Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 91

• Предыдущая
• 91/135
• Следующая

Потянулись мучительные дни. Теперь пленников по очереди часто уводили на допрос. Сквозь решетку в яму падал снег, и арестованные жались к стенам, дрожа от холода.

Джура стал ещё более молчаливым, угрюмым и раздражительным. Он похудел, кашлял и по целым дням неподвижно лежал на спине. Он так тосковал, что Саид как-то подсел к нему и сказал: — Эй, Джура, ты стал как баба. Хоть рассердись или ударь меня!

Это не развеселило Джуру. Не утешали его и обещания Чжао, что скоро настанет время, когда они возвратятся на родину. Узникам стали давать ещё меньше еды. Сторожа издевались над ними и бросали в них кусками дерева, будили их криками среди ночи, часто не давали воды. Все это делалось по приказанию Кипчакбая. Однажды Джура взял у Саида обломок ножа и вырезал из дерева собаку.

— Вот мой Тэке, — сказал он.

Чжао и Саид удивились тонкой работе. Деревянная собака очень походила на живую.

— Эту игрушку можно продать, — сказал практичный Саид. — Теперь ты, Джура, можешь кормить и себя и нас. Мы попросим сторожей, и они будут продавать твои изделия на базаре. Джура вырезал медведя, лису, хорька. Саид попросил у охраны отпустить его на базар. Ему ответили, что это им запрещено. Саид бросил наверх фигурки и попросил продать их, а на вырученные деньги купить им немного еды.

Узники нетерпеливо ждали. На третий день один из сторожей наклонился над ямой. Лицо его было в синяках, глаза красные. — Плохо! — сказал Чжао, увидев его злое лицо. — Я продал игрушки, — сказал сторож, — и выпил за ваше здоровье. Берите! — Он бросил им сверток.

Узники развернули его. Там были лепешки, немного мяса и вареного риса.

— Давайте опять игрушки — продам, — сказал сторож. — Только уговор: давайте мне одному!

Джура с увлечением вырезал деревянные фигурки: барса с двигающимися ногами, орла, голову которого можно было заменить головой человека. Деревянные орлы были у него в детстве, а барса с двигающимися ногами он придумал сам.

Однажды сторож, продав игрушки, отодвинул решетку и сказал: — Слушай, охотник! За твою игрушку — помнишь, ты вырезал девушку у костра и двух охотников, из которых один целится ей в грудь, а другой стоит возле двух собак, — хорошо заплатили. Вот вам еда! — И он сбросил сверток с лепешками и мясом. — А ты не знаешь, кто купил? — спросил Чжао. — Жена курбаши Тагая, красавица Зейнеб, — ответил сторож и задвинул решетку.

В одном из больших кишлаков Кашгарии в юрте собралось много женщин. Они чинно уселись у стен вокруг костра. На разостланном достурхане — скатерти лежали яства. Были здесь мурабба — мармелад из мелко нарезанной моркови, вымоченной в сахарном сиропе, кишалле — крем из толченого сахара, взбитый на яичном белке, и много других сладких и вкусных вещей. Угощала всех пожилая хозяйка юрты, жена Кипчакбая, у которой временно жила Зейнеб.

— Кушайте, кушайте! — повторяла хозяйка, подавая угощения. Разговор шел о Зейнеб. Ее красота вызывала зависть у присутствующих женщин.

— У неё дерзкие глаза, — шепнула одна, не найдя других пороков.

— И слишком маленькие руки, — вставила другая. — Она не сможет хорошо работать.

— Ее косы не настоящие. Разве могут быть такие длинные косы? W сказала третья.

— Она слишком громко смеется. Похоже, что мы должны смущаться, а не она, — добавила четвертая.

Все это говорилось шепотом, но так, чтобы Зейнеб слышала. Вначале она растерялась, но, услышав слова одной из женщин: «У неё был дружок, какой-то охотник», покраснела и рассердилась. Когда же Зейнеб злилась, она не боялась ничего и никого и могла нагрубить даже аксакалу, которого боялась больше всех. — Ты молодая девушка и должна радоваться, что курбаши Тагай вырвал тебя из бедности, чтобы приблизить к себе, дать тебе радость быть с нами, — сказала, обращаясь к Зейнеб, жена Кипчакбая.

— Я замужем! — сердито и гордо ответила Зейнеб. — Мой Джура — великий охотник. Я здесь нахожусь временно.

Жена Кипчакбая рассердилась, но с притворно-вежливой улыбкой продолжала:

— Ты ещё дика, дитя мое, но курбаши тебя приручит, как приручают беркутов и соколов. Он подарит тебе дорогие вещи, от которых ты будешь без ума и забудешь Джуру.

— Не хватит золота! — резко ответила Зейнеб и гордо подняла рукав халата, чтобы все видели два золотых браслета: один с красным камнем и второй — с желтым.

Все удивились, но жена Кипчакбая сказала:

— Курбаши Тагай тоже богат!

— Пхе! У Джуры во сто раз больше золота. Тагай против Джуры бедняк.

— Но курбаши Тагай такой сильный!

— Пхе! Джура во много раз сильнее, — отвечала Зейнеб. Гостьи смущенно переглядывались.

— Но курбаши Тагай такой меткий стрелок!

— Пхе! Джура — великий стрелок: он на лету сбивает улара, — отвечала Зейнеб.

— Но курбаши Тагай правоверный, и все чтут его! — Правоверный? А я вот не буду надевать паранджу, этот сплетенный в сетку конский хвост! Наш Мухаммед этого не завещал. Возмущенные гостьи поспешили уйти.

Об этом разговоре донесли Кипчакбаю, и он, завидуя положению Тагая, обрадовался случаю причинить ему неприятность. Утром он, пользуясь своим правом муллы, вызвал Тагая к себе. — Тебя считают славным и знаменитым, — сказал он, — а какая-то девчонка с Советского Памира всенародно позорит тебя. Если об этих разговорах узнает имам Балбак… — Кипчакбай многозначительно помолчал. — Ты знаменитый курбаши, а не можешь справиться со своей бабой, и она позорит тебя.

В страшной злобе скакал Тагай от Кипчакбая.

— Баба позорит меня! — сказал он громко, входя в юрту, где жила Зейнеб. — Ты позоришь меня, девчонка! Ты смеешь говорить, что Джура богаче, сильнее… Ну!

Зейнеб молчала. Ее злоба давно сменилась усталостью. — Ну! — закричал Тагай, подходя к ней и поднимая нагайку. Зейнеб не ответила ни слова. Тагай слегка хлестнул её нагайкой по плечу. Зейнеб вздрогнула и ещё ниже опустила голову. Тагай разозлился:

— Ты моя раба! Понимаешь? Никакой Джура не придет сюда. Мои басмачи застрелили Джуру, как собаку, и золото отобрали. Я возьму тебя в жены. Бойся меня… или продам первому встречному. Поняла?… Рабыней сделаю! Аксакал продал мне тебя.

Зейнеб быстро подняла голову и в упор посмотрела в глаза Тагаю: правду ли он говорит?

— А твоя клятва на хлебе? — испуганно спросила Зейнеб. — Ты поклялся, что Джура жив…

Курбаши взял лепешку и, ломая её, сказал:

— Пусть побьет меня гром небесный, да не есть мне хлеба! Ты моя раба! Джура убит. Аксакал тоже убит — правда, это я сделал нечаянно.

Зейнеб плюнула Тагаю в лицо. Разозлившийся Тагай бросился душить девушку. Зейнеб почти потеряла сознание. Случайно её рука натолкнулась на рукоятку ножа, висевшего на поясе Тагая. Она выхватила нож. Нож разрезал халат и вонзился Тагаю в левую руку. Тагай стиснул зубы и начал изо всех сил хлестать Зейнеб нагайкой. Зейнеб молчала и только вздрагивала. Тагай бил девушку до тех пор, пока она не упала на пол. Он вышел, зажимая рану рукой. Лишь тогда Зейнеб разрыдалась от обиды, боли и отчаяния.

С каждым днем линия снегов, покрывавших горы, опускалась все ниже и ниже.

На всех окрестных джейлау уже не было видно ни одной юрты. Хозяева их перекочевали в кишлаки, чтобы перезимовать в своих кибитках, защищенных от зимних ветров толстыми глинобитными стенами.

Мало стало лошадей на пастбище. Курбаши Азим, злой костлявый старик, уехал с басмачами на запад, чтобы через Маркан-Су прорваться на Кизил-Арт, а оттуда — в богатую Ферганскую долину. Только на джейлау, где находилась белая юрта Тагая, никто не снимал своих юрт.

Так Тагаю приказал тот, кто снабжал его оружием, боеприпасами и деньгами, тот, кто написал секретное письмо Кзицкому: «Господин Кзицкий. 5. XI. Курбаши*** предупрежден И. 8123».После того вечера, когда Тагай открыл Зейнеб всю правду, она только и думала о побеге, не в силах простить себе, что не убежала сразу и поверила Тагаю и аксакалу.

• Предыдущая
• 91/135
• Следующая