Выбери любимый жанр

Гигиена убийцы - Нотомб Амели - Страница 21


Изменить размер шрифта:

21

– С Леопольдиной?

– Прелестная темноволосая девочка – это может быть только она.

– Покажите мне фотографию.

– Что вы с ней сделаете?

– Покажите, говорю вам!

– Мне дала ее одна старуха в деревне. Не знаю, как фотография попала к ней, но не суть важно: эти дети – вне всякого сомнения, вы. Да-да, дети – даже у вас в семнадцать лет не видно ни малейших признаков возмужания. Любопытно: вы оба долговязые, тощие, болезненно-бледные, но лицом и телом – совершенные дети. В этом есть что-то диковатое: ну просто парочка двенадцатилетних великанов. Но результат – выше всяких похвал: эти детские черты, наивные глазки, эти личики с кулачок, несоразмерные головам, цыплячьи тельца на длиннющих тоненьких ножках – хоть картину пиши! Впору поверить, что ваши безумные гигиенические рекомендации были действенны, а грибная диета – и впрямь секрет красоты. Особенно поражаете вы. Узнать невозможно!

– Если меня невозможно узнать, кто вам сказал, что это я?

– А кто бы это еще мог быть? И потом, у вас все та же кожа, белая, гладкая, без растительности, – единственное, что вы сохранили. Вы были дивно хороши – точеные черты, тонкие, как лозы, руки и совершенно бесполая комплекция: наверно, именно так выглядят ангелы.

– Ради бога, избавьте меня от вашего сюсюканья! Чем нести чепуху, лучше покажите мне фотографию.

– Как вы могли так измениться? Вы сказали, что в восемнадцать лет уже были таким, как сейчас, и я склонна вам верить – но тем поразительнее: как мог этот небожитель меньше чем за год превратиться в раздутый пузырь, который я вижу перед собой? И ведь вы не просто растолстели – ваше нежное лицо обрюзгло, тонкие черты оплыли так, что приобрели все приметы вульгарности…

– Может, хватит оскорблений?

– Вы прекрасно знаете, что безобразны. Вы ведь и сами характеризовали себя самыми нелицеприятными эпитетами.

– Я имею право пройтись на свой счет сколь угодно зло, но никому другому этого не позволяю.

– Я не нуждаюсь в вашем позволении. Вы страшны, как смертный грех, да-да, и просто невероятно, что такой красавец мог стать таким чудовищем.

– Ничего невероятного, такое случается сплошь и рядом. Только обычно это происходит не так быстро.

– О, что я слышу! Снова признание?

– Как?

– Ну да. Ваши слова косвенно подтверждают все сказанное мной. Я описала вас верно, в семнадцать лет вы были именно таким – каким ни один фотограф вас, увы, не запечатлел.

– Я так и знал. Но как вам удалось с такой точностью меня описать?

– Я всего лишь пересказала своими словами ваши описания Паисия Трактатуса в романе. Я хотела удостовериться, что вы походили на изображенного вами героя, – а другой возможности узнать это, кроме блефа, у меня не было, поскольку отвечать на вопросы вы отказались.

– Вы – мерзкая ищейка.

– Важен результат: теперь я точно знаю, что ваш роман насквозь автобиографичен. Я имею все основания гордиться собой, потому что исходных данных в моем распоряжении было не больше, чем у всех. Но только я одна угадала правду.

– Ну-ну, гордитесь.

– И поэтому теперь я вновь задам вам свой первый вопрос: почему «Гигиена убийцы» осталась неоконченной?

– Вот оно, наше недостающее название!

– Не прикидывайтесь, будто не понимаете, я от вас не отстану, пока вы мне не ответите: почему этот роман не завершен?

– Лучше бы вы задали вопрос метафизически: почему эта незавершенность называется романом?

– Ваша метафизика меня не интересует. Отвечайте на вопрос: почему этот роман не окончен?

– Как вы меня достали, черт бы вас побрал! В конце концов, имел я право не окончить роман?

– Ваши права здесь ни при чем. Вы описывали реальные события, которые имели реальный конец, – почему же вы не окончили роман? После убийства Леопольдины он обрывается. Неужели вы не могли написать развязку, завершить книгу, как полагается?

– Я не мог? Да будет вам известно, безмозглая вы курица, что Претекстат Тах может написать все!

– Вот именно. Тем более абсурдно выглядят этот обрыв и отсутствие концовки.

– Кто вы такая, чтобы судить, абсурдны мои решения или нет?

– Я не сужу, я задаю вопрос.

Старик внезапно постарел на все свои восемьдесят три года.

– Не вы одна. Я тоже задаю вопрос – и не нахожу ответа. Я мог бы выбирать из десятка концовок, одна не хуже другой: само убийство, ночь после него, мое преображение, пожар в замке год спустя…

– Этот пожар – дело ваших рук?

– Разумеется. В Сен-Сюльписе стало невыносимо без Леопольдины. И потом, все домашние косились на меня с подозрением, мне это надоело. Я решил разом избавиться и от замка, и от его обитателей. Я и не думал, что они так быстро сгорят – как сухие полешки.

– Послушайте, уважением к человеческой жизни вы не отягощены, но неужели у вас не дрогнула рука поджечь замок семнадцатого века?

– Руки у меня никогда в жизни не дрожали.

– Ясно. Вернемся к нашей концовке, вернее, к ее отсутствию. Стало быть, вы утверждаете, будто сами не знаете, почему не окончили этот роман?

– Да, можете мне поверить. Казалось бы, эффектных концовок хватало, только выбирай, но ни одна меня не устроила. Не знаю, что это было: вроде бы я ждал чего-то другого, так и жду до сих пор, вот уже двадцать четыре года – или, если угодно, шестьдесят шесть лет.

– Чего другого? Воскрешения Леопольдины?

– Если бы я знал, чего, не прекратил бы писать.

– Значит я была права, связав незавершенность этого романа с вашей литературной менопаузой?

– Конечно, правы. Только чем тут гордиться? Правота журналиста – плевое дело, была бы сноровка. А вот правота писателя – ее просто не существует. У вас ремесло до отвращения легкое. У меня – опасное.

– А вы своими руками сделали его еще опаснее.

– Как понимать этот странный комплимент?

– Не знаю, комплимент ли это. Не знаю, красивый ли жест или безумие – так подставляться, как это сделали вы. Вы можете объяснить, какая муха вас укусила, когда вы вздумали рассказать, причем правдиво, историю, пусть самую для вас сокровенную, но и самую рискованную, из-за которой, откройся правда, вы запросто могли предстать перед судом? Какому извращенному позыву подсознания вы поддались, предъявив человечеству свой лучший шедевр и одновременно столь вопиюще недвусмысленный акт самообвинения?

– Да плевать человечеству на это! Что, не так? Вот уже двадцать четыре года этот роман пылится в библиотеках, и никто, слышите, никто мне о нем даже не упомянул. Что естественно, потому что, как я вам уже говорил, никто его не прочел.

– А я?

– Вы одна не в счет.

– Кто докажет, что я одна?

– Я докажу как дважды два: если бы еще кто-то кроме вас меня читал – именно читал, в плотоядном смысле этого слова, – то я давно был бы за решеткой. Ваш вопрос весьма интересный, но я удивляюсь, как вы сами не додумались до такого простого ответа. Представьте себе: некий убийца сорок два года скрывается от правосудия. О его преступлениях никто не знает, он стал писателем и прославился. Ему бы жить да радоваться, так нет же: этот безумец затевает бессмысленную игру с судьбой – бессмысленную потому, что рискует всем, ничего не выигрывая, – только ради презабавнейшей демонстрации.

– Постойте, я угадаю какой: он хочет наглядно доказать, что никто его не читает.

– Более того: он хочет доказать, что даже редкие читающие особи – такие еще есть – читают его, не читая.

– Ну, вы и загнули.

– Да-да. Всегда найдется горстка бездельников, вегетарианцев, начинающих критиков и мазохистски настроенных студентов, которые, покупая книги, иной раз сподвигнутся их прочесть. Над этими-то людьми я и поставил эксперимент. Я хотел доказать, что могу безнаказанно написать о себе самое страшное: этот, как вы метко определили, акт самообвинения абсолютно достоверен. Да, мадемуазель, вы и здесь были правы: ни одной вымышленной детали нет в этой книге. Конечно, можно поискать читателю оправданий: никто ничего не знал о моем детстве, подобные ужасы я писал и прежде, трудно представить, что я был так божественно красив, и так далее. Но я утверждаю: все это отговорки. Знаете, какой отзыв на «Гигиену убийцы» я прочел в одной газете двадцать четыре года назад? «Волшебная сказка, изобилующая символами, рожденная буйным воображением метафора первородного греха и, шире, удела человеческого». Что я вам говорил – меня читают, не читая! Я могу позволить себе писать самую рискованную правду – все равно в ней увидят лишь метафоры. Ничего удивительного: псевдочитатель в герметичном скафандре проходит сквозь мои самые кровавые пассажи, даже не забрызгавшись. И восторженно ахает время от времени: «Ах, какой чудный символ!» Чистое чтение – вот как это называется. Отлично придумано, рекомендуется перед сном в постели: успокаивает, и даже без риска испачкать простыни.

21
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Нотомб Амели - Гигиена убийцы Гигиена убийцы
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело