Гигиена убийцы - Нотомб Амели - Страница 17
- Предыдущая
- 17/32
- Следующая
– Вы не помните своих книг?
– Естественно. Когда вам будет восемьдесят три года, вы меня поймете.
– Все же у вас есть романы, которые вы не могли забыть.
– Наверно, есть, но какие именно?
– Это не мне вам указывать.
– Как жаль. Ваши оценки так меня забавляют.
– Я счастлива. А теперь помолчите, пожалуйста, не сбивайте меня. Итак, «Апология диспепсии» – это раз, «Растворитель»…
– Вы что, издеваетесь надо мной?
– …это два, «Перлы для побоища» – три.
– Вы не дадите мне беруши?
– Вы не скажете мне недостающее название?
– Нет.
– На нет и суда нет. «Будда в стакане воды» – четыре. «Преступление против уродства» – пять.
– Сто шестьдесят пять. Двадцать восемь. Три тысячи девятьсот двадцать пять. Четыреста двадцать четыре.
– Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» – шесть. «Смерть и ни слова больше» – семь.
– Хотите карамельку?
– Нет. «Покер, женщина и другие» – восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» – девять.
– Хотите стаканчик «Александра»?
– Замолчите. «Молитва со взломом» – десять.
– Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?
– «Сауна и другие радости плоти» – одиннадцать.
– Я ожидал подобного ответа.
– «Проза эпиляции» – двенадцать.
– Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.
– Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» – тринадцать.
– Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?
– Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» – четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» – пятнадцать.
– Сделайте милость, прекратите.
– При одном условии: скажите сами недостающее название. С такой отличной памятью вы не могли его забыть.
– И все-таки забыл. У склероза свои причуды.
– «Интимный беспорядок» – шестнадцать.
– Долго это будет продолжаться?
– Сколько потребуется, чтобы освежить вашу память.
– Мою? Я не ослышался, вы сказали «мою» память?
– Именно так.
– Как прикажете это понимать – вы сами помните этот злополучный роман?
– Как я могла его забыть?
– Но почему же вы не скажете название сами?
– Хочу услышать его от вас.
– Повторяю вам: я не помню.
– Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот – нет.
– И чем он так замечателен?
– Вы это знаете не хуже меня.
– Нет. Я гений, не знающий себе цены.
– Не смешите меня.
– Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.
– Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.
– А, понятно. Мадемуазель – снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»
– Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.
– Зря просите.
– Вы подтверждаете мои предположения.
– Ваши предположения? Скажите на милость!
– Раз вы не хотите мне помочь, придется начать сначала – я не помню, на чем остановилась.
– Зачем вы долдоните этот перечень, если прекрасно знаете недостающее название?
– Увы, боюсь, я опять его забыла. «Апология диспепсии» – это раз.
– Еще одно слово, и я вас задушу, не смотрите, что я немощный старик.
– Задушите? Выбор глагола, мне кажется, говорит сам за себя.
– А вы бы предпочли, чтобы я вас пристукнул?
– На этот раз, дорогой господин Тах, вам не удастся уклониться от темы. Поговорим об удушении.
– Что, я написал книгу с таким названием?
– Не совсем.
– Послушайте, вы становитесь невыносимой с вашими загадками. Скажите мне название – и покончим с этим.
– А мне не к спеху. Давно я так не веселилась.
– Не могу сказать того же о себе.
– Тем приятнее. Но не будем отвлекаться. Поговорим об удушении, дорогой господин Тах.
– Мне нечего сказать на эту тему.
– Вот как? Почему же вы грозили этим мне?
– Мало ли что у меня вырвалось в сердцах, с тем же успехом я мог бы сказать, например: «Идите в баню!»
– Да. И тем не менее, будто бы случайно, вы пригрозили задушить меня. Странно.
– Куда вы клоните? Уж нет ли у вас пунктика насчет оговорок по Фрейду? Этого только не хватало!
– Я никогда не верила в оговорки по Фрейду. Но теперь начинаю верить.
– Я никогда не верил в действенность пытки словом. Но теперь начинаю верить.
