Никто не выйдет отсюда живым - Шугермэн Дэнни - Страница 8

Джим показывал рукой на сотни и сотни книг по всей комнате, поверх мебели и сложенные у стен.

Он никогда не ошибался!

Более благородными, но менее памятными были его поступки, когда он помогал одной своей знакомой написать курсовую, внимательно и со знанием дела анализируя поэтические размеры. Ещё одному приятелю он написал тридцатистраничное эссе о лорде Эссексе, одном из любовников Королевы Елизаветы, снабдив его очень длинным списком литературы, полностью взятым из головы.

“ Я должен был написать и сделать доклад на тему: “Моральная чистота – условие нашего выживания”, – говорит брат Джима Энди. – Я даже не знал, что это такое. Мои родители не разрешали мне уехать на пасхальные каникулы, пока я не закончу эту работу, а Джим хотел, чтобы я поехал с ним. Я промучился над докладом пару дней, и в конце концов Джим взял и переписал всё заново, вставив в конце множество собственных мыслей. Доклад был весьма хорош, и заканчивался так: “Мы движемся пассивно, слепые, беспомощные, одинокие” плюс ещё три-четыре подобных предложения, и, хотя, это было совершенно не в моём стиле, я получил за этот доклад “А”.

Джим сошёлся с небольшой компанией выпускников средней школы Клируотера, с которыми он выпивал. На танцах он тоже напивался пьяным и стоял в углу, как столб; он напивался пьяным на вечеринках и однажды сильно порезался, но был при этом таким воинственным и обиженным, что врач из местной больницы отказался его лечить.

У Джима не случалось ещё тяжёлых, постоянных запоев. По замечанию его одноклассника, “это было так потому, что если он пил, то только для того, чтобы напиться пьяным; иначе он не пил вовсе ”. Опьянение для Джима было каким-то совершенно особым состоянием. Но уже тогда оно было явной формой облегчения.

Важное событие произошло в декабре, в день его восемнадцатилетия, когда он зарегистрировался для призыва в армию. Джим отчаянно ненавидел военных, боясь устрашающего давления власти. В 1961-м году антивоенное движение ещё не было популярно. Джим никогда не слышал современных слов “человек, отказывающийся от военной службы по политическим или религиозноэтическим соображениям ”. Итак, он зарегистрировался и после этого зверски напился. Родственники говорят, что из весьма неприятной ситуации, грозившей закончиться ненужным скандалом, его выручил живший тогда в Клируотере его дядя. Очевидно, для родственников это было так ошеломляюще, что они до сих пор не рассказывают об этом до конца.

Примерно в то же время Джим нашёл себе пристанище в старой гостинице в зарослях пальметто между Клируотером и Санкт -Петербургом, рядом с Галереей Возрождения и Кофейней, в месте, переполненном студиями, театрами и местным жаргоном в колледжском неформальном “листке”. Возможно, именно это привлекало Джима, но там происходили и поэтические чтения, конкурсы народных песен – всё это в обстановке богемности; к богеме принадлежал и Джим.

“ Возрождение” существовало вокруг разговорчивого гомосексуалиста в возрасте между 30 и 40 годами по имени Аллен Роудз. Через полчаса после встречи с ним Джим уже выслушал устный пересказ эпического романа, массу информации с рассказами о предках, которые в девятнадцатом веке строили Санкт -Петербург, с сильно преувеличенными сексуальными приключениями в Лондоне военного времени, с рассказами о днях, проведенных Роудзом в Мужской Танцевальной Труппе “Red Shawn”, об изначальной родовой сексуальности каждого кота, крадущегося по лабиринтам галереи, похожим на Сад Эдема – нудистский лагерь на севере Тампы, причём каждый рассказ сопровождался выражением “Умрёшь – не поверишь”.

Аллен вспоминает разговор с Джимом, когда у Джима было “это” подобно Аллену. Он вспоминает сказанное в связи с тем, как в Лондоне во время войны он ходил по улицам в поисках того, что могло бы его привлечь, и никогда не носил панталонов.

“Покажите мне ваше мясо”, – вот что я говорил всем. Но я не знал, что так на самом деле не было.

В конце учебного года Джим навестил свою семью, жившую теперь на окраине Сан-Диего. Когда после этого он вернулся в Клируотер, то наконец встретил девушку, заменившую ему Тэнди Мартин и ставшую ему подругой и доверенным лицом.

Мэри Фрэнсис Вербелоу было почти шестнадцать лет, она была выше 150 см ростом, носила длинные тёмно -каштановые волосы; тем летом она заняла второе место на конкурсе красоты “Sun N Fun”. К тому времени, когда Джим встретил её на вечеринке, она закончила предпоследний класс школы Клируотера.

Эй, эй, все вы, посмотрите туда! – позвал чей-то голос.

Джим, стоя на одной ноге, балансировал на перилах балкона жилого дома, раскачиваясь метрах в шести над землёй.

Эй, парень, ты пьян?

Смех.

Джим опустил правую ногу на перила и поднял левую, но поскользнулся и начал отчаянно перебирать руками. Он явно падал. Парень и девушка, стоявшие ближе всех к нему, схватили его и затащили в комнату.

Тебе бы не следовало этого делать, – сказал Джим девушке. – Но это сделала ты, и хотя бы это неплохо. – И он одарил её своей неотразимой мальчишеской улыбкой.

Мэри была католичкой, и одно время она даже подумывала о том, чтобы постричься в монахини. Как и Джим, она была человеком спокойным, и это придавало ей взрослости. Она рассказывала Джиму, что когда-то училась в местной танцевальной студии Фреда Эстейра, говорила, что хотела бы стать танцовщицейи сниматься в кино. Она сразу потеплела к Джиму, когда он сказал ей, что хотел писать, а кроме того – снимать кино.

Ты пишешь стихи? – спросил Джим.

Иногда. Но я никому их не показываю.

У меня есть несколько стихотворений…

Ты пишешь стихи?

К концу летних каникул Джим приобрёл значительное влияние на Мэри Фрэнсис. По его настоянию она стала носить солнечные очки, бросая вызов местным обычаям. Она впервые попробовала алкоголь. Затем она объявила своим родителям, что будет ездить к Джиму на выходные, когда в сентябре он начнёт учиться в Талахасси во Флоридском Государственном университете.

Каждую ночь Джим в одном белье стоял посреди маленькой спальни и потягивался, на цыпочках доставая руками до потолка. Он говорил соседям по комнате, что делает это для того, чтобы чуть “подрасти”, и верил, что ему это удаётся. Джим весил примерно 60 кг и был ростом под 175 см, когда уезжал из Александрии, и говорил, что с тех пор он вырос больше, чем на 2,5 см.

В трёхкомнатном домике в миле от территории ФГУ он жил вместе с пятью другими студентами. Постоянно он общался только с двумя из них, а с остальными у них был только общий санузел. Как обычно, он сразу же начал “ставить эксперименты” на соседях. Он стал совершенно одержим Элвисом Пресли и всегда нарушал тишину, когда записи Пресли передавались по радио, при этом он делал максимальную громкость и зачарованно сидел перед приёмником. Когда бабушка с дедушкой прислали ему электрическое шерстяное одеяло, он отказался платить свою долю за отопление. На Хеллоуин Джим поразил всех, выйдя к весёлым карнавальным гостям одетым лишь в одну большую пелерину.

Джим не давал никому покоя и в автобусе, на котором он и его однокурсники ездили в университет. Однажды он дал водителю двадцатидолларовую бумажку и долго ругался с ним, когда тот ответил, что не сможет разменять. В другой раз он прошёл в конец автобуса и громко потребовал, чтобы все чёрные пересели вперёд. Однажды он сел прямо за водительской кабиной на сиденье рядом с десятилетней девочкой и улыбнулся ей.

Привет, – сказал он.

Девочка сидела, застыв, и лишь испуганно глянула на Джима.

Ботинки одеты не на ту ногу, – сказал Джим своим “деревянным” голосом.

Девочка смутилась ещё больше.

Ноги не в тех ботинках, – повторил Джим.

Водитель автобуса в зеркале заднего вида увидел Джима, наклонившегося к девочке, держа руку на её колене.

Автобус резко затормозил у обочины дороги, и водитель обернулся:

Выйдите, молодой человек, выйдите вон из автобуса.

Ну, пожалуйста, милый сэр, – заскулил Джим. – Это был просто невинный комплимент, совершенно невинный. Она напоминает мне мою младшую сестру. Я в этот момент, сэр, тосковал по дому.