— Если он сейчас вдруг вернется, я умру, — сообщила Туа-Туа.

— Он вернется весной, — ответил Миккель, — не раньше.

Они уселись на койку и поделили бутерброды.

В одной стене было окно в сторону постоялого двора, в другой — круглый иллюминатор с видом на море, но через них проникало мало света. Мйвкель проглотив последний кусок, подошел к иллюминатору, поплевал на руки и протер стекло.

• Предыдущая
• 10/58
• Следующая