– Вы мне льстите. Но давайте начистоту. Мне спешить некуда, и пока вы не извлечете из памяти недостающее название, пока не расскажете все об удушении, я вас в покое не оставлю.
– Как вам не стыдно преследовать бедного старика, немощного, больного и неподъемного?
– Я не знаю, что такое стыд.
– Вот как, ваши учителя забыли вдолбить вам и эту добродетель?
– Господин Тах, вы ведь тоже не знаете, что такое стыд.
– Естественно. Мне стыдиться нечего.
– Не вы ли говорили, что ваши книги пагубны?
– Вот именно: мне было бы стыдно, не сумей я напакостить человечеству.
– В данном случае все человечество меня не интересует.
– Вы правы, человечество вообще неинтересно.
– Интересны отдельные личности, не так ли?
– Только их очень мало.
– Вы знали какую-нибудь личность? Расскажите.
– Ну, хотите, расскажу о Селине?
– Нет, только не о Селине.
– Как? Он недостаточно для мадемуазель интересен?
– Расскажите мне о личности, которую вы знали во плоти, с которой жили бок о бок, общались и все такое.
– О медсестре?
– Нет, не о медсестре. Ну полно, вы же знаете, к чему я веду. Вы прекрасно это знаете.
– Понятия не имею, мадемуазель зануда.
– Сейчас я расскажу вам одну историю, которая, быть может, пробудит воспоминания в вашем склеротическом мозгу.
– Ладно. Коль скоро мне некоторое время, слава богу, не придется говорить, надеюсь, вы разрешите мне пожевать карамельки? Вы так меня замучили, что мне это просто необходимо.
– Извольте, разрешаю.
Писатель сунул в рот большую квадратную конфету.
– Моя история начинается с одного удивительного открытия. Журналисты, как известно, не обременены излишней щепетильностью. Так вот, я покопалась в вашем прошлом, не спросив на это вашего разрешения, – потому что вы бы мне его не дали. Я вижу, как вы улыбаетесь, и могу прочесть ваши мысли: вы думаете, что нигде не могли оставить следов, что вы – последний отпрыск вашей семьи, родных у вас не осталось, а друзей нет и не было, – в общем, ничего о вашем прошлом я узнать не могла. Ошибаетесь, дражайший господин Тах. Всегда надо остерегаться незримых свидетелей. Надо остерегаться мест, где вы когда-то жили, – они о многом могут рассказать. Вижу, вы опять смеетесь. Да, замок, где прошло ваше детство, сгорел шестьдесят пять лет назад. Весьма загадочный, кстати, пожар, его причина так и не была установлена.
– Как вы узнали про замок? – спросил толстяк приглушенным, вязким от конфеты голосом.
– Запросто. Подняла архивы, для нас, журналистов, это не проблема. Видите ли, господин Тах, я ведь не дожидалась десятого января. Вы меня интересуете уже не первый год.
– Да вы на ходу подметки рвете! Верно, подумали: «Старикашка долго не протянет, надо быть во всеоружии, когда он даст дуба», так, что ли?
– Перестаньте разговаривать с конфетой во рту, противно. Итак, я продолжаю. Искала я наобум, поэтому поиски были долгими, но не трудными. Мне удалось отыскать следы последних известных Тахов: в 1909 году зарегистрирована смерть Казимира Таха и его жены Селестины Тах, утонувших во время прилива на острове Сен-Мишель, куда молодые супруги приехали отдыхать. Они были женаты два года и имели годовалого ребенка – догадайтесь, о ком идет речь. Далее, отец и мать Казимира Таха не пережили трагической гибели единственного сына. Остался только один Тах – маленький Претекстат. Выяснить, что с вами сталось, было непросто. Мне пришла в голову блестящая мысль отыскать девичью фамилию вашей матери, и я узнала, что, в отличие от вашего отца, который не мог похвастать знатным происхождением, Селестина была урожденной маркизой де Планез де Сен-Сюльпис – это ветвь древнего рода, ныне угасшая, не путать с графами и графинями де Планез, которые…
- Предыдущая
- 17/32
- Следующая