Триумфатор - Пучков Лев Николаевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/63
- Следующая
Затем меня принайтовили обратно, но всего лишь за левую руку, налили стакан водки и дали колбасы с хлебом.
От яств я отказался:
– А че-то зубы слегка приболели. Кариес, видать, расшалился…
– Гы-гы!
А водку с удовольствием нахлобучил. И, с грехом пополам состроив протокольную рожу (с раздувшейся щекой это непросто), потребовал:
– Пусть никто не смотрит, чего пишу.
– Ну ты совсем оборзел, ментяра!
– Там будет кое-что конфиденциальное про Прохора и других воров.
– Конфиденциальное?
– Ну, короче, такое, что посторонним знать не следует.
– Это кто – посторонний?!
– Да мало ли… В общем, не думаю, что Прохор обрадуется, когда узнает, что вы это читали. Более того, ему, может быть, после этого придется вас – того… Гхм…
– Да ладно гнать-то!
– Я не шучу. Не веришь – наведи справки, чем занимается наш отдел…
Очкарь долго и внимательно смотрел на меня – видимо, пытался определить, гон это или незамысловатая действительность. Определил или нет, я так и не понял, но вид у него был растерянный и даже самую малость подопущенный.
– Ну еп… Короче, ладно. Пиши, никто смотреть не будет…
Оделся, согрелся, сел по-человечьи, «анестезия подействовала» – и сразу полегчало.
Немного поразмышляв, начал писать разную дрянь из серии: «…наш отдел в Черном Яре под предлогом борьбы с незаконным оборотом наркотиков занимается планированием, подготовкой и исполнением ликвидаций воров и криминальных авторитетов…». Уж коль скоро взяли меня в качестве истребителя воров – ну так и получите фактуру в рамках заявленной темы.
Конвоир мой поначалу наблюдал, как я пишу, но скоро привык к монотонному подрагиванию колпачка дрянной ручки и стал дремать.
Однако особо обольщаться на этот счет не стоило: бывалый урка дремал как на «сборке», где ему предстояло торчать несколько часов в компании незнакомых «коллег». Стоило мне изменить положение корпуса или просто перестать двигать правой рукой – он тотчас вскидывал голову и обращал ко мне свой взыскательный взор.
– Че не пишешь?
– Думаю.
– А че думаешь?
– Думаю, как бы не написать чего лишнего.
– А тебе щас не все равно?
– Мне – да. Но после меня люди останутся. Им жить.
– Ну-ну…
Минут за пятнадцать удалось открутить три шарика с четвертой и третьей от моей «коновязи» спинок. Дальше «узда» не пускала – по-хорошему, надо бы откручивать с самой дальней, у стены, меньше шансов, что заметят.
Ввиду чуткой дремы моего конвоира перегнать железяки из руки в руку и далее в карман не получилось – оставил на резьбе, закрутив обратно на пару оборотов. Затем быстро накатал три воззвания, сунул под стопку бумаги и стал ожидать, когда стражу приспичит подставить лицо соленому ветру. Несложные подсчеты указывали, что это могло произойти в самое ближайшее время: мне, например, хотелось еще у милицейского крыльца, да как-то недосуг было – сначала кусал кое-кого, потом бодался с чужими ботинками.
Характерной разминки перед генеральным позывом (дерганье коленями и сопутствующие гримасы) не было. Просто наступил такой момент, когда мой конвоир – человек суровый и решительный, встал с дивана и стремительно направился к двери.
– Сиди спокойно, я щас…
Ага, вот оно!
– Эй, малой, поди-ка сюда.
На зов тотчас же кто-то явился – очевидно, один из пацанов, что давеча таскали холодильник.
– Присмотри за ментом, я отойду на секунду.
– А че делать надо?
– Делать как раз ничего не надо. Посиди на диване, я быстро.
– Мне в сарай нельзя.
– С чего это вдруг?
– Афанас запретил без него заходить. Боится, что скрысятничаем че-нибудь.
– Да брось ты! Если что, скажешь – я попросил.
– Если что – он и спрашивать не будет, сразу ж… на барабан. Так что извини…
– Ну мля… Ну тогда хоть у двери постой!
– А че делать?
– Да ниче! Просто присмотри. Если попробует выйти – шумнешь.
– Лады…
Спасибо, Афанас! На Страшном суде тебе это обязательно зачтется. Посадили меня у фронтальной стены, дверь до конца не закрывается – холодильник мешает, чтобы осмотреться, нужно обязательно зайти внутрь – хотя бы на шаг.
Конвоир и в самом деле отсутствовал не более двух минут. За это время я успел снять шарики (пацан так и не заглянул ни разу), обернуть их воззваниями и рассовать по карманам брюк – каждый по отдельности.
Хорошо, что я предпочитаю свободные штаны, – в данной ситуации это здорово выручило. Впрочем, это, скорее, закономерность, нежели счастливое совпадение: не помню ни одного опера, который таскал бы брюки в обтяжку. Просто специфика работы как-то не располагает ко всякого рода модным изыскам.
По возвращении стража я выждал минут десять и напомнил о том, что жив и ничто человеческое мне не чуждо.
Особого энтузиазма моя просьба не вызвала, но возмущаться и чинить препятствия страж не стал. Немного поразмыслив, он достал мобильный и позвонил:
– Короче, тут опер на дальняк просится. Пусть кто-нибудь подойдет…
Пришел еще один крепыш, меня отвязали и повели на этот самый «дальняк», который, как оказалось, действительно был в самом дальнем углу двора.
– Как положено по наставлению – за пятьдесят метров от пищеблока, – прошепелявил я, желая отвлечь внимание (показалось мне, что шарик в заднем кармане этак нездорово оттопыривается).
– Это ты к чему? – уточнил спец по рукосуйству.
– Привычка – вторая натура. Человек давно на воле, а устроил у себя все, как на зоне.
– До х… ты знаешь, умник! – оживленно подхватил второй крепыш. – Афанас все сроки мотал здесь, в Подмосковье. А тут везде канализация. Таких дальняков нету. А вот я в последнюю ходку был в Краслаге – вот там как раз…
– За метлой следи, – негромко буркнул мой персональный рукосуй.
– А че?
– Ниче. Тебе че, побазарить не с кем?
– Да ладно тебе! Ему уж все по х… А потом – ну и че я такого сказал?
– Пока ничего…
Сложенный из кирпича сортир был экономно пришвартован к забору, который являлся его четвертой (тыльной) стеной. Не помню досье, но, думаю Афанас – этнический немец. Или даже еврей. Для человека с таким достатком экономить полкуба кирпича на возведении одного из важнейших в хозяйстве сооружений – натуральное скопидомство.
В сортире было чисто, пахло хлоркой и какой-то травой, пара пучков которой висела на боковой стене.
Между тыльной стеной (забором) и крышей зияла жирная щель, в которую запросто можно было просунуть руку.
Щель вызвала у меня мощный прилив теплых чувств, но вредные громилы испортили светлый сортирный праздник – не дали, сволочи, закрыть дверь. Отошли метров на пять и, скрестив руки на груди, принялись наблюдать за мной.
С минуту посидев со спущенными штанами, я покраснел от злобы, как пожарная машина, весь надулся и заявил скорбным голосом:
– Мужики – не получается. Нет привычки. Понимаете?! Даже в камере очко от людей отгораживают…
– Да брось ты! – рукосуй весело хмыкнул. – Если в натуре приспичит – и в зале суда сходишь, прямо на приговоре.
– Не могу, мужики… – печаль в моем голосе была искренней и берущей за душу (если тут было за что брать). – Не дадите закрыть – буду терпеть до последнего. А грузины начнут прессовать – обхезаюсь к е… маме. Они вам что, заплатили, чтобы вы меня на позор выставили?!
Громилы переглянулись, пожали плечами…
– Ладно, закрывай, – разрешил рукосуй. – Только давай так: ты говори что-нибудь.
– Спасибо, – я, не дожидаясь повторного приглашения, тотчас же затворил дверь. – А зачем говорить? Я что, по-вашему, в очко могу нырнуть?! Оно ж узкое!
– Хых… Все равно – говори. Так спокойнее.
– А что говорить?
– Да что хочешь. Ну – стишок расскажи.
– Стишок?!
– Да.
– Ладно, сейчас… – Я достал первый шарик, примерился и аккуратно бросил его на улицу через щель под потолком. С той стороны забора послышался едва различимый глуховатый шлепок. Есть контакт!
- Предыдущая
- 7/63
- Следующая
