Сказки и сказкотерапия - Соколов Дмитрий Юрьевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая

Вернуться в детство, сказать тому — вихрастому? нет? — мальчишке: «Ну, малыш, успокойся». Блудный сын сидит в грязной харчевне, из собственного жестяного чайника себе подливает. Минуту назад к нему подбежал сын шинкаря и спросил на ломаном кастильском: «Дядя, есть закурить?»

А он взял трубку, высыпал табак под лавку и трубку сунул в карман; а потом сказал голосом, смачным от перегара: «Не надо курить. Никому не надо.»

Убежал мальчишка, заорал во дворе петух (на ломаном кастильском?), а он пепел смахнул с усов и чудом вдруг догадался: это все — от отца, и не только как пепел стряхивать, но и как трубку в карман прятать, чубуком вверх; а уж пуще всего — слова. Слова те вылитые отцовские; вот точно так он сидел на лавке и курил, либо ногти разглядывал, а спросишь — так и ответит.

Нет дома.

Что за зверь в чаще продирается, ветки гнет, вверх лезет? Как черный комок — по горлу? Или как пузырь в реке — радужный, или как сама река — только черная? Это стыд идет, диким зверем воет, пустым ветром шумит. Стыд идет! Ты стыд в своем мешке несешь, странник.

Сидят на скамье: справа стыд, подалее отец.

— Вы здесь меня обождите, я мигом.

Вот подходит он к давнему дому. Золоченые окна, ласковые перила. То-то челядь рты разевает. Как пропустили за ворота? Только он бочком — и мимо, по дорожке в сад. Вот он, мальчишка. Неужели удалось?

— Здравствуй, малыш.

— Здравствуй, отец.

Я не отец. За отца стыдно. Я — ты сам, который вырос.

— Теперь тебе нечего бояться.

Кроме дома.

— Ты скоро уйдешь отсюда.

— Куда?

— Куда окна не глядят, по дороге.

— А что я там найду?

— Все, что искать будешь. Чего будешь искать — найдешь.

— А чего мне ждать?

— Ничего не жди. Все исполнится.

— А если родители меня не пустят?

— Так не бывает. Посмотри на меня: видишь, ты вырос старше их. Они за тебя не придумают; а я всегда помогу.

Ох ты, морда веснушечья, маленький принц.

— Пора идти.

— Ты меня будешь учить?

— И ты меня.

Снится блудному сыну, как он уезжает из дома. И раньше снилось, и теперь снится. Да только теперь рядом с мальчиком скачет он сам, какой вырос. И мальчик смотрит на него, смеется счастливо. Ветер прохватывает грудь и стыд выдувает.

Снится старму отцу, что сын возвращается. Братья выносят из дома яркую одежду. Мычит бык, которого ведут резать. Чудится он сам себе тогда — Ноем, с лавром почему-то кругом лысины, спокойно стоящим у борта своего двора-ковчега. И идет сын — как голубь летит без веточки, со сломанным крылом. Чует старик тогда вдруг горячую кровь в шее, ходит она ходуном, а шея его — словно бычья холка до удара опора. Тогда он голубю кричит: «Улетай!» — и просыпается.

Зовет трактирщик сына:

— Глянь, сынок, тот бродяга не смылся втихаря?

Мальчик заходит в дом вместе со снопом вечернего солнца и стаей затихающих мух. На скамье сидит странник с сияющими глазами и под бородой — улыбка.

— Поди сюда, — он машет рукою.

Мальчик осторожно подходит (странник сидит один на скамье в глухом углу), теребя наготове край полотенца, чтоб смести крошки или вытереть лужу. Пришелец все машет рукой, и он осторожно садится на край скамьи.

— Глянь, — и из каких-то страшных глубин (сколько же на нем одежды?) странник достает коробочку, кладет на стол, открывает.

И уже захватывает дух: золотой медальон!

Щелкает крышка, они склоняются над столом. На картине — мальчик в богатой одежде, смотрит гордо и жадно: «Ну же!..» Странник подвигает медальон:

— Бери. Твой.

Безошибочно (знал!) мальчик придвигает руку и поднимает округлившиеся глаза.

Путник уже встал, завязал мешок.

Он прикладывает палец к губам, подходит к окну, еще раз показывает: «Тише!», открывает раму и перелезает во двор.

Мальчик показывает на медальон, и взлетают брови: «А вы как?»

А странник осторожно, но торжествующе, тычет себя пальцем в грудь.

И прикрывает окно.

Сын шинкаря остается в темнеющей комнате с золотым медальоном, замирающим сердцем не смея выбрать шаг ни к двери, ни к окну.

Как, кап, кап… Много лет тому назад у подножья высоких гор в цветущей долине Ива росла у ручья. А рядом с ручьем возле леса стоял (да и стоит до сих пор) маленький домик. Энто мы с моей внучкой Манькой в домике живем-поживаем, а добра не нажили пока. Как, кап, кап… Ну вот, глядите, люди добрые, вон и крыша протекает. И послала меня Манька на базар: денег у нее не было, она и решила: продам чего-нибудь. Ей самой страшно было ехать, она меня с утречка и отправила. Сел я в лодку, и по Лень-ручью — на базар.

А тут я на лодке плыву, весла волочатся. Хочу рыбу поймать большущую, жду, пока сама в лодку заплывет. Смотрю, мимо я плыву на лодке, гребу вовсю. «Ты, — кричу, — рыбу бы ловил, чем веслами плескаться!» «Ну, — говорю, — помоги, коль не шутишь». «А-а-а, мне ловить-то лень». Однако, не плывет рыбина. Я размышляю: чего ж она ждет, в лодку не плывет? Думаю: борт высок. Взял топор, в борту дырку прорубил. А тут я речку мимо перехожу, смотрю: стоит мужик, топором машет. Взял я топор, рядом пристроился. Вода потекла. А тут я мимо на базар проплываю. «Эй, — кричу, — болезные, что ж вы все топорами? Хотите, пилу притащу?» «Пилу, — я говорю, — это что ж, это дело, давай, тащи». «Слышь, — говорю, — Лень-ручей, парень я — работейного складу!» Ну, он меня по привычке аж до Ивы и выплеснул. Ива стоит и ворчит: «Расти страшно. Зимой бьют морозы, летом сушит солнце. Нет, пусть лучше меня возьмут дровосеки». И что бы вы думали? Услышали мы такие слова и ну к дереву! (Тем более что лодка моя ниже, ниже, ну и на дно приплыла.) Парень своим топором замахнулся, а я ему и говорю: «По легенде пришел БОРОДАТЫЙ дровосек и срубил дерево, а у тебя борода есть?» Парень забулькал, задумался. «И верно, — говорит, — нет». Перестал он топором замахиваться и ушел восвояси, споткнувшись о зонт возле Ивы.

Как, кап, кап, кап… Да закрутите вы кран, в конце концов!.. На обыкновенном дубе вырос желудь необыкновенной величины. Скоро все все поняли и даже голуби — самые обыкновенные серые голуби — и те все поняли. Ну конечно! У старушки Долли родилось! Яйцо прямо на дубу. Нет, это все сказки: в те времена мало кто уже выбрал себе окончательный вид, и почти все существа менялись как хотели; так что, например, котята могли спокойно мыть лапки в лунном свете, а драконы превращаться в стрекоз.

Кап, кап, кап… Что? Опять? Да не волнуйся ты, это просто маленькая недодуманная сказочка-боевичок плачет и слезинки капают. Да? Ну… Что ж она сразу не сказала… Ну давай, сказочка, выкладывай-ка суть свою.

— Из дальнего далече шел по пустыне домой заяц. Шерстка его вытерлась, глаза застилала слезная дымка. Третий день он брел без воды… Иногда он видел миражи; заяц-то косой: смотрит прямо, видит влево. Однажды пришел заяц домой и говорит (на ломаном кастильском?): «Нашел я себе папу и маму получше». Вот на этом я и заканчиваюсь…

— Ну что с тобой делать? Все сказки как сказки, а тебе хоть кол на голове теши — ни в какую. Иди и макнись в солнечный свет!

Ушла.

Ну и что?

Я собрал все свои сказки недавно. Старые они были, поломанные и запачканные. Кто такие возьмет? Эх, молодость! Плюнул, выбросил мешок со сказками за крыльцо. Там и валяется. Кто интересуется — подходи, выбирай. Только чур — не для малых ребятишек!

Водила ночью мама ребенка по Москве.

Зима была, снега мела: мно-ого.

— А вот тот дядя — видишь, за окном сидит? — он убьет тебя.

— Убьешь, дядя? — спрашивал малыш.

— Убью, — говорил дядя, не отрываясь от бумаг.

— А как, мама? — спрашивал ребенок.

— Он прикажет, а другой выстрелит. Видишь, солдат на посту стоит? Он и выстрелит.

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая