СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей - Шалимов Александр Иванович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/85
• Следующая

— Планетарные — на прогрев, — скомандовал Тарумов.

Планетарные двигатели — штука мощная. Вибрация поначалу чуть заметна, ее угадываешь только потому, что ждешь, да иногда начинает тоненько зудеть попавшая в резонанс лампочка. Но затем гигантское тело корабля наливается напряжением, и крупная, с трудом сдерживаемая дрожь бьет эту титановую посудину, словно какое-то живое существо мчалось изо всех сил, пока не наткнулось на невидимую преграду, и вот теперь оно замерло, а дыханье продолжает клокотать, и сердце готово разнести свою оболочку… И только когда двигатели будут переведены с холостого хода на маршевый, дрожь эта внезапно сгладится, стиснутая невыносимо тяжелой лапой перегрузки.

— Штурман, — сказал Тарумов, — как только выйдем в периферийную зону шлейфа, ляжем в дрейф и пропустим комету мимо себя. Генератор защиты выдержит. А там посчитаем, что дальше.

— Хорошо, — не по-уставному ответил Феврие.

Хорошо ему не было. Ему давно уже стало страшно и тоскливо, потому что в этот рейс он мог и не идти — Полубояринов давно уже звал его к себе, в координационный центр. Но он отказался, потому что в этот раз набиралось уж слишком много новичков: не считая командира, механик, второй штурман и оба врача.

А сейчас ему было страшно и еще страшнее стало от одного-единственного слова Тарумова: «посчитаем».

За все время пребывания в космосе Тарумов так и не научился решать. Он научился только считать. Считать даже в тот единственный момент, когда четко и безошибочно должна была вступить в действие интуиция настоящего космолетчика.

Феврие, как и все старики, удержавшиеся в космосе, такой интуицией обладал, но сейчас работала не она, а простой автоматизм, и он безошибочно вколачивал программу в корабельную «считалку», а закончив свое дело, он невольно оглянулся на Лору — впрочем, на нее все невольно оглядывались, словно испрашивая ее молчаливое согласие и одобрение. Она полулежала в командирском кресле, сцепив на крепежной пряжке свои маленькие руки, и безмятежно улыбалась Тарумову.

— Ну, поехали! — сказал командир.

Раньше эти слова, с незапамятных времен ставшие уставной командой, ничуть не коробили старшего штурмана; но теперь Феврие почему-то захотелось, чтобы молодой командир сказал что-то свое, а не традиционное. Ведь сейчас, после этих слов, могло случиться все что угодно…

Ничего не случилось. Тошнотворность перегрузки — и все. Вот уже три секунды — и ничего. Четыре. Пять. Шесть. Семь…

Удар сотряс всю громаду корабля, словно в носовом отсеке разрядился на себя гаубичный десинтор континентального действия. Кажется, был еще лязг и скрежет рвущегося, как картон, металла, но кровь ударила изнутри в нос и уши, черной режущей болью застлало глаза. Феврие показалось, что его вывернули потрохами наружу и в таком виде швырнули с пятого этажа. Затем «Щелкунчик» подкинуло и опустило, словно на волне, и еще, и еще. Это было не так уж плохо — значит, работали автоматы-стабилизаторы, гасящие колебания; но тут кроме боли и выворачивающей внутренности тошноты появилось еще какое-то внешнее ощущение — на каждом взлете и падении корабля кто-то методично бил штурмана по ногам.

Он разлепил веки и, с трудом подняв руку, протер глаза — нет, ничего, крови на ладони не было. Осторожно, не расслабляя ремней, он глянул вниз — и оцепенел: то, что било его по ногам при каждой конвульсии корабля, было телом Лоры.

Вероятно, во время первого, самого страшного удара ее ремни лопнули, или она сама нечаянно нажала на затвор пряжки, и ее выбросило из кресла; но рука попала в ременную петлю, и теперь все тело билось о станину кресельного амортизатора, а ноги в высоких зашнурованных ботинках задевали колени Феврие.

Он знал, что надо отстегнуться и попытаться хоть что-нибудь сделать, он даже почувствовал, что у него на это пока еще есть силы, но оцепенение безнадежности было сильнее разума, и он не мог заставить себя шевельнуться и только повторял — может быть, вслух, а может, и беззвучно:

— Все. Все. Все. Все…

Откуда-то сверху на него свалился Тарумов, продержался секунды две, вцепившись в комбинезон и выжидая миг затишья между взлетом и падением корабля, а затем метнул свое тело вниз, в промежуток между креслами, и Феврие увидел его бешено дергающиеся губы и скорее угадал, чем услышал сквозь звон в ушах:

— Всем медикам — в рубку! Всем медикам — в рубку!!!

И, словно в ответ, — глухой стук и вспышка сигнального табло: «Дегерметизация первого горизонта».

Так и есть, рвануло в носовой части. Двигатели вне опасности, но вот большинство систем внутреннего обеспечения… И, между прочим, аварийный лифт, которым обязательно воспользуются все медики. Только бы они успели…

Феврие поймал себя на том, что он инстинктивно ждет еще какой-то беды. Уж если в массу корабля всажено четыре грамма льда, то тут одной каверной не обойдешься. Он скосился на Тарумова — тот уже втащил Лору в кресло и теперь старательно проверял пряжки у нее на животе. Значит, и он ждет.

Успели бы медики…

Он не додумал до конца, как вдруг что-то грохнуло прямо над головой, словно треснул потолок, и Феврие почувствовал такую тяжесть, как будто его тело размазали по креслу…

Когда он пришел в себя, корабль шел как ни в чем не бывало. Если бы не специфический запах медикаментов и отсутствие подушки под головой, Феврие подумал бы, что он просто проснулся у себя в каюте. В следующий момент он почувствовал ледяные прикосновения к левой руке — так и есть, полдюжины манипуляторов массировали локоть. Вот он где. Медотсек. Но где же врачи?

В этом полупрозрачном саркофаге, способном обеспечить первою помощь без вмешательства людей и именуемом не иначе, как «гроб Гиппократа», Феврие побывал за свою жизнь не один десяток раз. Он бесцеремонно выдернул руку из цепких лап манипуляторов и сел. То, что «гроб» не был закрыт, говорило о том, что ничего серьезного не произошло и он может самостоятельно покинуть свое место. Но рядом кому-то повезло меньше — крышка была задвинута, и под полупрозрачной выпуклостью синтериклона мелькали многочисленные манипуляторы с иглами и тампонами. Только вот кто бы это мог быть? Ни в экипаже «Щелкунчика», ни в составе экспедиции вроде бы не числилось бритоголовых, тем не менее в саркофаге лежал кто-то небольшой по росту и абсолютно лысый.

Феврие перегнулся через борт и захватил кончик перфоленты, высовывавшийся из-под изголовья соседнего саркофага. Ленту уже один — или не один? — раз отрывали, и фраза начиналась на полуслове: «…ной вибрации Движение корабля необходимо стабилизировать. Множественность травм черепной коробки»

В верхнем люке, расположенном у самой стены, показались ноги; по штормтрапу слетел вниз Воббегонг, молча выхватил ленту из рук Феврие, так что он не успел дочитать и до середины, и снова исчез в люке. Феврие продолжал сидеть, подогнув колени и чуть покачиваясь, и все не мог решить: почему это Воббегонг воспользовался межгоризонтным штреком, а не аварийным лифтом? Каким-то сторонним уголком сознания он отмечал, что просто боится думать о главном и цепляется за второстепенные проблемы, экранируясь их кажущейся легкостью от чего-то главного и страшного

Он невольно всматривался в мельканье тампонов и никеля под крышкой соседнего саркофага, как вдруг в неожидано открывшемся просвете он увидел лицо бритоголового незнакомца.

Это была Лора.

Ужас, от которого он пытался заслониться, настиг его, ударил в голову, как бывало при внезапном торможении, когда вся кровь, кажется, готова вырваться через нос и уши. Такого страха у него не бывало ни разу, ни при какой аварии. Степень собственного потрясения ужаснула его, и он вдруг понял, что страх такой непреодолимой силы при виде гибели знакомого человека бывает только у настоящих стариков.

Так вот что с ним. Приступ самой страшной, необратимой болезни — старости.

Он тяжело перевалил свое тело через край саркофага и побрел к штормтрапу, стараясь не глядеть в сторону Лоры.

• Предыдущая
• 55/85
• Следующая